– Когда отец уходил на фронт, он с меня взял одно обещание. Одно, за всю мою жизнь! – он облизал губы и продолжил. – И я не сдержал его. Он просил меня, как единственного мужчину в семье, беречь и защищать маму с сестрой, – Гриша нахмурился, его глаза заблестели. – Я не уберёг.

Девочка печально посмотрела на пол:

– Но, – сказала она, – но их же погубили фашисты. Не ты! Винить себя в этом…

– Их погубили не только фашисты, – прервал её тот. – Их погубила моя безответственность! Их погубило то, что я не думаю перед тем как делать! – он замолчал и снова вздохнул, собираясь с мыслями.

Было видно, что Гриша злится, и злится на себя. Это одно из самых мучительных в жизни явлений – когда винишь не постороннего человека, не явление природы или обстоятельства, а того, кто отражается в твоём зеркале. Ярость распирает изнутри, обжигает, пытается вырваться наружу да так, что тело начинает потряхивать. И никуда не можешь деться. Катя молчала, боясь даже лишний раз шелохнуться. «Так вот почему, он себя так не жалеет», – догадалась она. – «Ему всё равно, что с ним будет». Тем временем мальчик продолжил:

– Немцы часто скидывали снаряды на Севастополь. Но мы всё равно продолжали жить. Хоть как-то. Мать тогда отправила нас с сестрой за хлебом. Она всё просила… – его голос прервался. – Просила же не отходить от Соньки! – он медленно разжал, а затем, снова сжал обветрившиеся пальцы в кулак. – А я отпустил её. Далеко отпустил от себя. Думал, ничего не будет, – Гриша опять затих. Было видно, что рассказывать свою историю ему было очень нелегко. – Как оказалось, очень даже будет. В небе показались проклятые немецкие мессеры. Я не успел добежать до сестры– эти мрази скинули снаряд. Меня отбросило в траншею, поэтому и выжил. А Сонька… Сонька моя не уцелела.

Снова повисла тишина. Только радостный огонь плясал в печи, набирая силу и размеры. Не понимал он ничего, вот и плясал себе, радуясь короткой жизни. Катя очень сочувствовала товарищу. Она понимала его, как никто другой. Тема младших братьев и сестёр ей была близка. Девочка знала, каково это, когда сердце пронзают осколки боли и горя за такого маленького родного человечка. Она взялась машинально за волосы. Только вместо аккуратной, привычной ей косы, в руках были испачканные в грязи и спутанные, словно моток перетёртой шерсти пряди:

– А с мамой что случилось? – осторожно спросила Катя.

– Она сошла с ума, – пустым голосом ответил тот. – Когда мама увидела сестру… Точнее, то, что от неё осталось, она не стала плакать, – он съёжился, будто сзади на него подул холодный ветер, – она расхохоталась. Я никогда этого не забуду. Тогда не понял, что вместе с Сонькой я уже потерял мать. Она стала странно себя вести, часто говорила какие-то несвязные вещи, могла прийти посреди ночи ко мне и простоять так надо мной до утра. Но я надеялся, что это всё пройдёт, как только война закончится. Но нет, я не смог уберечь и её.

– Снаряд? – теребила волосы девочка.

– Хуже, – не поворачиваясь к ней, произнёс Гриша. – Она повесилась.

Катя вздрогнула и медленно поднесла ладони к губам. «Боже, да как же так?» – думала она.

– Мама хотела забрать меня с собой, – продолжал тот, не сводя глаз с пламени. – Говорила, что мы больше не будем чувствовать боль, что снова будем вместе с Сонькой. Я отказался, но её не смог остановить. Мама заперлась в другой комнате. У нас дом тогда ещё цел был. И вместо того, чтобы выламывать дверь, я побежал за помощью к соседке, – он ударил себя кулаком по лбу. – Я не додумался даже сам её остановить! Не отнял у неё этот шнур! Думал, соседка вразумит её, поможет, – он остановился и продолжил тише. – А когда мы с тётей Тоней дверь открыли, – мальчик кивнул наверх и прикусил губу, – мать уже под потолком висела. Вот так… До конца июля я ещё прожил в городе, а потом, тётя Тоня посадила меня на корабль и меня эвакуировали вместе с другими жителями города. Потом меня по чистой случайности нашёл дядя и забрал к себе. От него я и узнал, что отца моего тоже уже нет в живых, – Гриша подкинул ветку в буржуйку. – И даже тебя я чуть не угробил! Потащил через эту реку на свою дурную голову. Я не заслужил даже товарищей! Ничего не заслужил!

– Это не так, – помотала головой девочка.

– Всё так! – возразил тот. – Я во всём виноват! Не…

– Ты был ребёнком! – перебила на этот раз его Катя. – Мы оба были детьми! Беззащитными, напуганными и слабыми! – она отвела взгляд и продолжила чуть спокойнее. – Мою семью тоже фашисты убили. Они сожгли всех жителей в амбаре. Меня тогда в селе не было, поэтому и уцелела. И, в отличие от тебя, я этого кошмара не видела, – тут девочка почувствовала, как стало сильно щемить в груди, как воздух вокруг начинает уменьшаться. Ей всё ещё тяжело говорить об этом. – Просто пришла домой, а там уже ни оккупантов, ни людей, никого. А проклятый амбар я открыть так и не смогла, – девочка закрыла глаза. – Знаешь, я всё думала, что было бы, если бы я была тогда там. Всё представляла, что смогла бы защитить своих братьев, дать отпор этим гадам. А сейчас понимаю, что сидела бы я вместе с ними в амбаре и задыхалась от дыма. Что я могла бы тогда сделать, если даже наши женщины не смогли защитить своих детей? Ничего изменить нельзя. И наша цель сейчас – сделать всё возможное для того, чтобы таких как мы было меньше. На то мы и бойцы, – Катя посмотрела на товарища. – Мы же бойцы?

– Бойцы, – угрюмо ответил мальчик.

Они ещё немного помолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Наконец, девочка встала и обернулась Грише:

– Давай поедим и будем отдыхать, тебе особенно сейчас это нужно. Через несколько часов нам выдвигаться, – она взяла мешок с картошкой, который всё это время лежал на нарах. – И ты здесь не останешься. Даже думать об этом забудь.

Глава 14