Ботвинник никогда не относился к Бронштейну серьезно. В его дневнике преобладают негативно-иронические отзывы о стиле будущего соперника: «типичный крутильный (не стремительный) шахматист», «неврастеник и, вероятно, страдает от навязчивых идей, но весьма работоспособен», «крутежный шахматист», «выкрутил пешку», «всё время 2–3 ходовые трючки», «кафейная жертва ладьи», «есть ли у него настоящая гроссмейстерская техника?», «смело, но сумбурно – ловит рыбку», «в позициях без инициативы играет слабо», «Рагозин прав – 1. Аналитических схем нет. Играет просто сложные системы на запутывание. 2. Черными всегда приемлет ничью. 3. Любит размены. 4. В цейтноте врет». Это записи различных лет из дневника Михаила Ботвинника.
Перед партией с Бронштейном в чемпионате страны 1945 года появилась запись: «играть с легкой иронией», а после разгрома, учиненного Бронштейном Холмову на первенстве страны 1949 года: «Испанская с 3…f5. Какое безобразие! Не свидетельствует ли о том, что он стремится к тому, чтобы запутать, а подготовленных схем нет? Что-то вроде Решевского или Капы?»
Ботвинник не понимал, что Бронштейн не просто одаренный тактик и ловушечник, а незаурядный, исключительно изобретательный гроссмейстер, прекрасно чувствующий динамику и моментально реагирующий на смену обстановку на доске. К тому же Бронштейн был прекрасно наигран, победив в послевоенные годы почти во всех соревнованиях, в то время как Ботвинник не играл перед матчем целых три года.
Такое могло сойти с рук во времена Ласкера и Капабланки, но не в середине XX века, а тренировочные партии и занятия, которые возобновил Ботвинник за несколько месяцев до матча, не могли компенсировать столь долгий отрыв от практики.
Столкнувшись с непривычным соперником, в манере игры которого превалировал игровой, импровизационный элемент, Ботвинник пережил немало неприятных минут.
После матча он признал это сам: «Бронштейна я недооценил, а, может быть, недооценил опасности, которые были связаны с трехлетним отрывом от шахмат. Будь Бронштейн силен в эндшпиле, я, конечно, проиграл бы ему матч. Кроме того, мне на пользу были человеческие и спортивные качества претендента: стремление к чудачеству, позерство, наивность в спортивной тактике и т. д. Это была трудная борьба, я лично надеюсь извлечь пользу из опыта данного матча, и мне остается только поблагодарить партнера за доставленный урок».
Матчу предшествовали затяжные переговоры. Бронштейн спорил с президентом ФИДЕ Фольке Рогардом по многим пунктам регламента, так что Рогард вынужден был порой прибегать к последнему аргументу: «Пожалуйста, Давид, согласитесь, ведь мы устанавливаем правила на пятьдесят лет».
Тактика несоглашения была подсказана Бронштейну Борисом Самойловичем Вайнштейном, полагавшим, что его подопечный не должен уступать чемпиону мира и пяди. Такая тактика только усугубила и без того напряженные отношения между соперниками.
Была ли она правильной? Девять лет спустя двадцатитрехлетний Таль с улыбкой принял абсолютно все условия чемпиона мира, лишив того важнейшего психологического козыря – жестких, колючих отношений с соперником, характерных для всех матчей Ботвинника.
Отдельно обсуждалась туалетная проблема, впервые возникшая в переговорах о матчах на мировое первенство по шахматам. Походы в туалет с сопровождающим должны были начаться не в Лондоне 2000 года на матче Каспарова с Крамником, а за полвека до того.
Но когда Ботвинник предложил, чтобы в туалет во время игры вместе с участником непременно отправлялся бы кто-нибудь из команды соперника, Бронштейн остроумно парировал: «В обществе “Динамо” не найдется человека для подобного рода походов», и вопрос отпал как-то сам собой.
В древнем Тибете у гонцов, имевших при себе письменное послание, был еще один вариант – устный, причем содержание обоих сильно отличалось друг от друга. Если гонец оказывался в руках разбойников, те могли воспользоваться посланием к своей выгоде, поэтому укоренился обычай писать заведомо ложные письма, чтобы в свою очередь завлечь в западню недругов. Меры предосторожности, принятые Ботвинником во время матча с Бронштейном, не уступали древнетибетским.
Опасаясь, что Борис Самойлович Вайнштейн может пустить в ход приемы зловещей организации, чемпион мира разработал собственные методы защиты. Звонок в квартиру Ботвинника работал, но дверь открывалась только на особый стук.
Михаил Моисеевич запретил своим помощникам, если речь заходила о шахматах, говорить по телефону открытым текстом, но, даже находясь у Ботвинника дома, все должны были общаться, прибегая к какому-то диковинному шифру.
К чемпиону мира допускались только абсолютно проверенные люди, «чемоданосцы», как их называл Левенфиш. Но даже они делились на «подвиды». Совершенно безоговорочно Ботвинник доверял только Рагозину и Гольдбергу, которых знал еще по Ленинграду своей юности.
В разные периоды ему помогали Кан и Флор, но с ними он не был абсолютно откровенен и держался настороже. Именно к матчу Ботвинника с Бронштейном относится история, когда Саломон Михайлович Флор всю ночь анализировал отложенную позицию, доложил чемпиону мира результаты анализа, отправился вместе с ним на доигрывание, чтобы за пару минут до возобновления игры узнать, что тот записал иной ход.
Бронштейн длительное время жил у Вайнштейна, и можно представить, что единомышленники говорили не только о партиях Андерсена и Филидора.
Если Бронштейн откровенно приводит слова Вайнштейна, что когда он, Дэвик выиграет матч у Ботвинника, «мы поможем Болеславскому тоже стать чемпионом», можно только догадываться, какие беседы остались за кадром. Разборам шахматных кланов, получаемым привилегиям, заговорам, сплавам, подсказкам, действительным и мнимым, без всякого сомнения, посвящалось не меньше времени.
Михаил Моисеевич не забывал своих обидчиков и помнил, кто и что сказал или написал о нем на протяжении всей жизни. Давид Ионович тоже собирал и хранил все высказывания о себе и не забывал ничего.
Случалось, обидчики меняли свое отношение к нему, и соответственно менялось к ним отношение Бронштейна. Он крайне нелестно отзывался об Анатолии Карпове, пока двенадцатый чемпион мира, встретив Бронштейна где-то заграницей, не начал расспрашивать его о жизни, здоровье и вообще был сама любезность.