Англичане, так же, как эвакуировали Дейр-эз-Зор, эвакуировали и оазис Абу-Кемаль[586]. Легенда об арабской армии под командованием Абдуллы, которая всегда преследовала англичан, ходила по Ане и вскоре — по Мосулу, обосновалась на базарах Багдада. Вылазки племен против английских конвоев на севере стали систематическими. Сообщение между Мосулом и Багдадом держалось на волоске — на таком же волоске, какой Лоуренс так долго держал натянутым между Дамаском и Мединой; и политические офицеры узнавали его метод, которому следовали уже не вожди племен, но их прежние арабские сотоварищи.

В первый раз Арнольд Уилсон предложил то, что столько раз предлагали ему с разных сторон до прекращения войны: доверить высокие посты арабам, которым помогали бы английские советники, и избрать иракскую Палату. Он организовал подготовку конституции, которой хотел одновременно удовлетворить Лондон, ответить на претензии шерифов и придать администрации Ирака ту форму, которую единственно считал эффективной. Комитету, а именно комитету Бонэма[587], было поручено сделать подготовительный рапорт.

В Лондоне Монтегю, перед неизбежностью предоставления мандатов[588], оказывал давление на комитет Керзона, чтобы тот заявил о стремлении видеть в Месопотамии национальное правительство и арабское государство; лорду Керзону и ему было поручено редактировать декларацию. Уилсон просил, чтобы ее публикацию отложили до получения рапорта Бонэма[589]. Лорд Керзон выбыл в Сан-Ремо, прежде чем декларация была закончена.

И решение конференции наконец стало известным. Весь Восток ждал его девятнадцать месяцев. 16 апреля [1920] года соглашение Рапалло урегулировало вопрос Мосула; 23-го соглашение Сан-Ремо вручало Англии мандат Лиги Наций на Палестину и Месопотамию; Франции — мандат на Сирию и Ливан.

Король, Конгресс, клубы, общества были обескуражены. Сначала — изумлены. Лига Наций не забыла обещаний, данных сионистам; Великобритания получила мандат на Палестину лишь на условиях применения декларации Бальфура. Но Великобритания забыла обещания Хуссейну и Семи Сирийцам, Франция забыла декларацию от 7 ноября [1918 года], Америка — декларацию Маунт-Вернона. Все забыли о праве наций на самоопределение, которому уже семь лет сами учили Восток — и даже о том, что Восстание вообще имело место.

Экстремисты уже не раз говорили об «амбициях европейских держав». Это уже были речи заговорщиков. Они опасались, что однажды те окажутся слишком сильными в Дамаске и в Багдаде: будут там полновластными хозяевами. Тогда как Фейсал, все переговоры которого оказались тщетными, считал, что оказался игрушкой в чужих руках. Англия и Франция заняли в Сирии место Турции, и вопрос нефти был урегулирован. Экстремисты хотели ответить на распределение мандатов объявлением войны Франции. Турки победили оккупационную армию; почему бы сторонникам шерифов не сделать то же самое? Французы искренне верили, что Сирия желала французского мандата, и не смирились бы с тем, что их страну втянули в колониальную войну, чтобы навязать этот мандат. Фейсал же думал, что решения Сан-Ремо связывают Францию и Англию, и противостоять сразу обоим государствам было абсурдно. Он подспудно ожидал изменения этих решений, когда он вернулся бы в Европу[590]. Даже Алленби утверждал ему, что права арабов будут обеспечены. Его отношения с Арабским бюро не были разрушены, и английские агенты консультировали его, не теряя доверия. А о том, что Америка отныне решила уйти от дел на Востоке и в Европе, ему было неизвестно.

Он отказался объявлять войну[591]. И, поскольку он отказался принимать решения, безоговорочно требуемые экстремистами, но оставался с ними, он оказался на их стороне так же, как если бы он их принял.

Те — прежде всего, бывшие вожди Восстания — были теперь одержимы отчаянной ненавистью к властям. Они желали войны не ради победы, но так, как желают участники жакерий[592], которые восстают не затем, чтобы захватить власть, но затем, что им лучше умереть в сражениях, чем жить в мучениях. Востоку для того, чтобы восстать, нужно меньше надежды, чем Западу. От Средиземноморья до Евфрата мятежи расширялись, предвещая генеральное восстание. В Сирии возобновилась скрытая война, еще более упорная, еще более дикая. Нападения на посты, грабежи и резня отвечали на атаки шерифских городов арабскими племенами, враждебными Фейсалу, которые находили убежище на ливанской территории: 2-е бюро последовало своей частной политике, как Арабское бюро много раз следовало своей…

Лондон так же опасался последствий публикации мандата в Багдаде, как и в Дамаске. Рапорт Бонэма исходил от комитета Керзона. Он предлагал сформировать Совет арабского государства под британским контролем, членов которого мог смещать верховный комиссар. 5 мая Уилсон, который узнал о назначении мандата лишь через «Рейтер» и объявил о нем почти без комментариев, наконец получил из Лондона декларацию: правительство приказывало принять незамедлительные меры, после консультации с советами и подтверждения общественным мнением, к новому шагу вперед в развитии национальной жизни[593]. Уилсон не опубликовал эту декларацию и ответил: «Консультации с советами и опрос общественного мнения могут иметь лишь один результат. Экстремисты, которые, следуя примеру своих сирийских коллег, требуют абсолютной независимости Ирака, с Абдуллой или без, угрозами и призывами к религиозному фанатизму, пока идет рамадан, будут нападать на тех, кто до этих пор ждал от правительства плана, предлагающего разумные шансы на успех, который они могли бы поддержать»[594]. Он предложил отложить применение проекта Бонэма. Комитет в Лондоне отказал ему, но согласился, чтобы Уилсон не публиковал декларацию.

30 мая в Багдаде узнали, что армия партизан, вышедшая из пустыни под командованием некоего Тамиль-бея, наступает в направлении Мосула. Верховный комиссар послал на разведку самолет, с которого ничего не увидели. Эта армия, если она существовала, скоро должна была выйти на связь с гвардией Телль-Афара.

Добившись отсрочки решения о публикации декларации Лондона, но не добившись этого по поводу рапорта Бонэма — который ничего не декларировал — Уилсон создал в Багдаде впечатление, что Великобритания не собирается ничего менять. Митинги в мечетях умножились; пулеметчики правительства начали патрулировать улицы. Группа из пятнадцати делегатов-националистов потребовала вручить верховному комиссару их предложения, чтобы тот передал их в Лондон. Тот попытался сначала избежать встречи, потом принял делегатов 2 июня. Он приказал четырнадцати местным представителям знати, известным своей послушностью, присоединиться к ним; войска были подняты по тревоге, и военный корабль собирался занять позицию на Тигре перед дворцом правительства.

Уилсон изложил свою политику, сообщил, что декларация «по линии рапорта Бонэма» будет в ближайшее время, подчеркнул, что ничего не удастся добиться торопливыми действиями. Всякий беспорядок немедленно встретится с силой, и военные власти вмешаются «при необходимости»[595].

Делегаты ответили, что независимость была обещана Месопотамии в конце 1918 года; что идет уже 1920 год; что в этом нет ничего торопливого; и что они требуют свободы прессы и правительства, которая была им обещана англо-французской декларацией. И, к удивлению верховного комиссара, добрая часть четырнадцати смиренных присоединилась к делегатам, подтверждая, что о независимости взывает весь арабский народ…

Ночью 3 июня английский майор гвардии Телль-Афара был убит[596] одним из своих иракских офицеров; 4 июня разведчики восставших вошли в город, за ними последовала армия и важные силы племен зубур и шаммар. Британский гарнизон был перебит; пулеметчики, тотчас же посланные из Мосула, взяты в засаду, их слуги убиты; самолет разведки сбит. Укрепившись в городе, племена атаковали все военные конвои, отважившиеся выйти на дорогу между Багдадом и Мосулом, и националистские послания все призывали встать против армии, чтобы атаковать Мосул, готовый к приходу восставших.

5-го английская колонна, посланная из Багдада против Телль-Афар, вызвала на связь аванпосты восставших, которые ответили ей — и вступила в город, не встретив противника. Арабская армия и восставшие племена исчезли в направлении Дейр-эз-Зора. Собирались ли они начать вылазки? Англичане, численность которых была очень малой, опасались этой тактики больше, чем кампании; но в городах, где ждали освободительной арабской армии под командованием Абдуллы или Зеида, ставших героями экстремистов, были сильно разочарованы. Однако в тот же день была распространена первая прокламация, подписанная ядром «Ахад», которая объявляла о том, что англичан вскоре изгонят.

Уилсон хотел энергичных действий, а не каких-то уступок, которые разрешали ему телеграммы из Лондона. 9-го он ответил: «Мы не можем сохранять нашу позицию мандатариев политикой примиренчества по отношению к экстремистам… Мы должны быть готовы предоставить людей и деньги, чтобы сохранить протяженность нашей власти на последующие годы. Мы должны быть готовы, невзирая на Лигу Наций, очень медленно вводить демократические или конституционные институты, применять которые в странах Востока за последние годы пытались со столь малым успехом. Если правительство Его Величества считает такую политику неприменимой или превышающей наши силы (что возможно), я считаю, что лучше будет пойти по другой дороге — какой бы устрашающей, и, с местной точки зрения, ужасной она бы ни была — и вывести войска из Месопотамии»[597].

На следующей неделе комитет Керзона решил отправить Уилсона в отставку и поручил объявить в Багдаде о назначении сэра Перси Кокса и его приезде в ближайшее время. Этого было недостаточно, чтобы рассеять недоверие. 30 июня пятнадцать делегатов-националистов потребовали нового созыва генерального совета Ирака, от которого ждали немедленной и полной декларации независимости.

В тот же день арабы Нижнего Евфрата освободили своего шейха, арестованного политическим офицером в Румайте; их племя взяло в осаду политический штаб и гарнизон города, который изолировало, перерезав железную дорогу; соседние племена атаковали и изолировали тем же образом ближайший город, Самава. Племена подчинялись приказам, исходящим от святых городов, и ими командовали бывшие офицеры шерифской армии. Уилсон (сохранявший свои функции до прибытия сэра Перси Кокса) имел в распоряжении лишь четыре тысячи двести английских солдат и тридцать тысяч индийских, из которых только три тысячи пятьсот были мобильными. Он отказался верить тревожным рапортам политических офицеров: главнокомандующий и его штаб были в отпуске, в Персии. 1, 2 и 3 июля подкрепления, очень слабые, не вышли на связь с восставшими; 7-го экспедиция подкрепления была разбита и вынуждена отступить. 13-го племена юга Неджеда выступали на Абу-Сукаир; 14-го поднялись бени-хассан, 20-го была осаждена Кафа, Кифл атакован; колонна подкрепления трех отрядов Манчестера, плохо снабженная водой и неспособная к бою в ужасную жару июльской пустыни, была истреблена. Весь Средний Евфрат восстал. 30-го английские войска были выведены со всего Евфрата до Хиллы — линии обороны Багдада.

Но потери в Урфе, а потом в Бозанти заставили Францию понять нелепость — и опасность — позиции, в которой оказался Гуро, которому было поручено удерживать Киликию тремя батальонами метрополии; и подкрепления были направлены. Кемалистский «фронт» был стабилизирован. Фейсал собирался выехать в Лондон, когда 14 июля получил ультиматум Гуро[598]. Тот с рассеянностью, иногда благосклонной, следил за политической игрой Фейсала; если он сам был вынужден к политике, то по обязанности, а не по склонностям, и легко путал политику с политиками. Но сообщничество сторонников шерифов с турками глубоко задело его: парализовав железную дорогу, Фейсал мог заставить их сражаться — и убивать солдат, служивших Франции. Он плохо знал арабскую проблему, но очень хорошо знал условия военной операции. Он считал, что его предали. Он требовал: свободы использовать железную дорогу в Райяке, оккупации ее станций и Алеппо; демобилизации шерифской армии; принятия сирийской монеты; лишения свободы предполагаемых заказчиков покушений на французов; безусловного признания мандата Франции на Сирию. Он ждал ответа через четыре дня. Восемьдесят батальонов на этот раз были собраны на границе.

Фейсал — и Хуссейн — обратились к Англии, которая отказалась вмешиваться. Частная телеграмма лорда Керзона советовала эмиру любой ценой избегать враждебности. Гуро, не получив ответа, отдал приказ своим войскам перейти Антиливан[599]. Фейсал телеграфировал, что принимает ультиматум.[600].