В 2000‐х годах качнулся маятник социально-политического самочувствия русского большинства и этнических меньшинств России. В 1990‐х годах недовольство своим положением чаще высказывали представители этнических меньшинств и только они становились сторонами межэтнических конфликтов[572]. В 2000‐х годах исследования Института социологии РАН впервые зафиксировали факт того, что уровень психологического самочувствия и удовлетворенности своим статусом у русских оказался ниже, чем у большинства других народов России[573].

На всех указанных этапах постсоветской истории России характер межэтнических отношений сильно различался по ее регионам.

На Северном Кавказе на протяжении всего постсоветского периода уровень межэтнических отношений оценивался как наименее благоприятный, тогда как в Татарстане и Башкортостане, вопреки представлениям о них как республиках этнического неблагополучия, преимущественно сохранялись достаточно благоприятные межэтнические отношения. Это подтверждается систематически проводимыми здесь социологическими опросами. Так, не более 5–13 % татар, башкир, русских в этих республиках ответили, что им «приходилось испытывать ущемление своих прав из‐за национальности». На работе подобное ущемление чувствовали всего лишь около 4 %. До 70 % татар и русских в Татарстане, свыше 60 % башкир и около 70 % русских и татар в Башкортостане считают, что «межнациональные отношения в республике не изменились», а еще 7–14 % — что они даже улучшились. Как ухудшающиеся их оценивали всего 6–12 %. В результате приток русского населения сюда не прекращался в 1990‐х годах[574].

Феномен Татарстана достаточно интересен для всей мировой практики. Здесь в 1990‐х годах предъявлялись серьезные этнические претензии на повышение статуса республики, ее особое положение; Декларацию о суверенности республики в это время поддерживали почти ¾ татар и совсем небольшая часть русского населения. Известный американский конфликтолог Д. Горовиц в 1994 году прогнозировал неизбежность возникновения там межэтнической конфронтации между двумя крупнейшими этническими группами республики. Однако уже конец 1990‐х и особенно 2000‐е годы показали, что угрозы русско-татарского конфликта были преувеличены аналитиками и реальной конфронтации удалось избежать, так же как и в соседнем Башкортостане. В этой республике, казалось бы, постоянно сохранялась потенциальная возможность осложнения отношений между тремя основными этническими общностями — русской, татарской и башкирской — в связи с языковыми и этнодемографическими проблемами (например, сокращением численности русских), непропорциональным представительством этнических групп во власти, отменой обязательного изучения государственного языка республики и др. Однако наши исследования в Уфе в 2017 году показали, что взаимоотношения трех этнических сообществ формируют систему сдержек и противовесов, обеспечивающих поддержание этнополитической стабильности в Башкортостане[575]. Мы еще остановимся на детальном анализе этого явления, в третьей части книги, при характеристике практики управления.

Все другие республики Поволжья и Урала не продемонстрировали значимых национальных движений и этнической мобилизации. Хотя уровень этнического самосознания титульных этносов в 1990‐х годах здесь вырос, затем ситуация в сфере межэтнических отношений стабилизировалась.

В республиках Сибири, особенно в Туве и Бурятии, этносоциологические исследования 1990‐х годов зафиксировали высокую солидаризацию по этническому принципу и большую, чем в других регионах (за исключением Северного Кавказа), «готовность к любым действиям во имя интересов своего народа», хотя в конце 1990‐х напряженность здесь стала ослабевать[576]. В самой большой по площади республике Российской Федерации — Саха (Якутия) — межэтнические отношения нельзя оценить как напряженные, но они сложнее, чем в поволжских автономиях. Закрепленное социально-культурное разделение труда, особенно в сфере управления, стимулирует латентное напряжение у русских (до 30 %). У якутов чрезвычайно высоки показатели потребности в этнической консолидации (до 80 %), интенсивности этнических чувств (до 70 %) и ощущений ущемления своих прав по этническому принципу (до 20 % саха в городах). Для сравнения: среди татар в Татарстане ощущения дискриминации испытывают лишь 5 %. Все это также может вести к обострению межэтнических отношений.

Однако в реальности перерастания психологической напряженности между основными этническими общностями Якутии в открытые столкновения не наблюдались в 1990‐х годах, маловероятны они и ныне. Дело в том, что серьезным фактором, сдерживающим эскалацию межэтнических противоречий, выступают особенности расселения народов. Большинство русских локализованы в западных, добывающих районах Якутии, где они живут в своей среде и частые контакты с якутами ограниченны. В то же время нельзя исключить, что в случае нарастания межэтнической конфронтации возможно усиление сепаратистских настроений в западных районах республики.

В Туве 60–70 % русских и тувинцев чувствовали взаимную близость, но с представителями иной конфессии (буддисты — православные) — около 10 %[577].

Самые распространенные межэтнические проблемы в большинстве национальных республик в основном связаны с вопросами отношения «чужих» к национальной культуре, к сохранности родного языка, а также с проблемой доступа разных этнических групп к управлению. При этом «неравный доступ к управлению» в качестве проблемы чаще всего упоминают русские жители республик[578]. У представителей других национальностей проявления этнической неудовлетворенности в основном были связаны с «неприязненными высказываниями о них в русских СМИ и при бытовом общении», с фактами «неуважения к национальным обычаям и традициям», выражающимся как в действиях федеральных властей («не того назначили» или «неправильный закон приняли»), так и в нежелании русских «считаться с нашей культурой».

Проблема сохранения родного языка до сих пор остается весьма острой для большинства народов России и часто служит поводом для обострения межэтнических отношений.

В городах с доминирующим русским населением, в том числе Москве, Санкт-Петербурге, проблемные ситуации возникают в связи с притоком мигрантов из Средней Азии и с Кавказа. Массовый приток мигрантов неизбежно вызывает у принимающего населения рост недовольства и усиливает проявление этнических, религиозных или расовых стереотипов как у местных жителей, так и у пришлых. Подобная коллизия наблюдается ныне во многих странах мира и рассматривается практикой управления и научной экспертизой в качестве одной из основных этнополитических проблем современности.

Вопрос о причинах динамики негативных установок преобладающей части жителей той или иной страны или региона к каким-то отдельным этническим группам или регионально-культурным конгломератам этнических групп (типа «африканцы», «американцы», «кавказцы») является одним из основных в этнополитологии, и мы отводим ему особый раздел. В нем мы обобщаем результаты 30-летнего исследования, проводимого на материалах Левада-Центра (до 2003 года — ВЦИОМ), и в существенной мере опираемся как на опубликованные работы этого центра, так и на неопубликованные, первичные и архивные материалы, любезно предоставленные нам Левада-Центром.

Тридцать лет наблюдений автора за состоянием российского общественного мнения в отношении тех или иных этнических и регионально-культурных групп позволили выявить три важные тенденции.

Во-первых, как в 1990‐х, так и в 2000‐х годах психологическое отношение к разным этническим группам отражало ту или иную меру «социально-культурной дистанции», указывающую, что представители одних народов кажутся в данный исторический момент ближе и дружественнее россиянам и их можно назвать «своими», тогда как другие — психологически менее приемлемы, более далекие «чужие». Крайняя форма неприязни к чужим обычно характеризуется термином «враги». Умеренная степень отчужденности проявлялась к тем, кого называют «другими» (это и не друг, и не враг, а просто человек с иной культурой).

Во-вторых, конкретный состав этнических групп, которые были «чужими» в 1990‐х годах, заметно отличался от тех, кого можно было так назвать в 2000‐х. Впрочем, образ «чужого» менялся не только на протяжении десятилетий, но и за более короткие промежутки времени, в случае экстраординарных событий — например, вооруженных конфликтов.

В-третьих, одни и те же народы в одно и то же время могли казаться «своими» в одних сферах жизни, скажем в быту, и «врагами» — в других, например в международной политике.

В наших критических очерках мы фокусируем внимание прежде всего на дискуссионных вопросах. В данном разделе мы рассматриваем в качестве дискуссионных наиболее распространенные объяснения перемен в негативных этнических установках. Чаще всего такие объяснения сводятся к анализу социально-психологических факторов, относящихся к каждой отдельной общности. Обычно социологи фиксируют устойчивые стереотипы восприятия того или иного народа, расы или конфессиональной общности. Мы же считаем такой подход недостаточным и предлагаем дополнить социально-психологические оценки этнических стереотипов анализом связи между ними и изменениями этнополитической ситуации в России за исторически значительный период 1990–2020 годов. В такой постановке вопроса сами изменения этнических установок можно рассматривать как один из индикаторов перемен в политической сфере.

Далее, дискуссионным мы считаем отождествление любых проявлений этнического негативизма (интолерантности) с ксенофобией, а также не вполне корректные определения этого феномена.

Лев Гудков и Карина Пипия дают следующее его определение: