«Вы собираетесь куда-нибудь за город?» – спросила Чуковская.

«Горький говорил, – медленно, торжественно, по складам отвечала Анна Андреевна, – что я – великий писатель».

Примерно по той же схеме проходили и разговоры с Бронштейном. Анафилаксия – явление, при котором определенные вещества, попав в организм, вызывают у человека, помимо краткосрочного заболевания, повышенную чувствительность к этим веществам. Порой организм хранит память о них всю жизнь. И если даже ничтожное, безопасное для других людей количество вещества попадает в организм, происходит бурная, совершенно неадекватная реакция – анафилитический шок.

Ботвинниковский шок у него мог быть вызван абсолютно всем: моим вопросом о Левенфише, которого Ботвинник отогнал «как молотобоец, стоящий в кругу и разгоняющий всех», о Флоре, помогавшем Ботвиннику во время того матча, орденской планкой на груди нищего в переходе московского метро – «вы знаете, Г., конечно, что Ботвинника до войны иначе как “гроссмейстер-орденоносец” не именовали», голландской защитой в партии, за течением которой мы наблюдали в Москве в 2004 году и которую Ботвинник и Бронштейн регулярно применяли в матче, и т. д. и т. п. Ассоциации возникали буквально на ровном месте и все тропинки разговоров вели в одном направлении: на сцену зала имени Чайковского майской Москвы 1951 года.

Даже в такой солнечной книге как «200 открытых партий» Бронштейн не мог удержаться, чтобы не пройтись здесь и там по Ботвиннику. Предваряя свою партию с Ульвестадом из матча СССР – США (1946), он пишет: «Мне было 22 года, и в команде я был самым младшим. Когда накануне матча намечали стратегический план баталии, первым взял слово старейшина – М. М. Ботвинник. Глядя на меня в упор, он четко и внушительно произнес: “Я надеюсь, что все понимают ответственный характер матча и никто не станет играть авантюрный королевский гамбит”». И Бронштейн – «слово старшего – закон» – избрал испанскую партию. Проиграв, сетовал: «Нет, не случайно говорят, что дебюты надо выбирать по настроению».

Его монологи напоминали оркестр, обладающий огромным репертуаром, на самом же деле в нем постоянно слышались вариации на устойчивое число тем, а лейтмотивом была одна непреходящая и так никогда и не кончившаяся. Блуждая по подземелью памяти, он всё время возвращался к ней, и, как стрелка компаса всегда возвращается к северу, его диалоги, преодолевая различные отклонения аномалий других тем, всегда выруливали к главной.

Он мог часами философствовать на тему, что тогда думал Ботвинник о нем, Бронштейне, и что думал он сам, Бронштейн, о том, что думал Ботвинник о Бронштейне, и как заблуждался Ботвинник, думая, что он, Бронштейн, думал о том, что думает Ботвинник о Бронштейне, и собеседник невольно спрашивал себя, кто это – маленький доморощенный философ, похожий на служку в синагоге с невнятной дикцией и с грустной рассеянной улыбкой шлемазла, испытующе вглядывающийся в тебя и зацикленный на событиях полувековой давности, фантомная боль от которых не отпускает его ни на мгновение?

За два месяца до смерти он обсуждал с Корчным поведение соперника в матче, игравшемся пятьдесят пять лет тому назад.

Сказал однажды: «Вот вы обо мне и Ботвиннике пишите так, как будто мы чай ходили пить друг к другу. Вы представляете, на каких разных полюсах мы находились?» – и начал свою очередную тираду.

Гоняя своего Ботвинника, как гоняют коня по кругу, он никогда не забывал сделать поправку на состав аудитории: для иностранцев – давался один образ, для профессиональных шахматистов – другой, для любителей – третий, для журналистов – четвертый. Хотя мог и импровизировать.

Однажды в Брюсселе журналист спросил его что-то о Ботвиннике. «Как вы сказали? – переспросил того Бронштейн, – Ботвинник? Бо-твин-ник? – и отрицательно покачал головой. – Никогда не слышал такого имени…»

Готовя летопись спортивного пути для книги, написанной вместе с Фюрстенбергом, Бронштейн поначалу не включил в список матч на мировое первенство.

Кокетство? Эпатаж? Оригинальничанье? Или, прибегая к терминам психологов, «вытеснение на уровне подсознательного неприятных и раздражающих фактов»?

Для обретения жизненной стойкости, а также для преодоления страдания и хандры в даосских школах практикуется особый метод. Он называется «выставить непрошенного гостя».

Человек, испытывающий зависть, обиду или гнев, посредством специальной техники отделяет страдательное состояние души от самой души, поворачивает незваного гостя к себе лицом, тем самым получая возможность выставить того за дверь. Увидеть воочию предмет своей муки именно как предмет, а не как пелену, сквозь которую мучительно смотреть на мир, значит уже одержать половину победы.

Красивый метод, но проблема заключается в другом: легко советовать «выставить непрошеного гостя», вот только где взять силы, чтобы это выполнить? Ведь будь эти силы в наличии, может, и совет не понадобился бы.

Психологи учат, что следует различать сегодня и сейчас от тогда и там. Советуют перестать сожалеть о том, что было и прошло и не обманывать самого себя. Бронштейн не хотел смириться, а никто из близких не решился сказать ему, что матч с Ботвинником – уже прошлое; что жизнь продолжается, и надо жить дальше. Никто не решился ударить его головой о стенку факта, возвратить в реальность сегодняшнего дня.

Не знаю, правда, к чему привела бы эта попытка, но никто даже не предпринял ее, и вина, что он до самого конца пребывал в таком состоянии, косвенно лежит на каждом, постоянно общавшимся с ним.