Позже критики масонства, ссылаясь на эгалитаризм этого движения, обвиняли братьев в распространении революционных идей. Однако большинство лож сторонилось сомнительных начинаний, посвящая все время ритуалам, сочинению уставов и лекциям на такие безобидные темы, как, например, «Был ли Христос масоном». Связи с баварским тайным обществом иллюминатов располагали к политическому утопизму, но масонов больше занимала тайна «неизвестных мастеров» на вершине иерархии иллюминатов, чем участие в какой-либо подрывной деятельности. В тех венгерских ложах, которые следовали так называемому обряду Драшковича, часто обсуждались острые темы — например, положение крестьянства, дворянские привилегии и законодательные реформы. Это, впрочем, нисколько не мешало там показным проявлениям патриотизма и верности венгерским королям из династии Габсбургов[327].
Связь масонства с занятиями наукой была очень тесной — настолько, что в чем-то эти виды деятельности совпадали. Некоторые ложи финансировали лекции о паровых двигателях, забивании свай и электричестве, а также основывали научные библиотеки. Венская ложа «Истинное согласие» издавала собственный журнал, посвященный «наблюдениям за делами природы, дабы определить ее законы и использовать их для улучшения общества». Неудивительно, что масонство привлекало многих крупных специалистов по естественным наукам, в том числе и директоров Венского музея естественной истории. Первым великим магистром ложи «Истинное согласие» стал придворный хирург Игнац Фишер, а следующим — геолог и директор музея Игнац фон Борн. Вероятно, членом ложи был и Герард ван Свитен, который служил не только личным врачом Марии Терезии, но и заведующим Дворцовой библиотекой, а кроме того, немало сделал для создания музея[328].
Ложа «Истинное согласие» была самой прославленной из шести десятков масонских лож габсбургской Центральной Европы и поддерживала связи со всей Европой — от Лондона до Санкт-Петербурга. Игнац фон Борн даже думал превратить ее в академию, призванную распространять научные знания, по образцу Лондонского королевского общества (тоже имевшего масонские корни). Но она вовсе не была уникальной. Пражские ложи «Три звезды и корона» и «Три орла» также содействовали развитию естествознания, в особенности геологии, а в трансильванском городе Сибиу великим магистром ложи «Три кувшинки» был губернатор провинции эрудит Самуэль фон Брукенталь. Он покровительствовал естественным наукам и помог вступить в ложу своему личному врачу и нумизмату Самуэлю Ганеману, отцу гомеопатии.
Принимая в братство нового члена, его вводили не только во храм, но и, как гласила клятва одной из инсбрукских лож, «в сообщество граждан» (in der bürgerlichen Gesellschaft). Что касается «публичной сферы», в смысле пространства, где граждане могли собираться, дискутировать и влиять на политические процессы, то в габсбургской Центральной Европе масонские ложи оставались едва ли не единственной формой такой общественной самоорганизации. Читательских клубов, патриотических обществ, реформаторских кружков и литературных движений, которые задавали и продвигали повестку перемен в Британии и Франции, в Центральной Европе до 1780-х гг. не было, точно так же как и кофеен, в которых лежали газеты и вывешивались политические карикатуры. Все эти «малые отряды», как определил их англичанин Эдмунд Берк, составляющие основу независимого и стабильного общественного уклада, заменялись тут ложами. Кроме них в «публичной сфере» габсбургской Центральной Европы имелись, пожалуй, только учреждения для простонародья — пивные залы и уличные театры, где австрийский арлекин по имени Ганс Вурст («Иван Колбаса») выступал со скабрезными импровизациями в жанре социальной сатиры. Остается, однако, неясным, тормозили ли масонские ложи формирование гражданского общества или расцвели ввиду его отсутствия[329].
И все же масонство в габсбургской Центральной Европе никогда не служило противовесом правительству и государству, как не стало оно фундаментом гражданского общества и публичной сферы, способных бросать вызов сложившемуся порядку. Представители образованных слоев, которыми и пополнялись ряды масонов, в подавляющем большинстве работали в государственных учреждениях. То же самое относилось и к ученым, читавшим лекции и проводившим опыты на собраниях лож. Таким образом масонство скорее укрепляло бюрократическую вертикаль власти и способствовало распространению мнения, что перемены должны инициироваться сверху и осуществляться благородными и образованными масонами, которым поручено исполнять волю государя. На первый взгляд масонство в габсбургских землях было похоже на то, что один историк называл школой гражданской ответственности, а сами ложи напоминали «микроскопические гражданские общества». При более внимательном рассмотрении они, однако, оказываются отражением правящего режима, средоточием всех предрассудков и убеждений зарождающегося класса государственных чиновников. Масонство было «замкнутой системой», изнутри которой не просматривались никакие пути преобразования общества, кроме реформ, проводимых самим правительством[330].
Более века после Франца Стефана ни один из старших Габсбургов не вступал в масонские ложи. Не исключено, что масоном был племянник Иосифа II эрцгерцог Иоганн — он сыграл заметную роль в создании одного из псевдорыцарских орденов, заменивших ложи после запрета масонства в 1793 г. Определенно сочувствовала масонскому братству и сестра Иосифа II горбатая Мария Анна. Будучи настоятельницей монастыря в столице Каринтии Клагенфурте, она приютила масонскую ложу рядом со своим дворцом, собирала собственную коллекцию минералов и насекомых, а также проводила научные эксперименты в компании Игнаца фон Борна. Масонская ложа в Клагенфурте называлась в ее честь, но состояла ли сама эрцгерцогиня в какой-нибудь из женских «адоптивных лож», неизвестно[331].
Это, в общем, и не столь важно. Сменявшиеся габсбургские монархи могли, подобно Иосифу II, отвергать масонство, видя в нем лишь «шарлатанство» (Gaukelei), но и при дворе, и в правительстве их окружали масоны. Сам Шенбруннский парк красноречиво свидетельствует о том, какое влияние имели эти люди. У подножия холма, на котором стоит глориетта, восточнее Нептуна высится фонтан, увенчанный подобием древнеегипетского обелиска. На нем вырезаны псевдоиероглифы, будто бы описывающие триумфы Габсбургов (настоящие египетские иероглифы в то время еще не расшифровали). Но у основания стелы архитектор Иоганн Хётцендорф фон Хоэнберг, сам бывший масоном, поместил ряд символов братства: долото, молот, циркуль и наугольник. Подобно изображениям на обелиске, элитарные убеждения центральноевропейских масонов глубоко врезались в ткань габсбургской идеологии, еще больше закрепив принцип, согласно которому любые изменения должны спускаться сверху и осуществляться добродетельными членами бюрократического аппарата[332].
19
ВАМПИРЫ, ПРОСВЕЩЕНИЕ И РЕВОЛЮЦИЯ СВЕРХУ
В первой половине XVIII в. вампиры стали по-настоящему модной темой. В газеты и медицинские журналы просочились официальные документы, описывающие поверья о вампирах, распространенные в недавно занятых Габсбургами сербских областях. Почерпнутые из этих документов рассказы о пожирающей людей нежити, о вырытых из могил телах, сочащихся кровью своих жертв, об осиновых кольях и обезглавливании воспроизводились в кошмарных подробностях и смешивались со старинными быличками про оборотней и нахцереров (поедающих свои похоронные саваны мертвецов). Позже Вольтер вспоминал, что в Париже «с 1730 по 1735 г. все только и говорили, что о вампирах и о том, как на них охотятся, вырезая им сердца и сжигая их тела. Они были как мученики прежних времен: чем больше их жгли, тем больше их обнаруживалось»[333].
Из Сербии сообщения о вампирах распространились по Венгрии и Трансильвании. Необычные смерти и происшествия, вспышки чумы, а также находки мумифицировавшихся, а не разложившихся трупов всегда объяснялись одной причиной, после чего люди принимались за раскапывание могил. Изучением феномена вампиризма занимались многие образованные авторы, которые обнаруживали, что фактического подтверждения у этих историй нет, однако зачастую они подавали свои в целом взвешенные рассуждения в нарочито сенсационном виде. Михаэль Ранфт, автор впервые опубликованного в 1725 г. здравого исследования о том, жуют ли мертвецы свои саваны, через 10 лет доработал этот труд, добавив к нему подробный рассказ о сербских вампирах, и издал его в составе объемного «Трактата о мертвецах, жующих и гложущих в могилах, в котором раскрывается истинная природа венгерских вампиров и кровососов» (Ранфт полагал, что Сербия находится в Венгрии)[334].
Сообщения о вампирах приходили и из Моравии. В 1755 г. с согласия церковных властей крестьяне вырыли, обезглавили и сожгли тело некоей женщины, объяснив это тем, что по ночам ее труп нападает на жителей деревни. Это была четвертая за 30 лет эксгумация, разрешенная епископом Оломоуца, считая эпизод 1731 г. с выкапыванием из могил и сожжением тел семерых детей. Узнав об этом последнем случае, Мария Терезия отправила двух медиков провести расследование, но сама формулировка задания не оставляла сомнений в том, чего хотела от них императрица. Их отчет станет «большой услугой человечеству», напутствовала Мария Терезия своих посланцев, если поможет развеять заблуждения «легковерных людей»[335].
Результаты этого расследования передали Герарду ван Свитену, который обобщил их и впоследствии издал в виде брошюры. Ван Свитен совмещал при дворе Марии Терезии должности библиотекаря, личного врача и цензора. Рационалист до мозга костей, он отрицал сверхъестественное по той же причине, что отказывался носить парик: ни тому ни другому не было логического объяснения. Неудивительно, что ван Свитен объяснил моравское происшествие слухами и недоразумениями сродни страху перед черными кошками, в которых живут бесы, или вере в волшебные зелья и колдунов. Ван Свитен писал, что случаи обнаружения неразложившихся тел можно объяснить естественными причинами, в первую очередь холодной погодой. Аналогичным образом необычные симптомы часто оказываются проявлением хорошо известных болезней. Он сокрушался, что тела ни в чем не повинных людей выкапывали из могил, без нужды усугубляя скорбь их близких[336].
В 1755 г. Мария Терезия, ознакомившись с выводами ван Свитена, издала циркуляр, запрещающий церковным властям одобрять эксгумацию по причине «загробной магии». Как поясняла императрица, такие обвинения почти всегда продиктованы суеверием или корыстью. Священникам отныне вменялось в обязанность сообщать гражданским властям о подобных скандалах (а равно и о любых случаях явления призраков, ведовства или одержимости бесами) для их расследования медиками. Тем же циркуляром императрица заодно запретила и предсказывать выигрышные номера в лотерее[337].
Реакция Марии Терезии на слухи о вампирах — линза, через которую мы можем рассмотреть Просвещение и его влияние на политику в Центральной Европе. В первую очередь Просвещение означало разум и объяснение любых событий на основе законов природы и человеческого поведения. Назначение на расследование вампиризма в Моравии двух докторов, передача их отчета для окончательного анализа ван Свитену, а равно и выводы ван Свитена и императрицы — признаки просвещенного образа мысли, предпочитающего рациональное объяснение сверхъестественному. Мария Терезия охотнее объясняла слухи о вампирах не происками дьявола, а естественными причинами или злым умыслом вполне реальных людей.
Просвещение, однако, не было универсальным явлением и по-своему проявлялось в разных регионах. В Британии и Северной Америке оно скорее склонялось к расширению народовластия, ограничению полномочий правительства и новой «науке свободы», целями которой мыслились свобода личности и закрепление за ней неотчуждаемых прав. Центральноевропейское Просвещение тяготело к другому полюсу — к всеобщей регламентации, к «науке государства» или «науке порядка», к подчинению интересов личности интересам общества, какими их видит государь. Один из самых видных представителей центральноевропейского Просвещения писал так: «Обязанности народа и подданных можно свести к следующей формуле: послушанием, верностью и усердием содействовать всем мерам, которые правитель принимает ради их собственного счастья»[338].
Склонность к бюрократическим методам и уверенность, что властям виднее, ярко проявились в той роли, которую Мария Терезия отвела в расследовании моравского дела государственными служащими. К тому времени медицинская практика уже регулировалась правительством, а многие врачи превратились в чиновников территориальных санитарных служб. Именно этим новоиспеченным чиновникам теперь было доверено расследовать все якобы сверхъестественные происшествия, в том числе и на кладбищах, прежде безраздельно контролировавшихся церковью. Просвещение в Центральной Европе не имело антиклерикальной направленности, но оспаривало особые права духовенства и особый статус церкви в государстве. Разрешение врачам работать на кладбищах стало одним из практических выражений этой тенденции[339].
Мария Терезия заботилась о благополучии своих подданных. Меры против «загробной магии» — типичный пример ее патернализма или скорее матернализма: Мария Терезия с удовольствием носила прозвище Мать народа. Ради его собственного блага она нянчилась с народом и увещевала его хорошо себя вести: не позволяла трубить в почтовый рожок по ночам, приказывала оснащать курительные трубки крышками, распоряжалась не зажигать свечи в амбарах, запрещала рекламу мышьяка и т. д. Что важнее, она покончила с пытками и судами над ведьмами, а также положила начало процессу просвещения крестьянства, объявив об обязательном шестилетнем обучении для всех детей. Ради спасения душ своих подданных она, кроме того, депортировала несколько тысяч протестантов из австрийских земель в Трансильванию и на время изгнала венских евреев, заявив, что считает их присутствие в городе нежелательным. Во многих отношениях Мария Терезия была удивительно непросвещенной.
В основе бесцеремонного вмешательства Марии Терезии в жизнь подданных лежало убеждение, что бог дарует монарху власть ради всеобщего блага. К этому добавлялись и принципы «естественного права», к XVIII в. возобладавшие и в университетах, и в образованных слоях общества. Теория естественного права опиралась на два постулата, усвоенных центральноевропейским Просвещением. Первый состоит в том, что общественный уклад и коллективизм свойственны человеку по его природе. Второй — что правительство существует для блага общества. Монархи правят не только по Божественному установлению — их власть оправдывается целью, которая есть сообщество их подданных.
Впрочем, разум, естественное право и широкая идея «общественного блага» не очень-то помогали в решении большинства задач, стоящих перед правительством. В политике ключевую роль играли не они, а «наука казны», так называемый камерализм (от Kammer, то есть «казенная палата»). Он представлял собой учение о том, как государство и его институты могут максимизировать свои доходы с целью самозащиты и роста материального и духовного благополучия граждан. Степень предполагаемой вовлеченности государства разные авторы оценивали по-разному. Некоторые считали, что достаточно создать условия для счастья, поскольку индивид имеет право сам решать, как ему взаимодействовать с внешним миром. Но большинство полагало, что заботу о наилучшем порядке нельзя доверить отдельным людям и что благосклонное правительство должно их опекать и направлять, пусть даже в ущерб индивидуальной свободе.