Минут через двадцать в штаб пришли старики и стали просить за ребят.

— Больше у нас ничего не осталось, — поклонился командиру полка белый как лунь старик. — Отдаем вам наших внуков. Правда, пока мелковаты, но ничего, окрепнут. Злости у них на фашистов много. Не посрамят нас, а вас в бою не подведут.

Командование пошло навстречу сельчанам. Через райвоенкомат хлопцев зачислили на все виды полкового довольствия. Зубков, Чумаков, Богданенко попали в батарею старшего лейтенанта Сыроежкина. Ребята старательно осваивали боевые специальности.

— Ненавидят гитлеровцев люто, — говорил о новичках Сыроежкин. — Только и твердят: «Мстить, мстить, мстить»… Как бы не сорвались.

Старший лейтенант как в воду смотрел. В одном из боев на батарею вышла группа гитлеровцев. Немцы пришли сдаваться в плен. И тут случился казус. Богданенко ударом приклада карабина свалил с ног здоровенного рыжего детину, тут же оказался верхом на фрице и продолжал колотить его кулаками.

— Вот тебе за все, за все! — приговаривал Богданенко, пока командир батареи не оторвал его от гитлеровца.

— Дайте я, прикончу его, гада! — рвался из рук Сыроежкина Виктор. — Дайте, товарищ старший лейтенант.

— Богданенко, прекратите! Он шел сдаваться к нам в плен. Понимаете? Сдаваться! А пленных… Да вы что делаете?

— Они… Они со мной что сделали?

Из глаз красноармейца брызнули слезы. Он сбросил полушубок, приподнял гимнастерку. Спина Виктора была в синих рубцах.

— Ремнями они приручали меня к «новому порядку». Да я их, гадов, зубами готов грызть, а вы о пощаде…

Сыроежкин изменился в лице, глухо сказал в ответ:

— Опусти гимнастерку и прекрати, мальчишка! Мы будем мстить, но мстить на поле боя.

Несколько часов кряду конники штурмовали стоявшее на взгорье небольшое село Синявку. Гитлеровцы яростно сопротивлялись. Даже когда кавалеристы обошли село, фашисты продолжали упорствовать. Они еще жили мечтой о непобедимости германской армии, захвате богатых земель, обещанной райской жизни. Сломить упорство врага удалось лишь под утро, после того как выдвинули в залегшую цепь орудия и уничтожили около десятка огневых точек.

Бои местного значения продолжались. Тем временем установилась хорошая погода. И начала досаждать авиация противника. Почти все светлое время суток немецкие самолеты висели в небе. Пренеприятная это штука — лежать под бомбежкой: грохот взрывов, свист осколков. Сколько бы раз ни попадал человек в такую переделку, каждый раз вой приближающейся бомбы рождал ощущение опасности, которое пронизывало все существо. И если кто из фронтовиков бравировал, мол, мне и сам черт не страшен, не то что бомбежка, большинству не верилось в это. Человеку присуще чувство страха. Главное — сдерживать его, не поддаваться минутной слабости.

В эти дни заметно прибавилось работы медикам. Санинструктор старшина медицинской службы Чудов перевязывал, выносил с поля боя раненых. Многие батарейцы были обязаны ему своей жизнью.

Дмитрий Петрович, пожилой, степенный, рассудительный человек, пользовался у батарейцев авторитетом. К нему шли бойцы за советом и помощью. Командир — старший лейтенант Чигрин называл Чудова не иначе как по имени и отчеству, а это при его строгости значило многое.

В один из последних налетов фашистской авиации старшина перевязывал раненого. Рядом упала бомба. Взрывной волной Чудова швырнуло в сторону. Он потерял сознание, а когда пришел в себя, увидел — нет ноги. Бойцы бросились искать жгут, он слабеющем голосом позвал командира батареи. Чигрин склонился над старшиной.

— Не уберегся я, командир, прости. — И чуть тише добавил: — Война еще впереди. Вы уж тут за меня…