13-го англичане вывели войска из Калат-Сикара после атаки восставших, позволив им поверить в новую победу; в тот же день они потеряли два бронепоезда, 15-го — множество кораблей на Евфрате; и на севере 12-го были потеряны Дилтарва и Багуба[651], Шавабан (где все английские политические офицеры оказались перебиты) — 13-го, Ханикин — 14-го. В Лондоне с разочарованием узнали, что Багдад блокирован. Когда 22 августа умеренная «Санди Таймс» опубликовала третью статью[652] Лоуренса, в сопровождающей ее передовице было написано:
«Для чего мы находимся в Месопотамии? Бессвязные объяснения, которые дает правительство, создают впечатление, что власти в растерянности, и скорее стремятся скрыть свои промахи, чем поправить их. Но их невозможно скрывать дальше… Люди, которым мы поручили восстановить страну, никогда не контролировались и не сдерживались. Они ничуть не меньшие расточители и милитаристы, чем какой-нибудь турецкий паша».[653]
«Английский народ завели в Месопотамии в ловушку, из которой трудно будет выйти с достоинством и честью. Его заманили туда упорным сокрытием информации. Сообщения из Багдада — запоздалые, неискренние, неполные. Дела обстоят куда хуже, чем нам говорят, наша администрация — более кровавая и неэффективная, чем известно обществу. Это унижение для нашей имперской истории, и скоро воспаление может зайти слишком далеко для обычного лечения. Сейчас мы недалеки от катастрофы.
Грехи комиссии — это грехи британских гражданских властей в Месопотамии (в особенности трех «полковников»), которым Лондон предоставил полную свободу. Их контролирует не какой-либо из государственных департаментов, а то пустое место, что отделяет Министерство иностранных дел от Министерства по делам Индии. Они извлекают выгоду из необходимой скрытности военного времени, чтобы пользоваться своей опасной независимостью и в мирные времена. Они оспаривают каждое предложение подлинного самоуправления, посылаемое им с родины. Недавняя пылкая прокламация об автономии, выпущенная из Багдада, была набросана и опубликована в спешке, чтобы предвосхитить более либеральное заявление, которое готовилось в Лондоне. «Бумаги о самоопределении», благоприятствующие Англии, были вырваны в Месопотамии в 1919 году путем официального давления, демонстраций аэропланов, депортаций в Индию.
Кабинет не может снять с себя всю ответственность. Они получают чуть больше новостей, чем общество: они могли бы настаивать, чтобы получать их больше и качественнее. Они посылали подкрепление за подкреплением, не наводя справок. Когда условия стали слишком тяжелыми, чтобы терпеть это дальше, они решили послать верховным комиссаром истинного автора существующей системы, с утешительным посланием к арабам, что его душа и политика полностью изменились.[654]
Но та политика, которую мы провозглашаем, не изменилась и не нуждается в изменениях. Просто существует прискорбный контраст между нашими заявлениями и нашей практикой. Мы сказали, что прибыли в Месопотамию, чтобы нанести поражение Турции. Мы сказали, что остались там, чтобы освободить арабов от угнетения турецкого правительства и сделать доступными для мира ее ресурсы — зерно и нефть. Мы потратили почти миллион человек и почти тысячу миллионов фунтов на эти цели. В этом году мы тратим девяносто две тысячи человек и пятьдесят миллионов фунтов на те же цели.
Наше правительство хуже, чем турецкая система. Они содержали войска в четырнадцать тысяч местных рекрутов и убивали в год в среднем двести арабов, чтобы поддерживать мир. Мы держим девяносто тысяч человек, а также самолеты, бронемашины, боевые корабли и бронепоезда. Мы убили около десяти тысяч арабов во время восстания этим летом. Нельзя надеяться, чтобы эта цифра сохранилась в среднем: страна бедная и малонаселенная; но Абдель-Хамид рукоплескал бы своим учителям, если бы видел нашу работу. Нам говорят, что цель восстания была политической, нам не говорят, чего хочет местное население. Возможно, именно того, что обещал им Кабинет. Министр в Палате лордов сказал, что нам требуется столько войск, потому что местное население не зачисляется в войска. В пятницу правительство объявило о гибели нескольких местных новобранцев, защищавших своих британских офицеров, и сказало, что служба этих людей еще недостаточно признана, потому что их так мало (добавив, в багдадских традициях, что они — люди дурного нрава). Их семь тысяч, ровно половина прежних турецких оккупационных войск. С надлежащими офицерами и распределением, они освободили бы половину нашей армии, находящейся там. Кромер контролировал шестимиллионный Египет с пятью тысячами британских войск; полковнику Уилсону не удается контролировать трехмиллионную Месопотамию с девятью тысячами войск.
Мы еще не достигли предела наших военных свершений. Четыре недели назад штаб в Месопотамии направил докладную записку, запрашивающую еще четыре дивизии. Кажется, ее переправили в Министерство обороны, которое теперь послало три бригады из Индии. Если северо-восточную границу нельзя будет обнажать дальше, то откуда брать остальных? Тем временем наши несчастные войска, индийские и британские, в тяжелых условиях климата и снабжения обеспечивают полицейские функции на огромной территории, каждый день дорого расплачиваясь жизнями за сознательно ошибочную политику гражданской администрации в Багдаде. Генерал Дайер был смещен с командования в Индии за куда меньшую ошибку, но ответственность в этом случае лежит не на армии, которая действовала лишь по приказу гражданских властей. Министерство обороны изо всех сил пыталось сократить наши войска, но решения Кабинета противостоят ему.
Правительство в Багдаде вешает арабов этого города за политические выступления и называют это восстанием. Арабы не восстают против нас. Они все еще номинально турецкие подданные, номинально в состоянии войны с нами. Для того ли нужны эти незаконные казни арабов, чтобы спровоцировать ответные меры против трехсот британских пленных, которых удерживают арабы? И если так, то для того ли, чтобы их более сурово наказывали, или для того, чтобы убедить оставшихся наших солдат сражаться до последнего?
Мы говорим, что находимся в Месопотамии для того, чтобы развивать ее на благо всего мира. Все эксперты говорят, что трудовые ресурсы — главный фактор ее развития. Насколько убийство десяти тысяч деревенских и городских жителей этим летом помешает производству пшеницы, хлопка и нефти? До каких пор будем мы приносить миллионы фунтов, тысячи солдат имперских войск и десятки тысяч арабов в жертву той форме колониальной администрации, от которой нет пользы никому, кроме самих администраторов?»[655]
Бои в Афганистане, смуты на северо-западе Индии, в Египте и Палестине. Офицеры и агитаторы Фейсала, укрывшиеся в Трансиордании, ждали случая возобновить борьбу, не зная, с какой армией; и самое серьезное: Мустафа Кемаль, который сначала заигрывал с Англией, теперь был ее противником и оказался на стороне Советского Союза.
Греко-турецкая война продолжалась. С июня по сентябрь греки побеждали; но турки собирались разбить Армению, созданную в сентябре президентом Вильсоном. Военная помощь России позволила бы кемалистской Турции больше не быть разоруженной. И Англия, которая нуждалась в мире настолько, что в июле покинула Кавказ с его нефтью, знала, какое влияние Турция, враждебная западным державам и находящаяся на грани революции, могла оказать на турецкие меньшинства Месопотамии, на курдов Мосула, на лучших из солдат Среднего Востока.
Сэр Перси Кокс прибыл в Багдад в октябре.[656] Хотя подкрепления, посланные из Индии, заняли некоторые города, вооруженное восстание было далеко не разбито; опасались, чтобы оно не вспыхнуло и, главное, не пришло на курдские территории — а Турция претендовала на Мосул. Администрация была так же неспособна обеспечить мир, как и собрать налоги.
Инструкции, полученные сэром Перси Коксом, существенно не отличались от тех, которые получил Арнольд Уилсон, но предполагалось, что он действительно станет их применять. Временное арабское правительство, которое новый верховный комиссар поручил сформировать, оставалось подчиненным, контролировалось английскими советниками. Но сэр Перси Кокс объявил об амнистии приговоренным по обвинению в вооруженном восстании; о преобразовании армии в национальную; о возвращении офицеров шерифской армии Сирии, рассеянных по Трансиордании, Киликии и Хиджазу; о создании иракской гражданской администрации; наконец, о выборах арабского суверена. Имя нового верховного комиссара — которое за те месяцы, когда происходила вся эта полемика, было противопоставлено имени полковника Уилсона — приняло символическое значение. Наконец, вооруженное восстание было отчаянным предприятием; политические лидеры Багдада, если бы они захватили власть, были мало уверены в том, что им удастся обратить к порядку восставшие племена, и думали, что Англия не выведет войска из Месопотамии; а шерифское правительство будет потом разбито в Багдаде, как было разбито в Дамаске. Через пятнадцать дней после прибытия сэра Перси Кокса было установлено временное арабское правительство под председательством религиозного вождя суннитов Багдада, Накиба.[657]
Джаафар стал — что показательно — министром обороны.
Из Лондона лорд Керзон тормозил это движение, которое принимал неохотно. Угроза генерального восстания курдов в Мосуле оставалась в силе. Тем временем верховный комиссар телеграфировал, что временное правительство оказалось не менее эффективным, чем была англо-индийская администрация, подтверждал, что эксперимент можно было продолжать…
В ходе беседы с Ллойд-Джорджем Лоуренс заявил полушутя, что не было иного лекарства, кроме отставки лорда Керзона. Ллойд-Джордж ответил улыбкой. «Если нельзя исключить лорда Керзона из Министерства иностранных дел, — сказал Лоуренс, — надо убрать Средний Восток от него…»[658]
Был ли это еще один парадокс? Ллойд-Джордж собирался освободить Месопотамию от контроля Министерства иностранных дел, отыскав в Министерстве по делам колоний личность первого ранга, которой можно было доверить Средний Восток. Он мечтал о Уинстоне Черчилле.
Тот после беседы с ним, в свою очередь, вызвал Лоуренса. Он встретился с ним в первый раз, когда был секретарем государства по обороне, во время конференции. «Вы должны увидеться с этим незаурядным молодым человеком»,[659] — сказали ему. Черчилль тогда не знал о подробностях кампании в Леванте. В конце завтрака он заговорил об орденах, которые король хотел вручить Лоуренсу, и от которых тот отказался. Черчилль думал, что Лоуренс отказался от них публично, во время приема военных, и выразил возражения против такого поведения. Лоуренс, не уточняя фактов, просто ответил: «Это было единственное средство, которым я располагал, чтобы сообщить королю о том, что пытаются сделать от его имени»[660].
Другая встреча, несколько недель спустя, последовала за этой. Черчилль был поражен необычайной личностью своего собеседника, сдержанной силой, которая обнаруживалась в его медленном, низком голосе. Он помнил, что после их первой встречи он в первый раз затребовал рапорты по арабскому вопросу и расспросил Ллойд-Джорджа…[661]