Ну и сразу началось. Двойное имя! Как может эр-лан зваться двойным именем, да еще таким странным! Даже сеги и те уже лет сто не берут себе двойных имен, что за нелепая причуда!

Но Полуликий, безропотно согласившийся оборвать все связи с миром, в котором вырос, принять и соблюдать неисчислимое множество порой непонятных обычаев и правил, здесь встал насмерть. Эр-ланы будут звать его Мелл Фэлри, а если дадут другое имя, он не станет на него откликаться, и все.

Они уступили, но теперь все, включая Камиллерию, окликали его с таким видом, будто делают громадное одолжение. Лишь отец быстренько начал звать его Мелл, что Полуликого вполне устроило. Слышать, как кто-то – не Питер – произносит «Фэлри» было бы, пожалуй, слишком тяжело…

Постепенно он увлекся и какое-то время работал, не поднимая головы. А потом вдруг вспомнил, как показывал Питеру некоторые из старых изобретений, рассказывал о принципах их работы и областях возможного применения. Питер слушал с огромным интересом, глаза его сверкали, он теребил губы, скусывая с них полоски кожи от нетерпения. И явно едва сдерживался, чтобы не схватить тот или иной прибор и покопаться в нем.

Какое живое, искреннее было у него лицо! По сравнению с ним прекрасные лица эр-ланов – словно снежные волны рядом со сверкающим, говорливым ручьем. И его собственное лицо стало таким же…

Полуликий потер глаза ладонями и устало поднялся. Расписание плотное, каждый день работа, тренировки, опять работа – не продохнешь. Тренировала его девушка, пожалуй, единственная, относившаяся к нему с некоторой теплотой, с изумительным именем Лалайна. Эксперт-метаболог, она обучала Полуликого контролировать свое тело и протекающие в нем процессы. Долгий, нудный, тяжкий труд, потому что любой эр-лан учится этому с рождения и многое постигает без специальных занятий, исподволь и постепенно направляемый родителями и близкими родичами.

Вот и сейчас, скинув одежду и рухнув на постель, Полуликий не мог так просто заснуть. Сначала пришлось лечь на спину, сфокусироваться, и долго слушать ток крови, биение сердца – слушать свое тело, непонятное, непослушное, упрямое. Много лет оно жило само по себе и напоминало одичавшую собаку, которую теперь надо постепенно приручить. Полуликий тратил на это помногу часов в день, но дело продвигалось медленно.

Лалайна не укоряла и не торопила его, раз за разом поясняя, что этот процесс даже при самом удачном стечении обстоятельств займет никак не меньше десяти лет. И каждый раз ее слова вместо того, чтобы ободрить Полуликого, ложились на его сердце тяжким грузом.

Десять лет! Неужели пройдет еще десять лет, он не увидит ни Питера, ни Инзу, они проживут жизни без него, состарятся и умрут, а он будет сидеть здесь с закрытыми глазами в позе лотоса, пытаясь в бессчетный раз научиться контролировать аромат своего тела…

Стоп, стоп, говорил он себе.

О чем ты думаешь? Ты дома! Это твой дом, из которого тебя незаслуженно изгнали, ты выжил и смог вернуться, тебе выпал один шанс из миллиона, здесь ты на своем месте, среди своих. Да, пока они не желают признавать тебя своим, но эр-ланы консервативны, они поймут…

Полуликий провел среди соплеменников почти год и постоянно ощущал словно бы огромную брешь. Те десятилетия, что его здесь не было, превратились в темные, бескрайние пространства. Он отсутствовал, когда члены его клана учились и работали вместе, ели, болтали и развлекались – в череде ритуалов, из которых состоит жизнь. И в общении он постоянно ощущал растерянность и неловкость, словно читал конец книги, которую забросил много лет назад.

Полуликий медленно поднялся, вышел из спальни и пересек полутемную гостиную. Из окна, занимающего всю стену, лился зеленоватый свет Оморона, он напоминал о глазах Камиллерии, прозрачных, холодных, неумолимых. Полуликий подошел к зеркалу и вновь вгляделся в безупречного эр-лана, отразившегося в нем. Так странно видеть себя таким – без привычного пятна. Это прелестное, сосредоточенное лицо – разве оно принадлежало Полуликому, Наблюдателю Башни?

Стройное обнаженное тело в аквамариновых сумерках казалось призрачным. Кончики пальцев робко коснулись ключиц, потом пробежали по груди, животу… что-то дрогнуло внутри, мышцы чуть сжались, словно от холода. Полуликий медленно потянул за золотистую прядь, и волосы с тихим шелестом накрыли его, как тяжелое покрывало.

И одновременно бешеное, мучительное желание вдруг захлестнуло с головой, свело сладкой болью низ живота, вырвало стон из груди. Вокруг вспыхнул и засиял летний лес, возникло смуглое лицо Питера, словно бы ослепленного солнцем, вот только смотрел он не на солнце, а на Полуликого, на его лицо и золотые потоки, струящиеся по его плечам.

Внезапно со стороны окна донесся слабый звук.

Полуликий, бесшумно ступая, подошел к нему и откинул тонкую занавесь.

Окно занимало всю стену, толстый пластик растворился в ночном полумраке, казалось, одно неловкое движение – и полетишь вниз, туда, где мерцают и переливаются далекие огни Оморона. На такой огромной высоте не было даже птиц – лишь облака.

И Питер.

За его спиной вспыхивали и переливались огненные струи «крыльев», он висел в воздухе прямо напротив Полуликого и смотрел ему в глаза нежным, страстным, зовущим взглядом. Ветер слегка шевелил темные волосы с просверком белых прядей надо лбом, трепал полы куртки, тонкая ткань рубашки обрисовывала выпуклые грудные мышцы.