– Смертоубийства Государыни допустить никак нельзя, – задумчиво произнес офицер. – Она помазанница Божия.

– Вот Бог и послал меня спасти ее! – не моргнув глазом, сказал Чернышев.

Говоря об отравлении Императрицы Елизаветы Петровны ее придворным врачом, бывший студент исторического факультета Александр Чернышев не врал. Точнее, не совсем врал, а озвучивал одну их исторических гипотез, которая имела вполне весомые факты, чтобы быть истиной.

Дщерь Петра Первого Елизавета очень походила на своего великого отца. Ввнешне и по многим чертам характера. И если ей не передалась его жестокость, желание добиться поставленной цели невзирая ни на что, то страсть к плотским утехам – с лихвой. Историк М. Н. Покровский, признанный знаток елизаветинской эпохи, назвал ее «развратнейшей из Романовых». В ее постели побывали и аристократы, вроде французского посланника Шетарди, и откровенная чернь – мужчины «подлого» происхождения, вроде конюха Никиты, не имевшего даже фамилию. Правда потом, за свои труды на благо Отечества он получил дворянское звание и фамилию Возжинский. Дочь Петра Великого обладала отменным юмором и придумала фамилию от слова вожжи.

Все эти постельные плотские утехи и непомерные возлияния на бесконечных балах быстро состарили организм Елизаветы. Фактически, к своим пятидесяти двум годам Императрица превратилась в тщательно напудренную, напомаженную и задрапированную в шелк и атлас развалину.

Основным ее лекарем после 1754 года был грек Канониди, которого при дворе величали Петром Захаровичем. Но в сентябре 1760 года добрейший Петр Захарович умирает от разрыва сердца, так тогда называли инфаркт. На его место назначают шотландца Джеймса Маунси. Меньше, чем через полтора года его пациентка – Императрица Российской империи Елизавета Петровна умирает. Обычно после этого лейб-медик Ее Императорского Величества в лучшем случае попадает в опалу. Но только не этот англосакс. Он становится лейб-медиком Петра Федоровича, взошедшего на престол после смерти его августейшей тетки. Более того, новый император назначает его архиятром и дает чин тайного статского советника. Это все равно, что врача, лечившего бабушку – владелицу апартаментов на Остоженке, родственники после ее смерти премировали машиной. Так сказать, за труды. А если учесть, что в смерти императрицы Елизаветы Петровны были кровно заинтересованы Англия и Пруссия, с треском проигрывавшие России Семилетнюю войну, то деятельность шотландского лекаря становится очень подозрительной.

Но к несчастию для Маунси, Петр Третий 17 июля скоропостижно скончался, как сказано от «припадка сильнейшей геморроидальной колики». А уже 22 июля именным указом императрицы Екатерины Второй Джеймс Маунси был уволен, якобы «по слабости здоровья». Конечно, увольнение можно объяснить и тем, что шотландский лекарь знал, что на самом деле стоит за геморроидальной коликой. Или припомнили и старые грехи. Но так как прямых доказательств не было, отпустили с миром. Русские – люди великодушные.

По прибытию в Англию Маунси на заработанные деньги построил себе дом Лох-Мейбена. Но нельзя сказать, что зажил лекарь припеваючи. Страшно ему было! Настолько страшно, что прорыл бедняга подземный ход от дома куда-то за поместье. Потом еще один подземный ход, да непростой. С «лабиринтом, так что у каждой камеры было по две двери, ведущие, порой, в тупики и ловушки». Знал англосакс о хватке российской Тайной канцелярии. Десять лет строил! Английское правительство тем временем решило пожаловать лекарю двух российских императоров, которые скончались в отнюдь не дряхлом возрасте, титул баронета за заслуги перед страной. Ну, еще бы, поживи Елизавета Петровна еще, неизвестно чем для Пруссии и Англии закончилась Семилетняя война. Но долго наслаждаться своим титулом ловкому шотландцу не довелось. В 1773 году он помер, попив чайку. Диагноз даже на памятнике выбили – умер от «воспаления кишок».

Так что не врал Чернышев подпоручику, говоря, что угрожает Государыне смертельная опасность. Ой, не врал.

– Что я должен делать? – тихо проговорил Григорий Половцев.

«Есть! Подсек»! – стараясь не показать на лице своей радости, Александр стал рассказывать офицеру свой план.

Тягуче тянулись часы ожидания.

«Если сюда нагрянет пара сотен казаков с крепости, сопротивляться не буду. Девять патронов к калашу и броник не спасут. Да и убивать своих ни к чему. Сдамся и потребую, чтобы меня отвезли к императрице в Петербург. Должны отвезти. Мой автомат должен их убедить. А в Питере постараюсь убедить, что я не колдун, а… а кто я, черт возьми?! Пришелец из будущего? Ладно, если что, время подумать будет. Дорога до Питера будет долгой. Фирменного поезда Донецк – Москва или Санкт-Петербург сейчас еще и в помине нет. Впрочем, как и самого Донецка».

С грохотом распахнулась дверь в хату, и в нее ввалился Герасим.

– Барин! Едет охвицер!

Вслед за своим «ординарцем» Чернышев выскочил на крыльцо. В метрах двухстах ехал одинокий всадник в офицерской «треуголке» на голове. Вскоре и Александр узнал в нем Половцева. Подъехав, тот ловко соскочил с коня и молча вручил свернутую в трубочку желтоватую бумагу. Так же молча Чернышев развернул ее. Мелькнула темно-коричневая сургучная печать.

«По указу Ея Императорского Величества самодержицы Всероссийской …», – непривычная вязь букв мешала быстро прочесть написанное.

– Подорожная грамота, данная мне на путешествие до Белгорода для передачи важного донесения в канцелярию Его Превосходительства губернатора в сопровождении двух казаков, – пояснил Половцев.

– А где же эти казаки?

– Пару верст, не доезжая сюда, спровадил я их обратно. Сказал, что дальше опасно. Антихрист может напасть. Меня же он уже не тронет. Когда они доберутся до крепости, начальство подумает, что я умом тронулся. Но преследовать не будет. Казацкую одежду для тебя и Герасима я припас, – Григорий кивнул на тюк, привязанный к крупу лошади.