Книги
Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии
Властям России всегда удавалось последовательно разрушить крупнейшие организации русских националистов, которые в разные годы претендовали на роль ведущей силы и объединителя националистических партий и движений в России. В 1990‐х годах это было общество «Память», затем Общероссийское общественное патриотическое движение «Русское национальное единство» (РНЕ). В начале 2000‐х годов власти сумели расколоть, обезглавить и поставить вне закона движения наци-скинхедов, а к 2011 году — Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ). Националистам до сих пор не удается преодолеть идейные расколы и противоречия, существующие между разными течениями внутри национализма: левыми и правыми, красными и белыми, а власти используют эту идейную многоукладность и эклектику русского имперского национализма, успешно раскалывая его. Вот и на «марше за Новороссию» портреты полковника ФСБ Стрелкова соседствовали с портретами конкурирующего лидера этого движения, полковника ГРУ Квачкова; здесь же портреты Сталина оттенялись портретами тех белых генералов, с которыми он воевал.
В противоположность самочинному националистическому движению провластные силы организованы сверху, на их стороне российские средства массовой пропаганды. Никто из национал-имперских сил не может политически конкурировать с В. Путиным, который фактически развивает идеи «официальной народности», добавляя к идее об особом пути России еще и концепцию защиты «Русского мира» на территориях, входивших в состав Российской империи. Он выглядит единственным реальным лидером имперского национализма в условиях обострения массовых предрассудков об извечной враждебности Запада по отношению к России.
С середины 1990‐х годов российское общество продемонстрировало инверсивные перемены по отношению к большинству фундаментальных политических явлений. В период, когда в элитарном и массовом сознании преобладало критическое отношение к советскому прошлому, большинство россиян смотрело на Запад как на эталон движения в будущее. В 1989 году 60 % из 6585 опрошенных оценивали западный образ жизни как образцовый[535]. В середине 1990‐х начался демонтаж этого эталона, а к 2000 году оценки конца 1980‐х поменялись на противоположные. В это время 67 % опрошенных указали, что западный вариант общественного устройства не вполне или совершенно не подходит для российских условий и противоречит укладу жизни русского народа[536].
Отказ от иллюзий перестройки с ее прозападными настроениями сопровождался усилением утешительной веры в то, что «у России свой собственный путь»: доля людей, поддерживающих это представление, за 1990‐е годы выросла вдвое и составила в конце 1990‐х 60–70 % опрошенных. В массовом сознании образ «особого пути России» чрезвычайно размыт, лишен какой-либо конкретности и в основном связан с идеализацией традиционных норм поведения. «Есть опыт наших дедов, и мы должны держаться за него» — с этим суждением в конце 1990‐х годов были согласны 65 % опрошенных, против — только 20 %[537]. В элитарных проектах «особого пути» роль традиций тоже чрезвычайно велика, однако в них все же преобладают современные антизападные или даже только антиамериканские внешнеполитические мотивы. Державническая элита не может полностью опереться на традиционализм, испытывая трудность создания убедительного образа «золотого века» на материалах конкретной истории России — непонятно, какой этап истории можно признать эталонным. При этом массовое «антизападничество» является продуктом исключительно информационного конструирования, поскольку сопровождается сохранением у россиян предпочтений в отношении большинства элементов западного образа жизни, западных товаров и услуг, — а уж доверие к западной валюте, по меткому выражению одного из политологов, «заведомо превосходит доверие к любым другим институтам, включая доверие к президенту Российской Федерации»[538].
Тем не менее внушаемые общественному мнению представления об «угрозах Запада», игра на струнах уязвленного национального самолюбия и попытки использования ксенофобии в политических целях — все это усиливает общее настроение массовой тревожности. Антизападничество связывается в массовом сознании с мнимыми угрозами для внутренней ситуации в России — угрозами «разграбления, колонизации России», «тайного сговора с внутренними врагами с целью закабалить страну». Подобные представления об «угрозах Запада» зачастую воспринимаются как злой умысел, имеющий этническую подоплеку. Даже Анатолий Чубайс не удержался от подобных оценок. По его мнению,
произошел очень витиеватый и неожиданный для нас альянс левых и правых — скажу жестче, антироссийский альянс левых и правых на Западе… Империя зла не потому — что коммунисты, а потому — что русские[539].
Известный публицист национал-патриотического направления В. Бондаренко не без злорадства прокомментировал это высказывание одного из лидеров российских либералов-западников: «…похлеще академика Игоря Шафаревича, с его знаменитой уже классической „Русофобией“»[540].
12. Новая «старая» стратегия: «восстановление вертикали власти» (1999 — начало 2000‐х)
Национальное самоутверждение в форме оппозиции «свои — чужие» неизбежно приводит к этнофобии, объектом которой становятся местные российские этнические общности. Чеченская война отчасти была вызвана ростом фобий и страхов по отношению к чеченцам, но еще в большей мере эта война послужила триггером для общего нарастания этнофобий в российском обществе[541].
Первая чеченская война завершилась подписанием в августе 1996 года так называемых Хасавюртовских соглашений, давших возможность проведения в Чечне президентских и парламентских выборов. Избранный на них президент республики Аслан Масхадов был признан официальными лицами России в качестве легитимного лидера Чеченской Республики, а сама она — признана частью Федерации, но скорее символически. Масхадов ни разу не воспользовался своим членством в Совете Федерации и своими действиями стремился показать себя как лидера независимого государства, хотя и не отказывался от значительных экономических дотаций со стороны России. В 1997 году Масхадов прибыл в Москву и подписал совместно с президентом России Борисом Ельциным договор, в котором обе стороны обязались решать только мирными средствами все спорные вопросы, возникающие между Федерацией и Чеченской Республикой. Однако в сентябре 1999 года снова начались боевые действия, которые публицисты окрестили «второй чеченской войной», а власти — «операцией по подавлению терроризма». Отношение всего российского общества ко второй военной кампании в Чечне поразительно отличалось от отношения к первой. Всего лишь в июне 1999 года коммунисты и большинство других фракций Госдумы ожесточенно требовали отстранения Б. Ельцина от должности главным образом за то, что он «развязал войну в Чечне». Но уже в ноябре, через два месяца после начала новых военных действий, большинство парламентариев почти единодушно (исключение составила лишь фракция «Яблока») поддержали действия Кремля в новой войне.
Разительные перемены произошли в настроениях даже так называемых либеральных политиков. В первую войну именно они возглавляли антивоенное движение. Борис Немцов в 1996 году, будучи губернатором Нижегородской области, собрал миллион подписей за прекращение войны, а помогал ему в этом Сергей Кириенко. В том же 1996‐м Анатолий Чубайс, один из основателей партии «Демократический выбор России», в качестве фактического руководителя штаба Ельцина по его перевыборам на второй срок в немалой мере подтолкнул президента к окончанию военных действий. Чубайс доказывал непопулярность войны у избирателей и рассматривал ее как препятствие к переизбранию Ельцина на второй срок. А в 1999 году все те же политики поддержали, в той или иной форме, действия федерального правительства в Чечне. Самым решительным образом это сделал Анатолий Чубайс, заявивший в полемике с Григорием Явлинским, что «в Чечне возрождается российская армия»[542].
В 1994 году российская пресса встретила в штыки уже сам ввод войск в Чечню, а начало бомбардировок вызвало протесты такой силы, что президенту пришлось публично заявить, что он распорядился их прекратить. В 1999 году ситуация была совершенно иной: в прессе и на телевидении не было демонстрации страстей по поводу погибших мирных жителей. Везде преобладали официальные сводки и сухие репортажи о победоносных действиях армии.
Опросы социологической службы Независимого исследовательского центра «Российское общественное мнение и исследование рынка» (РОМИР) свидетельствуют буквально о перевороте в отношении респондентов к войне в Чечне, отражающем процесс милитаризации массового сознания. О его масштабе можно судить и по огромному (почти 20-кратному) росту доли тех, кто выступал за боевые действия до полного уничтожения чеченских боевиков. Соотношение тех, кто поддерживал сохранение целостности России военным путем, и тех, кто выступал против этого, зеркально изменилось: если в 1995 году подавляющее большинство (две трети) было против военного решения проблемы, то в 1999‐м примерно столько же его поддерживало (табл. 3). Эти перемены могут показаться особенно удивительными, если учесть основную тенденцию изменения общественного мнения до начала второй войны. По данным той же службы (РОМИР), всего за год до начала второй чеченской кампании, в июле 1998 года, 82 % россиян были готовы согласиться с отделением Чечни от России (или смириться с ним).
Чем же были обусловлены отмеченные радикальные перемены в настроениях россиян? Немалую роль в этом сыграло разочарование российского общества в результатах «независимого существования» Чеченской Республики Ичкерии, в которой большинство россиян видели лишь базу подготовки чеченских террористов, похищающих людей и взрывающих жилые дома в российских городах. В числе причин, обусловивших радикальную милитаризацию массового сознания, стоит упомянуть и пропагандистские усилия властей. Так, специально для информационного обеспечения второй чеченской войны в декабре 1999 года постановлением правительства № 1538 был создан Российский информационный центр. Он не только тщательно фильтровал информацию с театра военных действий, но и отбирал для последующего распространения специальные информационные клише.
На изменения отношения россиян к проблеме Чечни определенное влияние оказали и военные действия НАТО в Косово. «Если НАТО позволено во имя политических целей бомбить гражданские объекты и убивать мирных жителей в чужой стране, то нам сам бог велел делать то же самое в своей собственной» — так думали и говорили многие россияне. При этом западная критика чеченской войны с позиций защиты прав человека в это время воспринимается в российском обществе как лицемерие.
И все же главной причиной перемен в общественном сознании было разочарование политикой либеральных реформ, восприятие их как национального поражения. Общество, уставшее от экономических, политических и военных неудач, жаждало побед, и, когда в сентябре 1999 года из Дагестана поступили известия о победе над бандитами, вторгшимися из Чечни, начались бомбардировки «баз террористов» в Чечне в ответ на террористические акции в российских городах и прозвучали решительные заявления российского правительства по этому поводу — все это буквально перевернуло общественные настроения. Люди поверили: можно и чеченскую проблему решить силой, и во всей стране навести порядок «железной рукой», образ которой неожиданно для многих воплотил в себе В. Путин. Кроме того, наступала хорошо известная в истории постреволюционная фаза, а для нее характерны усталость от революции, восстановление ценности государства, склонность к сильному государству и проявлениям этой силы.
Известно, сколь большую роль сыграла вторая чеченская война в карьере В. Путина. Почти неизвестный чиновник, непубличный политик, даже после назначения в августе 1999 года главой правительства он, казалось, не имел никаких шансов стать президентом России. То обстоятельство, что Б. Ельцин в своем телеобращении назвал Путина своим преемником на посту президента («Сейчас я решил назвать человека, который, по моему мнению, способен консолидировать общество»)[544], ни в коей мере не помогло Путину, поскольку первый президент России в то время был крайне непопулярным. И сам этот факт, а также заявление Ельцина, что преемник «обеспечит продолжение реформ в России», скорее отягощали будущую карьеру Путина, чем помогали ему. Впрочем, существует мнение, что Ельцин выбирал Путина вовсе не для продолжения реформ, а как гаранта безопасности. Ирина Хакамада утверждала, что «речь шла о том, чтобы гарантировать не только безопасность Семьи (хотя и ее тоже), но и безопасность сложившихся структур власти, армии, страны в целом»[545].
Так или иначе, но своей популярностью В. Путин обязан не столько Ельцину, сколько успешному началу военных действий в Чечне и решительным заявлениям, которые он как новый глава правительства делал по этому поводу. Так, 23 сентября 1999 года в ответ на серию террористических акций в российских городах (взрывы жилых домов 4 сентября в Буйнакске, 9 и 13 сентября в Москве и 16 сентября — в Волгодонске), объявленных делом рук чеченских террористов, российская авиация нанесла ракетно-бомбовые удары по городу Грозному. Такое бывало и раньше, но в отличие от Ельцина, который всячески старался снять с себя ответственность за бомбардировки, В. Путин от них не отмежевался, напротив, уже 24 сентября, выступая в Астане (Казахстан), он решительно заявил, что авиаудары наносятся по базам террористов и «это будет продолжаться, где бы террористы ни находились… Если найдем их в туалете, замочим и в сортире»[546].
Как оказалось, эта фраза имела оглушительный успех в обществе — все социологические службы зафиксировали стремительный взлет популярности Путина в условиях, когда российское общество было напугано серией террористических акций. И Путин развивал этот успех. 21 января 2000 года, накануне регистрации Центризбиркомом инициативной группы по выдвижению его кандидатом в президенты, В. Путин на заседании коллегии МВД предупредил о возросшей опасности новой волны террористических актов чеченских сепаратистов в российских городах. Как показывают социологические исследования, периоды взлета рейтинга В. Путина непосредственно следуют за его жесткими заявлениями по отношению к «чеченским террористам и сепаратистам». Так было в октябре 1999 года (выступления после сентябрьских террористических актов в городах России и в связи с началом второй чеченской кампании); в январе 2000‐го (после штурма Грозного) и в ноябре 2002‐го (после штурма в Москве Дома культуры на Дубровке, захваченного террористами)[547].