Дочь королевского прокурора Клода Бувье сеньора де ла Мотт-Вергонвиль и Жанны Ле Метр де Мезонфор родилась в 1648 г. в Монтаржи. Детство провела в различных монастырях, а в 1664 г., в 15 лет, ее выдали замуж за 38-летнего богача Жака Гюйона. Жанна Мария впервые увидела своего жениха за два дня до свадьбы. От их союза, который не был счастливым, родилось пятеро детей. Двое из них умерли от оспы. Мадам Гюйон увлекалась чтением романов и мистической литературы. В 1671 г. она встретилась с монахом ордена Варнавитов отцом Лакомбом и стала пылкой сторонницей проповедуемого им учения испанца Мигеля Молины, называемого «молинизм», или «квиетизм» (от латинского quiеtus – спокойный, безмятежный). Основная особенность этого направления – учение об абсолютном покое души, т. е. о подавлении в ней всяких мыслей, чувств и желаний, так как только в состоянии полной пассивности душа бывает открыта для таинственного воздействия Бога и соединения с ним. Созерцание не зависит от молитвы, так как всякое усилие ума уводит от идеи о том, что душа принадлежит Создателю. После смерти мужа в 1676 г. мадам Гюйон сама становится проповедницей квиетизма. С 1681 по 1685 г. она путешествовала по Савойе, Пьемонту и юго-востоку Франции, проповедуя свои мистические идеи «чистой любви». Мадам Гюйон написала ряд религиозных сочинений, а в 1688 г. принялась за воспоминания. Религиозную деятельность она продолжила и в Париже, за что была арестована и посажена в Бастилию, где уже два года находился и отец Лакомб. Но благодаря своей подруге, герцогине де Бетюн, которая была близка с мадам де Ментенон, супругой Людовика XIV, в следующем году мадам Гюйон вышла на свободу. В Париже она познакомилась с другим сторонником квиетизма, воспитателем дофина Франсуа Фенелоном. Они вместе организовали при дворе детскую группу своих учеников. Покровителем группы выбрали святого Михаила, и детей стали называть «мишленами». В группе были свои правила и своя иерархия. Но квиетизм способствовал небрежению к общим обязанностям и правилам послушания. Это не понравилось мадам Ментенон, и Жанна де Гюйон покинула столицу, продолжая активную переписку с Фенелоном. В 1694 г. комиссия во главе с епископом Боссюэ осудила ее учение и запретила мадам Гюйон менять место жительства и проповедовать. Она ослушалась этого решения и была вторично отправлена в Бастилию, где просидела до 1703 г. После освобождения она обосновалась в имении своего сына в Блуа, где до самой смерти вела тихую, уединенную жизнь. Мадам Гюйон скончалась в 1717 г. в возрасте 69 лет. Она оставила много произведений. Ее собрание сочинений насчитывает 48 томов, среди них такие работы, как «Ежедневные христианские размышления», «Легчайший способ молиться», «Толкование на несколько книг Ветхого и Нового Завета», «Беседы» и т. п. [452]

Жизнь мадам Гюйон, описанная ею самой

Хотя вы желаете, чтобы я описала вам жизнь столь же бедственную и столь же необычную, как моя, и чтобы упущения, которые я сделала в начале, показались вам чересчур важными, чтобы оставить это в таком виде; я всем сердцем желаю, дабы повиноваться вам, сделать то, что вы пожелаете от меня, хотя работа кажется мне немного трудной в том состоянии, в котором я нахожусь, которое не позволяет мне много размышлять. Я бы очень хотела суметь заставить вас понять доброту Бога по отношению ко мне и чрезмерность моей неблагодарности, но это невозможно сделать в равной мере из-за того, что вы не хотите, чтобы я подробно описывала свои грехи, и потому, что я забыла многие вещи.

Я родилась, по словам некоторых, в канун Пасхи, 13 апреля (хотя мое крещение состоялось только 24 мая) 1648 г., у отца и матери, которые выказывали большую набожность, особенно мой отец. Он унаследовал ее от своих предков: поскольку, начиная с очень давних времен, в его семье можно насчитать практически столько же святых, сколько членов в ней было. Итак, я родилась раньше времени, ибо моя мать испытала однажды такой ужасный страх, что произвела меня на свет на восьмом месяце, когда, как говорят, выжить практически невозможно. Я была настолько безжизненна, что думали, что я испущу дух и умру без крещения. Меня отнесли к кормилице: мне и там не стало лучше, и моему отцу пошли сказать, что я умерла. Это его очень удручило. Спустя некоторое время пришли уведомить, что у меня появились некоторые проявления жизни. Мой отец тут же позвал священника, и меня отнесли к нему, но не успел он подняться в комнату, где я находилась, как ему сказали, что те признаки жизни, которые я подавала, были последним издыханием и что я абсолютно мертва. Во мне и вправду нельзя было заметить никаких свидетельств жизни. Священник возвратился к себе, мой отец тоже, пребывая в величайшей скорби. Это длилось так долго, что, если я расскажу, в это трудно будет поверить.

О мой Бог! мне кажется, что Вы допустили столь странное поведение по отношению ко мне, только чтобы заставить меня лучше понять величие Вашей доброты ко мне и поскольку Вы хотели, чтобы я чувствовала себя обязанной за свое спасение не ловкости какого-нибудь создания, а одному Вам. Если бы я умерла тогда, я, возможно, никогда не смогла бы ни узнать, ни полюбить Вас; и это сердце, созданное для Вас одного, было бы отделено от Вас без возможности когда-либо объединиться с Вами. О Боже, который есть высшее счастье, если я достойна являть собой Вашу ненависть, и если я была сосудом, приготовленным на погибель, мне остается только то утешение, что я знала Вас, любила Вас, искала Вас и следовала Вам, и что я приняла добровольно из одной любви к Вашей справедливости вечное повеление, которое она дала против меня. Я любила эту ненависть, даже когда она была более сурова по отношению ко мне, чем к кому-нибудь другому. О Любовь! я люблю Вашу справедливость и Вашу сущую славу так, что, не считаясь с собой и со своим собственным интересом, я ополчаюсь вместе с ней против себя самой: я буду карать то, что она покарает. Но если бы я была тогда мертва, я вообще не смогла бы любить, я бы, возможно, ее ненавидела, вместо того, чтобы любить. И хотя у меня было бы то преимущество, что я никогда не грешила бы перед Вами, удовольствие жертвовать собой ради Вас по любви и счастье любить Вас берут верх в моем сердце над болью от Ваших обид.

Эта альтернатива между жизнью и смертью в начале моей жизни была роковым предзнаменованием того, что должно случиться однажды, то ли смерть в грехах, то ли жизнь в милости. Жизнь и смерть вели битву: смерть надеялась сломить и одолеть жизнь, но жизнь победно выжила. О, если бы можно было полагаться на это, если бы я могла верить, что жизнь всегда будет побеждать смерть! Это без сомнения было бы так, если бы лишь Вы один жили во мне, о мой Боже, который только и является сейчас моей жизнью и единственной моей любовью.

Наконец наступил момент, когда мне была дарована благодать крещения. Я на короткое время перестала быть Вашим врагом, о мой Бог, но увы! я вскоре потеряла столь великую милость; и мой бедный разум, который казался более развитым, чем у многих других, оказался пагубным; впоследствии он мне служил только для того, чтобы все больше утрачивать Вашу милость.

Как только я была крещена, меня осмотрели на предмет этих продолжительных обмороков. Оказалось, что у меня внизу спины вздутие громадной опухоли. Мне сделали там надрезы; и рана была такая большая, что хирург мог просунуть туда всю руку. Болезнь столь необычная в таком нежном возрасте должна была бы отнять у меня жизнь; но, о мой Боже, поскольку Вы хотели сделать меня объектом Вашего самого великого милосердия, то не дали этому случиться. Эта опухоль, которая источала отвратительный гной, была, как мне кажется, тем способом, которым Вы, о Любовь моя! должны были заставить выйти наружу всю испорченность, которая была во мне, и выдавить всю злобность. Едва эта странная болезнь прошла, у меня началась, как мне сказали, гангрена на одном бедре, а затем и на другом: моя жизнь была не чем иным, как чередой болезней.

Когда мне было два с половиной года, меня отправили к урсулинкам[453], где я пробыла некоторое время. Затем меня оттуда забрали. Моя мать, которая не очень любила дочек, немного пренебрегала мной и часто поручала заботам женщин, которые также мной не занимались. Вы, однако, защитили меня, о мой Бог, ибо со мной беспрестанно случались происшествия, где моя исключительная резвость была причиной падений, которые не имели никаких последствий. Я даже несколько раз падала через подвальное окно в очень глубокий подвал, наполненный дровами. Со мной произошло еще несколько случаев, о которых я не буду говорить, ибо это слишком длинно.

Мне было четыре года, когда герцогиня де Монбазон[454] приехала к бенедиктинкам[455]. Поскольку она была очень дружна с моим отцом, он попросил ее поместить меня в этот дом, пока она там будет, так как я ее очень развлеку. Я была всегда подле нее, ибо ей очень нравилась внешность, которой меня наделил Господь. Я постоянно была больна и очень опасно. Я не помню, чтобы я совершала в этом доме какие-нибудь значительные проступки. Я видела там только хорошие примеры; и так как моя натура была склонна к добру, я следовала им, тогда как не находила никого, кто бы отвратил меня от них. Я любила слушать разговоры о Боге, бывать в церкви и одеваться, как монашка. Однажды утром мне представилось, что страх перед адом, который мне внушали, был лишь средством запугивания, ибо я была слишком бойкая и у меня были маленькие хитрости, которые называли характером. А ночью мне приснился ад, и картина была столь ужасна, что я так никогда и не забыла ее, хотя была тогда совсем ребенком. Он привиделся мне как место ужасающего мрака, где томятся души. Мне показали мое место, что заставило меня горько заплакать и сказать Нашему Господу: «О мой Боже! Будьте так милосердны ко мне, даруйте мне еще несколько дней жизни, и я не согрешу больше перед Вами! Согласитесь, о мой Господь, и Вы дадите мне силы служить Вам, которые превосходят те, что свойственны моему возрасту». Я хотела пойти на исповедь, не сказав никому ни слова, но так как я была слишком мала, наставница воспитанниц отвела меня на исповедь и осталась со мной. Слушали только меня. Наставница с удивлением услышала, что я сначала стала винить себя за мысли против веры; и исповедник принялся смеяться, спросив меня, что это значит. Я рассказала им, что до сих пор сомневалась в существовании ада, что мне представлялось, будто моя наставница рассказала мне об этом, чтобы я была послушной, но что больше я в нем не сомневаюсь. После своей исповеди я почувствовала какое-то невыразимое рвение и один раз даже ощутила в себе желание претерпеть мученичество. Здешние славные девушки, чтобы подшутить и посмотреть, насколько далеко идет мое новоявленное рвение, сказали, чтобы я готовилась к нему. Я Вам молилась, о мой Бог, со страстью и нежностью и надеялась, что эта страсть, будучи моей новой отрадой, была свидетельством Вашей любви. Это придало мне смелости и заставило постоянно просить, чтобы мне было даровано мученичество, ибо через него я бы увидела Вас, о мой Боже! Но не было ли в этом какого-нибудь лицемерия и не была ли я полностью уверена, что мне не позволят умереть и что у меня были заслуги для смерти без страданий? Надо думать, что в этом было нечто такого рода, так как эти милые девушки вскоре поставили меня на колени на широкое полотнище, и, увидев лежащий за мной большой кухонный нож, который они взяли, чтобы проверить, насколько далеко заходит мой пыл, я закричала: «Мне не позволено умирать без разрешения отца». Они ответили, что в таком случае я не стану мученицей, что я сказала это, лишь бы только меня освободили, и это было правдой. Однако я продолжала оставаться очень удрученной, и меня не могли утешить. Что-то меня укоряло, что я не хочу попасть на небо, хотя это зависит лишь от меня.

Меня очень любили в этом доме. Но Вы, о мой Господи! который не хотел от меня ни минуты без толики веры, соответствующей моему возрасту, Вы позволили, чтобы, как только я заболела, старшие девушки, которые были в этом доме, особенно одна из них, из-за ревности строили мне различные козни. Они обвинили меня однажды в проступке, который я не совершала, меня очень сурово наказали; это вызвало у меня неприязнь к этому дому, откуда меня забрали из-за длительных и частых болезней.

Как только я вернулась к отцу, моя мать, как и раньше, оставила меня на попечение слуг, поскольку там была девушка, которой она доверяла. Я не могу удержаться указать здесь на ошибку, которую совершают матери, под предлогом набожности или занятости, не придавая значения тому, чтобы держать дочерей подле себя. Ибо невероятно, чтобы моя мать, будучи столь добродетельной, могла так забросить меня, если понимала, что это неправильно. Я не могу также помешать себе осудить эти несправедливые предпочтения одного ребенка перед другим, которые приводят к разделу и утрате семьи, вместо того, чтобы объединять сердца и поддерживать любовь к ближнему.