В претендентском турнире 1959 года Таль попал в критическую позицию в партии с Фишером. Американец записал на бланке выигрывающий ход и испытующе поглядывал на соперника. Как ни в чем не бывало, Таль, медленно поднявшись, начал свой обычный обход столиков, за которыми играли конкуренты. Фишер дрогнул, зачеркнул ход, сделал другой, ошибочный.

Утверждая, что матч с Ботвинником показал полное превосходство его стиля, Бронштейн нередко ссылался на слова Ларсена, сказавшего, что именно он, Бронштейн, снял с Ботвинника позолоту, продемонстрировав, как следует играть с ним.

Действительно, Бронштейн показал, какая манера игры наиболее неприятна для Ботвинника, но реального успеха добился Михаил Таль. Справедливости ради, следует отметить, что оба выдающихся гроссмейстера, внеся острую приправу в железную логику ботвинниковских шахмат, не смогли доказать, что специи могут заменить само блюдо. Да и возможно ли это: приправа может дать блюду новый вкус, сделать более утонченным, принести наслаждение, но заменить?

В свои лучшие годы оба играли с невероятным напором и концентрацией. Эту исходившую от них энергию соперники чувствовали едва ли не физически.

Давид Бронштейн имел обыкновение проигрывать в первом туре: ему требовалось какое-то время для разогрева. Но, набрав скорость, мог развить ураганный темп. В матче Москва – Прага в 1946 году Бронштейн, проиграв в первом туре, в последующих одиннадцати отпустил соперникам только одну ничью.

Таль тоже неоднократно проигрывал на старте. Один из многих примеров – турнир в Бледе (1961), когда, проиграв Фишеру в первом туре, Таль в конце концов догнал, а потом и опередил американца.

У обоих был период, когда они исступленно занимались шахматами. Страстному исследованию посвящались долгие дни, недели, месяцы.

Не всё было им одинаково интересно: заниматься эндшпилем казалось обоим скучным, да и количество партий, выигранных напором, атакой, инициативой было так велико, что сами собой сглаживались погрешности в технике. Но любому тренировочному процессу и Бронштейн, и Таль предпочитали саму игру.

Феномен Капабланки Бронштейн объяснял бесчисленными партиями блиц, которые молодой кубинец, отрабатывая технику, играл в Нью-Йорке в студенческие годы. Бронштейн знал, о чем говорил: годы, проведенные Дэвиком в киевском Доме пионеров за пятиминутками, да и последующие в Москве, выработали автоматизм, быстрое принятие решений и молниеносную ориентацию в самых запутанных положениях.

Лариса Вольперт вспоминает, как в 1947 году молодой Бронштейн дал ей полушутливый совет: «Хотите усиливаться в шахматах, играйте как можно больше блиц, причем играйте евгеники, а не платоники». (Выражение, часто употреблявшееся тогда блицорами: «платониками» называли обычные партии, а «евгениками» – на интерес).

Несмотря на быстрый и точный расчет, Бронштейн, стремясь вычислить позицию до конца, частенько испытывал недостаток времени. Конечно, у него не было таких жутких цейтнотов как у Решевского, но если американец, играя на флажке, подпрыгивал на стуле, заглядывал в бланк соперника и очень нервничал, Бронштейн сжимался в комок и как бы сливался с доской и фигурами, только время от времени бросая короткие блики на циферблат часов.

Недостаток времени только подстегивал его, и нередко соперник, как завороженный, смотрел на висящий флаг Бронштейна и ошибался первым. То же можно сказать и о выдающемся блицоре Тале, частенько повторявшем: «Спокойствие – моя подружка!»

И один, и другой не только тонко чувствовали состояние соперника, но и были неравнодушны к реакции зрительного зала, аплодисментам. Думаю, что и постоянное участие обоих в первенствах Москвы по молниеносной игре объясняется не только любовью к блицу, но и живым контактом с публикой, плотным кольцом окружавшей столики в парке Сокольники, громогласно объявляющимися после каждого тура результатами, ажиотажем, царящим на игровой площадке и за ее пределами.

Оба не особенно нуждались в тренере, скорее им был нужен преданный, близкий человек, который, постоянно находясь рядом, создавал бы настрой, вселял уверенность, отпускал комплименты, не забывая при этом напомнить, что пора пообедать, поужинать, сходить на прогулку – ведь гений зачастую оказывается менее приспособленным к жизни, чем простые смертные.

Таким человеком для Бронштейна был Борис Самойлович Вайнштейн, для Таля – Александр Нафтальевич Кобленц. Всех остальных, работавших с ними, можно назвать как угодно: спарринг-партнерами, секундантами, помощниками, консультантами. Вайнштейн и Кобленц были для них всем.

И Бронштейн, и Таль обладали очевидным литературным даром, но ни один, ни другой не любили писать, предпочитая надиктовывать свои статьи и книги. «Я не писатель, – обронил как-то Таль, – я говоритель. Не громко, но говоритель…» Бронштейн тоже предпочитал надиктовывать книги своим соавторам: Георгию Смоляну, Сергею Воронкову, Тому Фюрстенбергу.

Полвека назад молодой питерский литератор Андрей Арьев отдыхал вместе с приятелем в Ялте. Оба оказались на мели, да на такой, что и денег на обратную дорогу не оказалось. Вдруг видят: по дорожке парка идет Давид Ионович Бронштейн, друзья сразу узнали прославленного гроссмейстера. Набравшись смелости и вспомнив имя-отчество, подошли к нему и честно признались в плачевном положении.

«Вернете, когда на месте окажетесь», – сказал гроссмейстер и вручил нужную сумму совершенно незнакомым людям. Кто еще мог бы поступить таким образом? Разве что Таль, если бы нашел сотенную, случайно завалявшуюся за подкладкой кармана.

За границей перед каждой покупкой Бронштейн не освежал в уме соотношение мало что стоящих рублей и драгоценной валюты, беззаботно тратя ее на безумные, с точки зрения коллег, предметы. Понаторевшие в заграничных поездках, знающие реальное соотношение цен советские гроссмейстеры везли из заграницы товары частично для собственных нужд, частично для выгодной продажи, и смотрели на Бронштейна, как на человека не от мира сего.

Таль был из той же породы, хоть и несколько отличался от Бронштейна: Миша просто терпеть не мог хождения по магазинам. Однажды, закончив в голландском Тилбурге процедуру покупок по заранее составленному для него списку, Миша перешел к предметам экипировки собственной персоны.