Он был уверен в том, что всадники пойдут за ним и в огонь и в воду, но он в этом глубоко ошибся. Ничьего авторитета он не признавал».
Наверное, почти все в этой характеристике правда. Унгерн не был ни полководцем, ни администратором, ни философом. Не был он и политиком, поскольку жил в собственном, придуманном мире. Он был не буддистом с мечом, а рыцарем-крестоносцем, вобравшем в себя черты сверхчеловека Ницше – отсюда ненависть к убогим. Барон, оставаясь человеком Запада, пробовал примерить на себя одежды Востока. Но тот же буддизм оставался для него лишь случайно подвернувшимся средством для реализации средневекового рыцарского идеала и Срединной империи Чингисхана, ничего общего с буддизмом не имевшие.
И для белого дела Унгерн, как и другие белые атаманы, принес только вред, в сильной степени дискредитировав его идеалы своей жестокостью. Как пишет Волков: «Если принять во внимание, что в течение двух месяцев было уничтожено в Урге свыше 15 % всего русского беженского населения, если принять во внимание сотни расстрелянных офицеров и солдат, жен которых отдавали на поругание монголам, а девятимесячным ребятам разбивали головы, – конец Унгерна не представляет из себя ничего удивительного». В Урге в 1921 году было 3 тыс. русских, так что число жертв можно определить в 450 человек (правда, три четверти из них составляли евреи). Если добавить сюда казненных офицеров Азиатской дивизии, то общее число жертв за семь месяцев, начиная со взятия Урги, перевалит за пять сотен. Примерно столько же «контрреволюционеров» могла уничтожить в России за такой же период времени средняя губернская ЧК, причем социальный состав был примерно тот же – представители бизнеса, интеллигенции, офицерства.
Барон Унгерн даже на фоне белой атаманщины был уникальным явлением. Если угодно, он был «атаманом в атаманщине». Формально подчиняясь атаману Семенову, с которым он был тесно связан по совместной службе в царской армии и по начальному периоду Гражданской войны в Забайкалье, Унгерн в дальнейшем подчинялся своему другу Семенову лишь формально, во многом проводя самостоятельную политику и военные операции. В частности во время самого знаменитого своего похода в Монголию и последующего похода в советское Забайкалье барон практически никакой связи с Семеновым не имел и действовал самостоятельно. Отличало Унгерна от других атаманов и то, что основу его Азиатской дивизии не составляли жители территории, наиболее длительное время контролировавшейся атаманом и обычно являющейся его родиной. Даурия, являвшаяся центром Азиатской дивизии до Монгольского похода, была выбрана Унгерном как важная железнодорожная станция на пути в Китай, к тому же имевшая благоустроенный военный городок. Никаких родственных связей с Забайкальем у Унгерна не было, и до 1913 года он в этом крае вообще не бывал. Бойцами же дивизии были отнюдь не выходцы из Даурии и ее окрестностей, а люди, пришедшие со всего Забайкалья и пограничных с ним территорий, а также из Монголии, Китая и Европейской России. Для барона были свойственны все проявления атаманщины – полный произвол, неподчинение законным властям, крайняя жестокость, снабжение путем реквизиций и т. п. В то же время Азиатская дивизия Унгерна являлась регулярной частью белой армии и внешне не отличалась от других регулярных частей, обладая также довольно высокой боеспособностью, которую она продемонстрировала в боях с китайцами и красными. Но по своему внутреннему состоянию дивизия не отличалась от «дивизий» и «армий», где дисциплина держалась только на личной преданности атаману и под угрозой самых жестоких репрессий. А вот когда Унгерн ушел в Монгольский, а потом в Забайкальский поход, Унгерн превратился в атамана – странствующего рыцаря. Подобно другим атаманам, барон мечтал о собственном эфемерном государстве. В его случае это была некая Панмонгольская держава во главе с представителем Маньчжурской династии, при котором Унгерн должен был быть кем-то вроде главнокомандующего. Но даже подобия такого государства Унгерн так и не создал. Зато своей жестокостью Унгерн настолько озлобил своих подчиненных, что они восстали против него и сдали его красным. Атаманов Гражданской войны нередко оставляла их армия. Но она почти никогда не восставала против них. Унгерн здесь был одним из немногих исключений.
Можно сказать, что одну услугу Советской власти барон все-таки оказал. То, что Азиатская дивизия отступила в Монголию, изгнала оттуда китайские войска, а потом вторглась в Советскую Россию, создало для Москвы идеальные условия для восстановления своего контроля над Внешней Монголией, которая с 1911 по 1917 год фактически была российским протекторатом (китайские войска оккупировали ее только в 1919 году). Под предлогом борьбы с унгерновцами в Монголию был введен экспедиционный корпус Красной армии, и было создано марионеточное правительство Монгольской народно-революционной партии во главе с Сухэ Батором при сохранении Богдо-гегена как номинального главы государства (после его смерти в 1924 году монархия была упразднена). До захвата Унгерном Урги советское правительство стремилось наладить отношения с республиканским Китаем и признавало его суверенитет над Внешней Монголией. Но поход Унгерна все изменил, дав Москве благовидный предлог для оккупации Монголии. Счастья монголам советский протекторат не принес. Большой террор проводился в Монголии под руководством советских чекистов и отличался еще бо́льшим размахом, чем в метрополии. В СССР в 1937–1938 годах было расстреляно 668 305 человек, или 0,4 % всего населения. В Монголии же в 1938–1939 годах было расстреляно 20 099 человек, или 2,7 % всего населения, т. е. в почти в 7 раз больше на душу населения, чем в Советском Союзе. Так что большевики, как в России, так и в Монголии, далеко превзошли в жестокости барона Романа Федоровича фон Унгерна.
Приложение
Унгерниада. Записки Б. Н. Волкова
В осажденной Угре (Впечатления очевидца)[6]
Кажется, за время существования древней столицы Монголии впервые в ее окрестностях и по ней раздались выстрелы из современной нам пушки… Казалось, что эти гулкие звуки выстрелов и следовавшие за ними разрывы снарядов возвещают всем, что безвозвратно минула пора тихой, мирно-унылой и однообразной жизни бескрайних пространств Монголии. Даже здесь, в этой как будто нарочно созданной тишине и безмятежности, стихией был положен конец спокойному существованию усталого и истомленного русского эмигранта. Революция пришла и в беспредельные монгольские поля и холмы и своим ревом нарушила торжественный покой монгольских кочевий, необозримых степных пространств и цепей холмов…
Так с ноющей в сердце тоскою думалось под аккомпанемент пушечной пальбы, продолжавшейся почти целый томительный день первого бою под Ургою. Как это произошло.
В № 1–2 «Русского обозрения», в статье «К событиям в Монголии», изложены причины, в силу которых монгольское восстание, рожденное в национальной вражде монгол по отношению к китайцам, должно было неминуемо разразиться под влянием вызывающей политики маленького Сюя (имеется в виду генерал Сюй Шучжэн, командовавший китайским войсками, вторгшимися в 1919 году во Внешнюю Монголию
В период революции симпатии монгол, раньше принадлежавшие русским вообще, перешли всецело на «белых». Монголы считали «красных» своими врагами, потому что красные «кончили» того «белого царя», под покровительством которого находилась молодая, неопытная монгольская независимость. В Монголии сразу оказали поддержку Семенову, с первых дней его выступления, и до сих пор остаются преданными друзьями забайкальского атамана и его сподвижников.
Китайцы, наоборот, радовались победам красных. Они развязывали им руки в Монголии, открыли им вновь свободу действий в этой стране, они боялись и ненавидели тех, с кем приходили признаки прежней русской силы. Отсюда проистекло различное отношение к бежавшим в Монголию многочисленным «белым»; монголы относились к ним радушно и приветливо, китайские же власти – с нескрываемой враждебностью. Первые видели в них своих естественных будущих союзников и помощников, вторые склонны были рассматривать беглецов как замаскированных, на время притаившихся врагов. Китайские власти повсюду в Монголии разоружали перешедших на монгольскую почву белых и зачастую арестовывали некоторых из них; бывали случаи выдачи некоторых из беженцев красным. Китайская администрация в Монголии с лихорадочной поспешностью вводила всюду свою администрацию, свои суды и таможню, усиливая свои гарнизоны и малейшие проявления недовольства по поводу внедрявшихся новых порядков подавляло самыми суровыми репрессиями, многие из непокорных монгольских князей были посажены в тюрьму, где подвергались жестоким пыткам, та же участь постигла и лам (духовенство). В сентябре минувшего года (1920-го
Во время многих путешествий по необозримым пространствам Монголии, пишущему эти строки из многочисленных бесед с простыми монголами, князьями и ламами, играющими очень крупную роль в общественной жизни номадов, приходилось неоднократно слышать пламенные речи о том, что зимой, когда будет холодно, к чему китайские солдаты не привыкли, начнется «большая война».
В течение лета монголы усиленно скупали оружие. Тогда говорили, что в середине лета состоялся тайный съезд монгольских князей, лам и националистов, на котором вопрос о восстании против китайцев был решен в положительном смысле, и оно было назначено на зиму.
В беспредельных степях Монголии, во время летних путешествий, царствует такой покой и умиротворенная тишина, что, слушая гортанную возбужденную речь о том, как монголы зимою будут воевать с китайцами – трудно было поверить, что эта величественная тишина и покой могут быть нарушены пулеметной и орудийной стрельбою.
Но время шло, а слухи и разговоры (в Монголии нет иных способов общения между людьми) становились все упорнее, а к осени последовали и первые признаки, предвестники будущей бури. Кажется, в конце июля или в начале августа китайскими властями в Урге были получены тревожные известия о том, что с севера движется какой-то русский отряд. В Урге тотчас же было введено осадное положение, а в Маймачене-Кяхтинском – военное. Жителям последнего стало известно, что на Ургу движется отряд Семенова. В действительности оказалось, что всего ехало 120 человек забайкальских казаков без оружия, уволенных в Чите со службы. Однако все казаки были задержаны, лошади и находившиеся у них имущество и деньги отобраны, а сами они арестованы. Их продержали до середины октября и под конвоем отправили в Кяхту для передачи красным; за время же заключения казаков гоняли на принудительные работы. Китайские власти склонны были рассматривать этих людей как передовой отряд Унгерна или Семенова.
И в самом деле, вскоре же получились точные данные, что Унгерн вторгся в пределы Монголии и имеет намерение занять Ургу.
В середине октября минувшего года определенно было выяснено китайцами, что неизвестный отряд русских, монгол, бурят двигается по направлению к Урге. 23 октября в Урге китайскими властями было получено первое сообщение, что отряд Унгерна – впервые определенно было указано имя – находится в 120 верстах и движется на Ургу. Столица Монголии была объявлена на осадном положении, и движение по улицам разрешалось только до 7 часов вечера. Затем последовала амнистия заключенным в тюрьме китайцам, которые все были мобилизованы. На следующий день разведка донесла, что неприятель приблизился на 60 ли (китайская мера длины).
После мобилизации амнистированных китайские власти для усиления гарнизона обратились к китайскому купечеству с просьбою выделить из своего служилого персонала, т. е. приказчиков и рабочих, надежный и способный элемент для усиления гарнизона.