Фрейд старается установить соответствие между табу примитивных народов и табу обсессивных невротиков и находит его в амбивалентности чувств. У примитивных народов мы встречаем высокую степень амбивалентности в многочисленных предписаниях, которые сопровождают табу. Мы видим тому примеры в обращении с врагами, когда их умерщвление сопровождается предписаниями ритуала искупления, или в табу правителей, когда король, почитаемый своими подданными, в то же время заточен ими в принудительную церемониальную систему: признак амбивалентного отношения к внушающему зависть привилегированному лицу.
Постоянное присутствие в табу амбивалентных чувств навело Фрейда на мысль более пристально изучить роль некоторых фундаментальных психических механизмов. Например, он установил параллель между чувством преследования, которое испытывает примитивный человек по отношению к своему владыке, и параноидным бредом; и то, и другое основано, вероятно, на амбивалентности чувств любви и ненависти, которые ребенок испытывает по отношению к своему отцу, как он показал, рассматривая отцовский комплекс Шребера. Что касается табу, связанного с мертвыми, Фрейд указывает, что навязчивые самообвинения, которыми изводит себя оставшийся в живых, связаны с чувством вины в смерти любимого человека и потому также обнаруживают сильную амбивалентность: «Можно обнаружить похожую враждебность, скрытую за проявлениями нежной любви, почти во всех случаях сильной фиксации чувств на определенной личности: это классический случай, прототип амбивалентности человеческих эмоций» (р. 91 [267]). Но что в таком случае отличает обсессивного невротика от примитивного человека? Фрейд отвечает, что у невротика враждебность по отношению к усопшему бессознательна, так как является выражением удовлетворения от этой кончины, которое невозможно признать; у примитивных народов действует противоположный механизм – враждебность становится объектом проекции на мертвого: «Выжившие никогда не позволяют себе испытывать враждебность к дорогому усопшему; они думают, что это душа ушедшего испытывает подобное чувство, которое она и старается удовлетворить в период траура» (р. 92 [268]). Здесь Фрейд говорит о разделении, которое он видит при амбивалентных чувствах, предвосхищая свои последующие работы о расщеплении: «Здесь вновь предписания табу имеют, как и симптомы невротиков, двойное значение. С одной стороны, судя по тем ограничениям, которые эти предписания накладывают, они выражают страдание, которое принесла смерть любимого существа. С другой стороны, предписания табу оставляют прозрачным то, что они хотели бы скрыть, – враждебность по отношению к покойному, которой эти предписания теперь придают характер необходимой самозащиты» (р. 92 [268]).
Изучение табу проясняет также понятие совести, или осознания вины, которое Фрейд начинает мыслить более объемно. Он определяет совесть как восприятие внутреннего осуждения желаний, которые испытывает невротик, – ужасное чувство, которое не отличается от голоса совести, связанного у дикаря с табу, нарушение которого вызывает появление ужасающего чувства вины (р. 101 [276]). С точки зрения Фрейда, чувство вины и страх наказания основаны на амбивалентности чувств как у невротика, так и у примитивного человека, но первого от второго отличает то, что табу является не неврозом, а социальным образованием. Эти рассуждения предвещают появление понятия Сверх-Я, которое получит свое определение лишь спустя 10 лет, в 1923 г.
• Анимизм, магия и всемогущество мысли
Анимизм особенно широко распространен среди примитивных народов, которые верят, что мир населен множеством духов, благосклонных или враждебных по отношению к ним, и возлагают на этих духов ответственность за природные явления. По мнению Фрейда, за историю своего существования человечество сменило три главных способа видения мира: анимическое (мифологическое), религиозное и научное. Первым представлением о мире был анимизм, который является не чем иным, как психологической теорией; кроме того, анимизм существует в паре с колдовством и магией. Колдовство – это искусство оказывать влияние на духов, а магия – это собственно техника анимизма. Магия служит для того, чтобы подчинять природные процессы воле человека и защищать индивида от врагов и опасностей, в то же время она дает человеку могущество, необходимое, чтобы противостоять своим врагам. При таком видении мира чрезмерная переоценка мысли искажает восприятие действительности, так что принципом действия магии является всемогущество мысли: «Принцип, согласно которому действует магия, техника мысли при анимизме, – это „всемогущество идей“» (р. 123 [295]).
У невротика психоанализ выявил примитивный способ функционирования, состоящий во всемогуществе мыслей, особенно при обсессивном неврозе, когда переоценка мыслительных процессов берет верх над реальностью, как, например, в случае одержимости крысами у «Человека с крысами». Завышенное представление индивида о могуществе своей мысли, добавляет Фрейд, – основной элемент «нарциссизма», т. е. стадии развития, на которой сексуальные влечения уже нашли свой объект, но этим объектом пока еще остается собственное Я индивида. Таким образом, можно предположить, что всемогущество мыслей у примитивных народов соответствует ранней стадии либидинального развития – интеллектуальному нарциссизму, к которому невротик приходит при регрессии или при патологической фиксации. Наконец, Фрейд снова обращается к идее, что в анимизме духи и демоны, населяющие мир, – не что иное, как «проекции» значимых для индивида чувств и лиц, таким образом, он находит внутренние психические процессы вовне, так же как Шребер находил их в содержании своего параноидного бреда.
• Возвращение детского тотемизма
Тотем и Эдип
Опираясь в своих исследованиях в числе прочего на работы антрополога Д. Фрезера, который показал, что животное-тотем, как правило, считалось предком племени и что тотем передавался по наследству, от поколения к поколению, Фрейд высказал мысль, что тотемизм и экзогамия связаны с представлением о предках и прародителе; он согласен в этом с идеей Дарвина о существовании первичной орды у людей, так же как у приматов. Исходя из этого постулата, Фрейд проводит параллель между животным-тотемом и детской фобией, так как ее объектом тоже часто является животное. По мнению Фрейда, и животное-тотем, и объект фобии представляют отца, внушающего одновременно страх и уважение, как показала фобия лошади у «маленького Ганса». Присутствие амбивалентных чувств к отцу в обеих ситуациях позволяет Фрейду сделать заключение, что тотем и эдипов комплекс имеют общее происхождение: «Если животное-тотем есть не кто иной, как отец, мы, на самом деле, получаем следующее: два основных руководящих принципа тотемизма, два предписания табу, которые формируют его ядро, признание запрета на убийство отца и запрет на брак с женщиной, принадлежащей к тому же тотему, совпадают по своему содержанию с двумя преступлениями Эдипа, который убил своего отца и женился на своей матери, с двумя примитивными желаниями ребенка – недостаточное вытеснение или возврат которых и формируют ядро любого невроза» (р. 186 [349]).
Тотемическая трапеза и убийство отца
Продолжая исследование других особенностей тотемизма, в частности предполагаемого существования первобытной церемонии «тотемической трапезы», Фрейд выдвинул смелую гипотезу, согласно которой однажды в доисторические времена отец примитивного племени был убит и съеден своими сыновьями во время жертвенной трапезы: «Однажды изгнанные братья собрались вместе, убили и съели своего отца, что положило конец существованию отцовского племени. Объединившись, они стали более смелыми и смогли осуществить то, что каждый из них не смог бы осуществить по отдельности» (р. 199 [361]). Церемония тотемической трапезы примитивных племен является, вероятно, напоминанием об этом событии: «Тотемическая трапеза, которая стала, возможно, первым празднеством человечества, была воспроизведением и празднованием этого памятного преступного акта, который послужил отправной точкой стольких вещей: социального устройства, моральных запретов, религий» (р. 200–201 [361]). Удовлетворив таким образом свою ненависть, сыновья начали осознавать свою вину, что повлекло за собой желание примириться с поруганным и уничтоженным ими отцом. Из сыновнего чувства вины произошла тотемическая религия, вобравшая в себя оба фундаментальных табу: запрет на убийство животного-тотема, представляющего отца, и запрет на инцест. По мнению Фрейда, это чувство вины лежит не только в основе тотемической религии, но и в основе любой религии, общественного устройства и морали: «Общество покоится с тех пор на одной общей ошибке, одном преступлении, совершенном сообща; религия – на чувстве вины и раскаянии; мораль – на нуждах этого общества, с одной стороны, и, с другой стороны, на потребности в искуплении, порожденной чувством вины» (р. 205 [365]).
Тотемическое жертвоприношение лежит в основе всех религий
Фрейд идет дальше и показывает, что религия является крайним выражением амбивалентности по отношению к отцу: за устранением отца, сопровождавшимся его поеданием сыновьями с целью стать похожими на него, последовала его идеализация, возвеличение, превращение в божество данного племени. Воспоминание о первом великом акте жертвоприношения стало вечным и нерушимым, и последующие разнообразные пути развития религиозной мысли стали формой его рационализации. Фрейд показывает, как это нашло отражение в христианстве, в том, что Христос пожертвовал собственной жизнью во искупление наследственного греха своих братьев: «В христианском мифе первородный грех, несомненно, следует из оскорбления Бога Отца» (р. 230 [374]).
В заключение Фрейд ставит вопрос о том, каким образом чувство вины, связанное с убийством отца, неистребимо присутствовало у человека на протяжении тысячелетий, ускользая от осознания индивидов и целых поколений. Он высказывает предположение, что существует, вероятно, нечто вроде коллективной души, аналогичное индивидуальной душе, что передается из поколения в поколение помимо прямой передачи и традиции. Этот процесс еще мало изучен: «В основном коллективная психология мало заботится узнать, какими средствами осуществляется непрерывность психической жизни последовательных поколений. Эта непрерывность обеспечивается частично за счет наследования психической предрасположенности, которая, чтобы стать эффективной, должна в то же время стимулироваться некоторыми событиями индивидуальной жизни. Именно так надо интерпретировать слова поэта: „Что дал тебе отец в наследное владенье, / Приобрети, чтоб им владеть вполне“[13]» (р. 222 [379]). В заключение Фрейд устанавливает различие между невротиком и примитивным человеком: «У невротика действие полностью заторможено и полностью заменено на идею. Первобытный человек, наоборот, не знает никаких помех к действию; его идеи немедленно воплощаются в действия; можно даже сказать, что действие заменяет идею, и поэтому <…> мы рискуем высказать следующее предположение: „Вначале было действие“» (p. 225–226 [382]).
Постфрейдисты
Творение визионера и спровоцированная им критика
С момента своего появления это произведение вызвало шквал критики как со стороны антропологов, так и со стороны психоаналитиков, и споры даже сегодня далеки от завершения; это отражено в нескольких примерах, отобранных нами из необычайно многочисленной литературы по этому вопросу.
Критика со стороны этнологов
В 1920 г. этнолог А. Кройбер одним из первых высказал возражения по поводу Тотема и табу. Он оспаривал как методологию, так и теоретические выводы и отверг гипотезу социорелигиозного происхождения цивилизации, выдвинутую Фрейдом. В то же время А. Кройбер продемонстрировал готовность использовать открытия психоанализа в антропологических исследованиях. Другие критики выступали против Фрейда лично: например, Д. Фриман (Freeman, 1967) высказал мысль, что теория первичного убийства была в основном выражением амбивалентности Фрейда по отношению к фигуре собственного отца. По большей части позиции Фрейда были оспорены не только по причине вдохновлявшего его «социального дарвинизма», но также и потому, что большинство специалистов отвергали этнологические и антропологические положения, легшие в основание Тотема и табу.
Филогенез: спорный вопрос