Василий Иванович Крюков в свои двадцать пять лет успел многое повидать в армейской жизни. Участвовал в финской кампании, освободительном походе Красной Армии по Западной Украине, в сорок первом испил до дна горькую чашу отступления; мок под дождем, мерз под снегом, лежал в канавах во время бомбежек, водил людей, изможденных во время вынужденного отхода, в штыковые атаки. Терял друзей-товарищей, а сам не получил и царапины, хотя, как он выражался, привык топать по острию ножа.

Майор рывком бросился к огневой позиции орудия Фалько. Впереди разорвался снаряд. Василий Иванович, опережая взрыв, упал на землю. Не успели просвистеть осколки, как он вскочил вновь и метнулся к орудию. Вслед за ним, взяв автомат на изготовку, бежал ординарец. Через несколько минут они появились у огневой.

— Пронесло! — облегченно вздохнул ординарец. — Думал, каюк.

— Раньше смерти не помрешь, — обернулся на его голос майор.

На огневой Крюков увидел довольно мрачную картину. Один солдат лежал с оторванной ногой, без шапки. Майор нагнулся, прикрыл бойцу глаза.

Подошел Фалько, обернулся к склонившемуся у панорамы Бородину, сказал хрипло:

— Пора, Ваня.

Хлестко ударил выстрел. Снаряд прочертил на лобовой броне машины огненную дугу. Крюков поморщился.

— В борт его, стервеца! В борт! — И бросился к орудию: — Дай-ка тряхну стариной.

Крюков встал на колено и начал быстро работать подъемным и поворотным механизмами. Навыки, полученные когда-то, пригодились. В перекрестие попали отполированные траки гусениц, борт. Секундами раньше Фалько доложил о готовности. Пора! Крюков нажал на спуск. Орудие дернулось. Одновременно с этим в затылок майору ударил сжатый воздух, а спину резануло чем-то тяжелым и грузным. Фашистский снаряд, разорвавшись у самого края огневой, выбросив грунт, полоснул осколками, высекая на щите орудия искры.

Опускаясь на побуревший от гари снег, Крюков успел заметить, как вздрогнул вражеский танк. «Попал», — подумал майор и потерял сознание. Очнулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. В глазах мелькали красные радужные круги. Першило в горле. Звенело в ушах. Фалько что-то говорил.

— Товарищ майор, ранены? — наконец донесся до Крюкова глухой голос командира орудия.

— Танк как?

— Там! — кивнул на поле боя Фалько. — Горит. Пехота залегла.

Но тут перед ними вновь вздрогнула и вздыбилась от взрыва земля. Неведомая сила подняла Василия Ивановича вверх и бросила в небытие.

Батареи продолжали отражать атаки превосходящего противника. Кончились снаряды, бойцы отбивались от фашистов из личного оружия, гранатами. Когда же закончились патроны, оставшиеся в живых батарейцы, сняв с орудий панорамы и замки, перебрались в рощицу. Здесь и разыскал их Чернышев. Он переправил орудия и личный состав к штабу полка.

Ночью Хапры были взяты. Уходя, гитлеровцы подожгли деревянные дома, а кирпичные здания подорвали. Бойцы сразу же бросились тушить жилые дома, спасать из пылающих хлевов скотину. Так уж воспитан советский человек: близко к сердцу, как свое, принимает он людское горе.

После короткого отдыха кавалеристы, а вслед за ними артполк двинулись в сторону Матвеева Кургана. Противник особого сопротивления не оказывал. Продвигались наши воины споро. Не отставали и новички — бойцы из последнего пополнения. В полковую семью влились Яков Дробин, Владимир Логачев, Андрей Путылин и Вениамин Федоров. Родом все они были из села Средний Егорлык. В армию пришли добровольцами, испытав на себе так называемый «новый порядок» во время трехмесячной вражеской оккупации. Не раз были биты полицаями. Злости у них на врага накопилось много. Как только советские войска освободили село, изъявили желание бить врага.

Новичков направили в батареи старших лейтенантов Сыроежкина и Зайкова. Через несколько дней в боях за Обуховку, Синявку и особенно за Семерники и Хапры все они проявили мужество и отвагу, были представлены к наградам.

К Матвееву Кургану подошли в полдень. Немного прояснилось. Сквозь низкие тучи выглянуло долгожданное солнце. Батарея развернулась на небольшом взгорке. Вскинув к глазам бинокль, комвзвода Васнецов увидел утопающие в садах одноэтажные домики, водокачку из красного кирпича и около десятка двухэтажных домов. Дальше простерлась широкая пойма реки Миус.