– Нет! Я не хочу! Пожалуйста, нет!

– Катя! Ты слышишь меня? Катя! Посмотри на меня! – неожиданно раздался мужской голос.

Девочка открыла глаза и, наконец, подняла взгляд. Перед ней сидела не страшная старуха, а солдат в маскировочной, белой одежде:

– Что? – прошептала она.

Незнакомец ласково погладил её по плечу:

– Свои, – сказал он. – Разведка. Всё хорошо, всё теперь хорошо!

Катя не верила своим глазам. Их нашли. Нашли! Она повернулась к Грише, которым занимался другой разведчик:

– Он ранен! – сказала девочка. – Его посмотрите!

– Не волнуйся, он жив, – сказал тот, застёгивая ватник мальчика.

Девочка снова взглянула солдата, которого сначала приняла за старуху:

– Свои! – повторила она и обняла бойца. – Мы вас так ждали! Я верила! Я знала!

Солдат взял её на руки и поднялся с земли:

– Тихо, – произнёс он, – всё хорошо, – он поудобнее перехватил Катю и повернулся к своему напарнику. – Бери его, Мить, и давай уходить отсюда!

ЭПИЛОГ

«Привет, тётя Агафья и Васька. Если моё письмо слушают, как в тот раз, и другие жители Малиновки, тоже передаю им привет. Извините за кривой почерк, руки меня сейчас совсем не слушаются. Я и так очень рискую получить от медсестёр за то, что пишу сейчас вам. Помнишь, ты мне жаловалась о том, что я тебе мало о себе пишу? Теперь писать есть о чём. Меня на днях посылали в разведку в тыл к немцам. Я была не одна на этот раз. Со мной отправили мальчика, его зовут Гриша. Он такой же воспитанник, как и я. Я до этого не знала, что в полку есть ещё дети. Теперь у меня есть товарищ. Думаю, мы с ним часто будем пересекаться теперь. Он хороший человек и друг. Про разведку особо писать не буду, слишком нелегко всё это. Скажу только одно – мы спаслись чудом. Я не ранена, просто заболела от холода. Но вы за это не волнуйтесь, пожалуйста. Сейчас уже лучше. Обо мне тут заботятся. Наш повар – дядя Максим, сказал, что пока меня не откормит до прежнего состояния, не отстанет. Но я рада, что снова в родном батальоне. Сведенья полковнику мы доставили, два дня назад наши бойцы разгромили тыл этим гнидам. Мирных жителей освободили, всё теперь у них будет спокойно…»

Карандаш остановился на помятом листе бумаги. Катя ещё раз прочитала, слегка съехавшие строки, и пустым взглядом посмотрела вдаль на входную дверь землянки. Письмо получалось такое простое, можно сказать оптимистичное. Только на душе было так тоскливо и больно. Девочка ещё раз прочитала последнее слово. «Спокойно», – подумала она и сжала карандаш. – «Спокойно…» Сколько же останется неизвестным для наивной тёти Агафьи и Васьки? Очень много. Не узнают они о расстрелянных детях и женщинах, не узнают о убитой бабушке, не узнают о том, что в том селе, в котором немцы разместили свои танки, давно никого не осталось. Теперь Катя понимала почему солдаты в батальоне в своих письмах очень многое не освещают, даже в некоторых моментах привирают, описывая, что с ними всё хорошо. Всегда задавалась девочка этим вопросом, а сейчас сама нашла на него ответ. Да, чтобы там, в далёком для них доме не знали, что за ужас творится здесь, чтобы на душе у них было спокойно за родного человека и за судьбу соотечественников. Катя закрыла глаза и упёрлась лбом в забинтованную ладонь. «Сколько людей погибло», – вздохнула она. – «Сколько людей!» Когда бойцы Красной армии вошли в единственное освобождённое село, где ещё оставались люди, их вышли встречать почти одни старики. Редко где попадались женщины детьми. И ни одного ребёнка старше пяти-шести лет не было. Все жители были с порядочным количеством седины в волосах и сильно измождённые. Измученные фашистским пленом, они глядели прям в душу своим освободителям. На лицах их не было радости. Только горе или просто усталое безразличие ко всему. Бездушные оккупанты сделали из них живых мертвецов. Бойцы долго потом не могли прийти в себя после всего этого. И Катя тоже не могла. Особенно, когда лежишь на нарах одна в землянке в окружении тишины и своих безумных мыслей, подталкиваемых температурой. Даже Пулю не пускали. Бедняга вся извелась под дверью. Но все прекрасно понимали, что, если сейчас позволить собаке войти внутрь, она всё разнесёт и будет только мешать хозяйке выздоравливать. Про своё состояние девочка тоже многое не дописала. После того, как задание было закончено, накрыло и её. Видимо, организм понял, что теперь он в безопасности и геройствовать больше не нужно. Вот она уже четвёртый день валялась в землянке с больным горлом и жаром. Ладони, содранные до мяса, были плотно перебинтованы. Правую руку Катя постоянно разматывала, чтобы написать в Малиновку письмо. Медсёстры, конечно, этому факту были недовольны и заматывали ещё сильнее. Но девочка всё равно находила способ снять их с себя, хоть и понимала, что это неправильно. Про то, что Гриша был ранен, она тоже не упомянула. Катя очень переживала всё это время за товарища. Но, как передали ей бойцы, ему было уже лучше, даже успел очередной раз поссориться с дядей. В общем и целом, мальчик шёл на поправку. Она ещё раз пробежалась по тексту взглядом и убрала аккуратно заплетённую Зоей Мамонтовой косу. Теперь волосы её были похожи на волосы, а не на мочалку, как это было раньше. Жалко, правда, что ленточка, которая была заплетена тогда в локоны, так и осталась где-то там в лесу. Не сберегла. Катя вздохнула и, ещё раз оглядев тусклую землянку, снова положила карандаш на листок. Она было собралась писать дальше, как вдруг за дверью послышался голос Алёны Маренко. Девочка, уже привычным жестом, быстро убрала бумагу и карандаш под подушку и легла сверху. Успела. Тут дверь приоткрылась и внутрь зашли вместе с холодом две фигуры – сама Василиса и кто-то ещё. Катя, пока не могла разглядеть:

– Не спит, – закрыла дверь медсестра, глядя на ребёнка.

– Не спит? – снял заснеженную шапку вошедший.

Тут девочка узнала Резанцева. «Товарищ командир?» – удивлённо подумала она. Девочка села на нарах и поздоровалась. Александр обернулся и улыбнулся:

– Здравствуй, боец. Скучаешь тут?