Невозможно проверить, конечно, детали этого разговора поздним майским вечером 1951 года в кабинете полковника МВД в Москве, но что Бронштейн правильно передает свое состояние перед двумя последними партиями матча, не вызывает сомнений.
Александр Маркович Константинопольский вспоминал, что когда на следующий день команда Бронштейна сидела за обедом в ресторане гостиницы «Пекин», Дэвик вдруг стал нести нечто невразумительное. Привыкшие к его оригинальничанью коллеги сразу почувствовали: здесь – другой случай. На помощь была призвана медицина и Бронштейна на машине отправили в поликлинику организации, где работал Борис Самойлович Вайнштейн. К вечеру его привели в себя, а на следующий день он играл злополучную 23-ю партию, о которой вспоминал потом всю жизнь.
По существующим тогда правилам участник матча имел право на три тайм-аута. Хотя получение свободного дня должно было быть официально подтверждено врачом, процедура осмотра фактически являлась проформой.
Десятилетия спустя Бронштейн писал, что ни он, ни Ботвинник ни разу не воспользовались правом на тайм-аут, ставя это в заслугу обоим. Как посмотреть. Наверняка после 22-й партии следовало сделать передышку, придти в себя, успокоиться, наконец, еще нагляднее продемонстрировать чемпиону мира отчаянное положение, в котором тот находится. Тем, кто был рядом с Бронштейном, не хватило смелости или мудрости объяснить ему это, а сам он, находясь в состоянии перевозбуждения, просто не понял огромной важности момента.
Он не понял, что уже не место примеркам и прикидкам, что он, Давид Бронштейн, должен сделать это последнее усилие, – без всяких зачем и почему, и сейчас, а не когда-нибудь в будущем. Он не понял, что следующего раза может и не представиться. Момент этот никогда больше не повторился и кровоточил в его сознании вплоть до последних дней декабря 2006 года.
Много раз по ходу игры Бронштейн мог добиться ясно ничейной позиции, мог сделать ничью и после неудачного хода, записанного Ботвинником, но, пройдя мимо всех возможностей, проиграл.
Когда партия была отложена, и впереди была целая ночь для анализа, Давид Бронштейн не понял, чем эта ночь отличается от всех других ночей. Даже сейчас еще не было поздно взять тайм-аут для анализа, что не раз делал Виктор Корчной в аналогичных ситуациях. Отложенную позицию Бронштейн проанализировал крайне небрежно, а ход, записанный Ботвинником, почти не смотрел.
Он вспоминал, что «секунданты считали, что Ботвинник наверняка записал лучший ход ♗b1, и только Вайнштейн смотрел со мной ♗d6, даже остался ночевать в гостинице, хотя жил за углом…»
Помощники Бронштейна дают несколько другую версию событий: они не раз звонили ему в гостиницу, но не могли найти Дэвика. И только утром, перед дверьми ЦШК на Гоголевском, где проходило доигрывание неоконченных партий, им удалось встретиться и впопыхах рассказать Дэвику о результатах анализа.
Исаак Ефремович Болеславский очень обиделся тогда на Бронштейна: старый друг Дэвика терпеть не мог халатного отношения к делу. Ведь ставкой был титул чемпиона мира, и он, Болеславский, был причастен к этому, может быть, больше, чем кто-либо другой.
Бронштейн проиграл отложенную партию, но не всё еще было потеряно: в последней партии у претендента были белые.
Ажиотаж в Москве достиг высшей точки. Казалось, все только и говорят о шахматах. Александр Безыменский пишет на скорую руку стихотворение, посвященное этому событию. Не будем давать ему оценку с точки зрения чистой поэзии, просто приведем его полностью.
«Перед последним туром»
Утром 11 мая в день 24-й партии Бронштейну звонил сам Абакумов и просил передать, чтобы Давид ни в коем случае не соглашался на ничью и играл только на выигрыш. Но ни всесильный министр госбезопасности, ни кто-либо другой уже не могли изменить ход шахматной истории.
Бронштейн не выиграл последней партии, час пробил, стрелки сошлись на двенадцати, застыв навсегда на итоговых цифрах матча 12:12.
Ботвинник сохранил за собой чемпионский титул.
В новелле Борхеса герой говорит, что, обдумывая какое-либо действо, надо представить, что ты его уже осуществил и превратить таким образом будущее в настоящее. По всей видимости в начале пути Бронштейн не задумывался, что предстоит ему, если удастся достичь конечной цели – сокрушить Ботвинника и стать эталоном советских шахмат.
Конечно, свобода молчать была самой меньшей свободой в то наполненное пропагандой время, но и ее он был бы лишен, если бы стал чемпионом мира.
Когда осуществление великого замысла оказалось совсем реальным, Бронштейн заколебался. Увидев подкову, лежащую на обочине дороги, он засомневался, что будет, если он поднимет ее. Итоги этих сомнений известны: подкову поднять не удалось, и он в течение полувека не уставал повторять: – жалкая половинка очка – и какая разница!
Перелистывая страницы шахматной истории, как и истории вообще, следует признать, что у прошедших событий могли быть альтернативы. Общеизвестен пример с Наполеоном, воспользовавшимся густым туманом и проплывшим сквозь эскадру сторожившего его Нельсона. Если бы не было тумана, не было бы Тулона, Бородинской битвы, «Войны и мира» и т. д. и т. п. Примерам такого рода несть числа.