— О! Восхитительно! Неужели ты ещё и пироги печёшь? Таких, как ты не бывает.

— Разумеется, не бывает. Правда, пирог мама соорудила. Не до пирогов мне было.

— Ты сама-то ешь, — кладу я кусок ей на тарелку, — налегай. Тебе надо.

— Почему это мне надо?

— Ты тогда добрее станешь, злиться не будешь. Толстые люди обычно добряки.

Она сдвигает брови и набирает воздух, чтобы дать достойный ответ, но вдруг начинает ржать.

— Слушай, откуда ты такой взялся, а? — спрашивает она, просмеявшись.

— Известно, откуда, — с невозмутимым видом пожимаю я плечами. — Откуда все. Ты расскажи лучше, что надумала.

— Надумала? — удивляется она. — Ты про этого козлёнка Куренкова что ли?

— Ага.

— Да всё. Решила я с ним.

— Прям решила или только наметила пути решения?

— Решила. Практически на сто процентов.

— Ого! Молодец. И что, Куренкову кранты?

Жалко, если так, но, с другой стороны, и хрен с ним. Раз он такой непрочный оказался, значит не очень-то и надо было. Найдём ещё кого-нибудь. Наверное… Мда… Где вот только его найти?

— Думаю, он таких дюлей получит, что нескоро оправится. Будет знать в другой раз, на кого пасть разевать. Правильно я говорю?

— Правильно, любовь моя, — отвечаю я задумчиво. — Правильно.

Она внимательно на меня смотрит.

— Чего ты задумчивый такой?

— Это от осязания собственного счастья, — отвечаю я, всё ещё размышляя о Куренкове.