Нижеследующий текст является отрывком из произведения, написанного священником из Фройденштадта (Баден-Вюртемберг, район Шварцвальда) Иоганном Герхардом Рамслером и озаглавленного «Cursus Vitae et Miseriae» – «История жизни и несчастий». Этот автор, вполне в соответствии с лютеранским вероисповеданием, которому он был предан, действительно представлял себе свою жизнь как череду угроз и напастей. Любой из них (особенно в детстве) хватило бы для того, чтобы оборвать существование будущего священника; однако Господь милосердно хранил своего слугу и допускал только те испытания, которые могли научить юного Рамслера хоть чему-то (например, благодарности Создателю). Самоощущение, представленное в автобиографии Рамслера, нередко выглядит достаточно наивным; этот же упрек можно адресовать и форме произведения, разбитого на 25 прозаических отрывков, каждый из которых предваряется благочестивым поэтическим гимном. Содержание текста по преимуществу состоит из повествований о приключившихся с автором или другими людьми несчастных случаях, а также из упоминаний о семейных связях и разнообразных чудесных историях[434].

Жизнь и страдания магистра Иоганна Герхарда Рамслера, фройденштадтского священника

… В 1634 г., когда мой отец имел приход в Эрленбахе, он взял в жены девицу Барбару, незамужнюю дочь господина Михаэля Кeлера, знатного горожанина из Вертхайма, и сочетался с ней браком в мае месяце на третий день после Пятидесятницы в приходской церкви Вертхайма. Я появился на свет в Вертхайме на следующий год после этого события между 8 и 9 часами утра, и в тот же день вечером в 4 часа был крещен господином магистром Мартином Вольфиусом, приходским священником. Моим восприемником, или крестным, был по обычаю того местечка господин Йохан Аменд, городской хирург и член городского совета. Но вскоре сложилось так, что мои возлюбленные родители вынуждены были отправиться в изгнание из тех мест, ибо они не могли долее оставаться в Эрленбахе по вышеприведенным причинам (отец автора, лютеранский пастор, был изгнан из Эрленбаха, когда туда вошли имперские войска. На его место был поставлен католический священник. – Прим. пер.).

… Времена тогда были очень опасные, и повсюду свирепствовали экзекуции, войска, голод и чума. Особенно отличались имперские войска, среди которых было много поляков и хорватов, опустошавших и разорявших все и вся. Вследствие этого мои родители не могли ни единого часа чувствовать себя в безопасности, но ночью и днем принуждены были постоянно спасаться бегством, подвергаться многочисленным ограблениям, терпеть голод и нужду. И моя мать часто по несколько дней без еды и питья скиталась со мной, еще несмышленым младенцем, по лесам и опустошенным деревням…

Между Беерфельдом и городком Эбербах во владениях графов фон Эбербах лежал замок в горах и густой лес, называемый Фрайенштайн, где жили окружной судья, или амтман, и графский егерь. Там часто находили пристанище мои родители. Однажды случилось так, что я, будучи трехлетним малышом, бегал вокруг моего отца, который вел беседу с окружным судьей в одной из верхних комнат замка и не особенно приглядывал за мной. И так как в стене фуражиры недавно проломали большую дыру, чтобы беспрепятственно скидывать вниз фураж, сено и солому для лошадей, то я, случайно оказавшись рядом с этим проломом, провалился в него и упал с высоты нескольких этажей на каменный пол нижней залы. Мой отец и судья сильно перепугались, полагая, что я переломал себе все кости, ибо, по человеческому разумению, и не могло быть иначе. В страшном волнении спустившись по винтовой лестнице в залу, чтобы поглядеть на меня, они нашли меня лежащим без движения, но заметили во мне признаки жизни и дыхание. Подняв меня и ощупав все мои конечности, не чувствуется ли где переломов, они спросили меня, чувствую ли я боль и где? Затем они посадили меня к оконному ставню и судья распорядился принести в зал приготовленный и нарезанный кусок оленьей печенки, по-дружески предложив мне несколько раз попрыгать вокруг печенки, за что мне дадут ее съесть. Сказано – сделано (dictum factum), я заслужил печенку, усердно прыгая вокруг нее, на что мой отец и атман взирали с величайшей радостью и от всего сердца благодарили Бога за защиту, ниспосланную Им через Его ангелов.

Но этого еще было недостаточно, ибо несколько недель спустя в доме егеря, где укрывались мои родители, я снова упал с очень высокой балки через перекрытия двух этажей на булыжник двора и тем не менее снова поднялся живым и невредимым, только немного поранив себе лоб.

Эта ангельская защита снова проявилась, когда моя мать вместе со мною была вынуждена бежать в Эбербах, куда перед этим уехал мой отец. Но вследствие того, что многочисленные имперские войска и хорваты[435] расположились лагерем вокруг городка и держали его в осаде, моя мать оказалась не в состоянии ни проехать туда, ни вернуться назад и должна была прятаться без пропитания и воды на протяжении трех суток в небольшом леске прямо напротив стоящих лагерем войск, где ее легко могли бы выдать мое хныканье и вопли. Однако при ней был мальчик, который отважно пробирался в лагерь, покупал там хлеб, доставал воду и собирал для меня цветы, играя с которыми я переставал плакать. В таком бедственном положении мы пребывали до тех пор, пока наконец он не добрался прямо до ворот города и не сообщил о моей матери, после чего отец обратился за помощью к офицерам, которые стояли в городке, и мы были доставлены в город с хорошим конвоем.

… Это было в 1640 г. от Рождества Христова прямо перед Страстной неделей. Он ходил из комнаты в комнату в снятом им доме и размышлял над проповедью о страстях Господних, когда с ним неожиданно случился удар, отнявший у него вдобавок и речь. Он смог только дойти до комнаты и лечь на кушетку и далее мог дать понять о своих желаниях только с помощью пальцев.

Это так поразило мою мать, что она от ужаса на знала даже, что ей нужно делать. Сбежались соседи и стали советовать разные средства, да только это ничем не помогло, отец в присутствии всех снял с головы колпак, сложил руки на груди, помолился, вздохнул и тут же отошел тихо и умиротворенно.

… Сразу же после того, как она вернулась в Вертхайм, умер Петер, ее маленький трехлетний сынишка, а через 4 месяца дочка Мария Аполлония. Только меня, как старшего из детей, оставил ей Господь в своем всеведении, и это было в те горестные времена для нее весьма кстати. И хотя ей предлагали замужество много различных женихов, среди которых был доктор Хинтерхофер, эрбахский советник, затем господин Жили, богатый купец и член городского суда в Вертхайме, который имел одну дочь, потом овдовевший пастор из Хасльха в вертхаймском диоцезе[436], она не ответила согласием ни на одно из этих предложений вновь вступить в брак, объясняя это тем, что она обещала Богу оставаться вдовой. Я также приписываю это ее решение Божественному промыслу, который, без сомнения, таким образом определил меня к изучению теологии, как это потом и произошло.

Хлеб был очень дорог, а средства недостаточны, поэтому моя мать была вынуждена ездить в Эрбах, когда там у кого-либо проводились празднества и застолья, чтобы потом выпросить что-либо из остатков в качестве вознаграждения. В таких случаях она очень часто брала меня с собой в качестве «comitem individuum»[437] своей нищеты. Она нередко донимала знатных господ и их слуг, да только по большей части она оставалась обнадежена лишь добрыми словами. Однажды она искала помощи в Фюрстенау у графа Георга Альбрехта Старшего Фюрстенауского, в замке которого мы провели немалое время у господина придворного проповедника магистра Коммерелля и питались при графской кухне. Тогда мне было уже 9 лет, и я обучался у придворного проповедника вместе с двумя его сыновьями, и граф даже обнадежил меня, пообещав, что он пошлет меня учиться. Да только этому обещанию и моим надеждам вскоре пришел конец, ибо однажды в воскресенье Великого поста в придворной капелле, когда граф слушал проповедь, его хватил внезапный удар, и вскоре после этого он почил с миром.