Он, несомненно, был способен на смелость. После того, как он осторожно и вдумчиво выбрал Англию, окончательная победа которой казалась ему верной, он был вдохновителем и символом арабского движения. Сама искренность, «последовательная искренность»[573] Востока, вдохновляла по очереди его арабскую душу и его левантинскую душу, позволяла ему на конференции выступать не столько от лица ограбленного принца, сколько от лица самой Аравии; защищать непоколебимо права своих, и каждый день, когда было нужно, вновь появляться перед европейскими государствами горестным и терпеливым призраком их нечистой совести. Но, если тот варварский принц, которого по возвращении из Константинополя отец направил вместе с кочевниками охранять дороги паломников, являлся в его лице в самые тяжкие дни Восстания, то теперь в его лице явился бывший депутат турецкого парламента.
Прежде всего он хотел выиграть время. Лига Наций не принимала решений уже в течение многих месяцев; со времен войны на Востоке произошло столько непредвиденных событий, что подождать более благоприятной конъюнктуры не было нелепостью. Англичане пришли и ушли; французы собирались прийти, и, возможно, уйти тоже. Клемансо в послании, объявлявшем населению Леванта о прибытии генерала Гуро, подчеркивал временный характер смены войск, намерение Лиги Наций и Франции учитывать желания народов. Англия оказывала давление на эмира, чтобы тот вел переговоры с Францией, а Соединенные Штаты все больше и больше отходили в сторону, Фейсал не мог ждать поддержки ни от кого, кроме Франции. Возражал бы он или нет, французские войска собирались оккупировать Ливан; пока что лучше было встретить их союзником, чем врагом. Наконец, из своего соглашения с Клемансо он извлек лишь преимущества. Он возобновил переговоры с ним, признал — до решения Лиги Наций — оккупацию Ливана и сирийского берега и отныне больше не просил помощи ни от кого, кроме Франции.[574]
Глава ХХХ[575].
Смена войск прошла не без волнений — все же менее тяжелых, чем опасались. Фейсал отправился морем в Бейрут.
После прибытия он встретился с генералом Гуро[576] и передал ему послание, где Клемансо сообщал тому о соглашениях, заключенных между Францией и эмиром. Генерал сообщил, что со времени его прибытия Телль-Калах, пограничный пост, был атакован последователями шерифов; Эль-Хамман, взятый ими, снова оккупирован французами и снова атакован иррегулярными силами под командованием офицеров из правительства Дамаска; что в Мерджайуне произошел бой; что регионы Тир и Саида были захвачены; шейх Салех, особенно враждебный Франции, был назначен из Дамаска эмиром в горах ансарийе, где укрывались банды, атаковавшие территорию, контролируемую французами. Что в правительстве Алеппо собирались заменить Джаафар-пашу на Рушди-бея, бывшего турецкого офицера с дипломом Военной школы Берлина, первой целью которого было парализовать железную дорогу, недоступную для французских войск в целях их операций против турок. И что, наконец, правительство Дамаска находилось с ними в постоянной связи.
Пять английских дивизий в Киликии были сменены шестью французскими батальонами, из которых три состояли из армян: один француз на двадцать англичан. Турки Мустафы Кемаля, разочарованные решением, которое доверяло грекам оккупацию Смирны, но еще слишком слабые, чтобы атаковать их, тотчас же начали партизанскую войну против «горстки людей», с которыми Франция собиралась удержать Киликию, и Гуро не располагал подкреплениями.
— А что касается арабов, вы считаете себя в состоянии подавить мятежи? — спросил он эмира.
— Легко: ведь это я их вызвал.
Это были клубы, которыми Фейсал располагал все меньше и меньше. В Дамаске, а потом в других городах, он был принят с беспокойством, если не с враждебностью. Он согласился на расчленение Сирии и на французский мандат. Его власть над Конгрессом и над партиями была велика лишь постольку, поскольку этого хотели они сами. Соглашения, которые он заключил с Францией во время своей предыдущей поездки, оставались наполовину секретными[577]; но французская армия в Тире, в Бейруте, в Латакии, в Триполи, французские советники в Дамаске — это было у всех на виду. Толпы встречали эмира криками: «Независимость! Единство!» Разве не был он всей душой с ними, с Рушди-беем, для которого Мустафа Кемаль в открытой войне с общим врагом был больше, чем союзником? Очевидное сопротивление Сирии французской оккупации — не могло ли оно заставить англосаксов вернуться к их решениям? Как во время его первого приезда, Сирия возродила его.
Через девять дней после его приезда в Дамаск[578], небольшая группа сторонников шерифов попыталась взорвать мост Литани; потом шейх Салех в горах ансарийе подготовил вооруженное восстание мусульман в районе Латакии. Турки восстали в Морахе, куда французские войска, парализованные разрушением железной дороги в Райяке, должны были эвакуироваться в начале февраля. Иррегулярные силы шерифов атаковали под Тартусом один из французских складов боеприпасов.
В октябре и ноябре в Багдаде и в штабе Дамаска волнения возросли. Офицеры заметили, что ни один из провинциальных советов, обещанных Арнольдом Уилсоном, не был сформирован, и что верховный комиссар не собирался собирать их до следующего года. В Лондоне Монтегю, обеспокоенный рапортами полиции и больше, чем Уилсон, расположенный принимать «Ахад» всерьез, собирался публично объявить, что Великобритания, в той или иной форме, остается в Ираке; и встретил формальную оппозицию английской делегации на мирной конференции. 10 ноября лорд Керзон решил обратиться к сэру Перси Коксу из Тегерана; но тот требовал полной власти[579], а Керзон, вовлеченный в либерализм, который он проповедовал в Париже, не мог этого принять. Арнольд Уилсон считал себя хозяином в стране. «Я считаю, — телеграфировал он, — создание арабского правительства согласно предложенным пунктам несовместимым с эффективным британским управлением, и вообще с эффективным управлением. Несколько лет, предшествующих назначению арабских губернаторов или высших чиновников, исключая только назначение в качестве советников, принесут быстрый упадок власти, закона и порядка, за которым последует анархия и беспорядок… Эффективное британское управление жизненно необходимо, чтобы сохранить существование Месопотамии как независимого государства или как административного единства».
Месяц спустя[580] его администрация заняла оазис Дейр-эз-Зор. Границы между Турцией, Сирией и Ираком в Сирийской пустыне пока что были определены лишь в суете перемирия. Арнольд Уилсон опасался, что широкая область степей и песков, среди которых располагался оазис, не была благоприятной на случай турецкой атаки; но ему требовалось, чтобы пальмовая роща не была занята никем, кроме гражданских чиновников, и штаб отказал во всякой помощи в северной части пустыни[581]. Арабы в Дамаске немедленно проявили враждебность. Через несколько дней[582] после их прибытия англичане эвакуировали Дейр-эз-Зор, который заняли сторонники шерифов и сделали в нем центр антианглийской пропаганды: их гражданские и военные чиновники, которым платили нескрываемо больше, чем арабским чиновникам Ирака, распределили субсидии шейхам, подняли налоги на территориях, контролируемых англичанами. Племена начали нападать на британские конвои.
Фейсал лишил полномочий чиновников; но очевидно было, что он не хотел — или не смел — снять их с должности.
Дейр-эз-Зор обеспечивал связь между шерифской Сирией и Мосулом, где «Ахад» был реорганизован в марте 1920 года.
Тем не менее Фейсал проповедовал осторожность. Клемансо собирался отойти от дел… Но Мустафа Кемаль в своей прокламации к восставшему населению Аинтаба, сказал: «Арабское правительство поддерживается или будет поддерживаться нами». Делегация клубов предписывала эмиру отвергнуть всякое иностранное сотрудничество. Конгресс издал декрет в декабре о призыве всех мужчин от двадцати до сорока лет; военные бюро настаивали на нем, включив в шерифскую армию воинов Хаурана, враждебных ко всякой службе вне территории их племен, и те дезертировали. В Дамаске на похоронах одного из вождей партизан, который устроил резню среди христиан, речь оратора клуба заканчивалась словами: «Он клялся не отступать, для того, чтобы кровь французов обагрила наши реки…»
И 8
Телеграмма Англии и Франции без околичностей предписывала Фейсалу ждать решения мирной конференции[584]. Но если первые решения Конгресса, который требовал независимости и единства Сирии перед лицом мощной английской оккупационной армии, были только пустой манифестацией, эти новые решения застали страну в брожении, когда Англия была мало расположена к бою, а французская армия была всецело занята турецкими партизанами. Гуро, не имея подкреплений, опасался скоро оказаться без власти. Победы турок казались уроком арабским клубам. И Фиуме[585], за событиями в котором они страстно, научил их, что иногда можно направить руку властей.
Харим и Антиохия были атакованы арабскими партизанами, на дорогу в Александретту постоянно совершались набеги, виадук Раджуна был разрушен, Кадмус занят сторонниками шерифов. Иррегулярные силы шейха Салеха проникли в Баниас, христиане Бекаа укрылись во французской зоне. Операции неуловимых партизан напоминали те, которыми руководил Лоуренс (шерифская Сирия играла роль убежища, которым прежде была пустынная Сирия), и ими руководили его прежние товарищи. Рушди-бей, все еще губернатор Алеппо, заявил: «Поскольку невозможно объявить войну, вступайте в отряды и выкуривайте французов из страны, чтобы они не могли считать себя нашими господами!» И война в Киликии продвигалась: вслед за войсками Мустафы Кемаля французы эвакуировали Урфу.
Гуро, сначала тронутый обаянием и умеренностью эмира, стал считать, что с ним играют. Он предпочитал Рушди-бея, открытого противника, принцу, который вернулся из Франции как союзник, но постоянно сотрудничал с его врагами. Фейсал снова строго придерживался условий соглашения, которые не предписывали ему отдать железную дорогу в распоряжение французов; и не считал себя связанным моральными обязательствами по тому соглашению, которое его вынудили подписать.
Провозглашение Абдуллы королем Месопотамии со стороны Дамасского конгресса считалось в Багдаде лишь фанфаронством. В то же время верховный комиссар счел нужным заметить, что делегация, которая представляла Ирак на Конгрессе, была делегацией «Ахад», и принять к сведению рапорты английской полиции, которые сообщали ему, что армия арабских партизан, готовых к восстанию, собирается выступить на Мосул. Оазис Дейр-эз-Зор, во власти сторонников шерифов, всегда обеспечивал связь между Дамаском и Мосулом. Уилсон не верил в то, что Мосул восстанет: никакая часть его администрации не добилась такого неоспоримого успеха: она сделала город чистым и почти исцеленным от «турецкой клоаки».