Из подробного опроса пленного выяснилось, что в ночь на 19 августа в лагере Унгерна было совершено нападение на последнего с целью его уничтожения, но вследствие темноты ночи по ошибке обстреляли палатку его личного адъютанта, какового и убили и с ним трех солдат. В этом деле пленный участия не принимал, так как во время обстрела он двигался в группу Резухина. О недовольстве среди банды Унгерна он знал и даже состоял участником в организации по уничтожению Унгерна и Резухина. Подробности покушения на Унгерна, а также и результатов его он также не знал, как не знал и об убийстве Резухина. Повод недовольства среди бандитов к своим вождям вырос на почве не осуществившихся обещаний Унгерна, как он говорил. Что по выходе на совтерриторию население и войска красных будут переходить на его сторону и что они пойдут занимать Иркутск и соединяться с японцами, наступавшими якобы на Верхнеудинск.
Выяснив опросом точное расположение Унгерна, я всем отрядом двинулся к месту его дневки, имея целью, воспользовавшись в его банде разложением, захватить его. Двигаясь по дороге к месту его расположения, были захвачены 12 бандитов-монгол, от которых новых сведений получить не удалось. Двинулись дальше, захватили еще одного пленного – унтер-офицера бурята, который показал, что Унгерн связан и отправлен с его Монголодивизионом в штаб Резухинской банды, тем временем разведгруппа отряда в числе 17 человек, двигающаяся вперед, заметила беспорядочную группу конных, человек до 80, которые, стоя на месте, были чем-то заняты. Разведчики лихим налетом атаковали группу и, захватив, таковых обезоружили. В числе захваченных пленных в этой группе оказался сам барон Унгерн, при подходе наших разведчиков последний, будучи связанным и узнав красных, подавал команду рассыпаться в цепь и отражать атаку, крича во весь голос: «Красные идут, в цепь!» Растерявшиеся монголы от неожиданности парализовались, что и способствовало захвату всех без потерь. К этому моменту подоспел и я с отрядом. Кратко опросив Унгерна, я тотчас же снарядил конвой в числе 20 человек и отправил с ними пленных и Унгерна в Штабриг 104, сам же продолжал движение за группой Унгерна на расстоянии 10 верст, где еще были захвачены 14 человек, при них были 2 двуколки, несколько десятков винтовок, пулеметные ленты и около 2000 патрон.
Пройдя затем немного далее, остановился на кормежку лошадей, здесь принял решение пойти вслед за Резухинской группой, которая, как выяснилось разведкой, не пошла вслед за Унгерном, а взяла направление по другой пади на перевоз Ямани и кумирни Монты. Допуская возможность движения банды по следам Унгерна, в случае удара на нее имевшего подойти к тому времени к кумирне Монты 312 полка и Красномонгольского отряда тов. Давыдова, и учитывая опасность своего движения за группой Унгерна, возможность быть окруженным обеими группами и учитывая малочисленность своего отряда, я решил изменить направление, чтобы (прекратить
В Модонкуле получил приказ немедленно расформировать отряд, влить таковой в кавполк 35, самому же немедленно в V Штакор экспедиционный. Вернувшись 24 августа к отряду, сдал таковой согласно приказу Комкавполка 35, сам же 26 августа отправился в с. Торей к месту нахождения базы и Штабрига 104 и далее, согласно предписания Штабрига 104, в Троицкосавск в распоряжение Комкора экспедиционного».
Любопытно, что тот же Щетинкин, бывший в 1919 году руководителем партизанского движения в Енисейской губернии, совсем как Унгерн в своем приказе № 15, собирал крестьян для борьбы с Колчаком прокламациями приблизительно следующего содержания: «В Москве Великий князь Михаил Александрович торжественно венчался на царствование. Да здравствует Государь Император Михаил Александрович! Председателем Правительства Государь Император назначил Владимира Ильича Ленина. Вся Россия признала Государя Императора Михаила Александровича и Председателя Правительства Владимира Ленина, только один Колчак не хочет его признавать. Все на борьбу с Колчаком!» Теперь бывший штабс-капитан, кавалер полного банта солдатских Георгиев, и генерал-лейтенант, барон, кавалер ордена Св. Георгия, наконец встретились лицом к лицу.
Такую ценную добычу как барон Унгерн каждый из военачальников старался приписать себе. Командир экспедиционного корпуса К. А. Нейман хотел, чтобы эта честь досталась регулярным войскам. Он возмущался: «В материалах представляется, что это сделал Щетинкин; правильнее сказать – что основная группа, которая шла за Унгерном, разведчики 104 бригады и 35 кавдивизии (в действительности – кавполка
Разумеется, Щетинкин в оперативном отношении подчинялся командиру 35-го кавполка, а в составе отряда Щетинкина были подразделения 104-й и 105-й бригад. Однако именно бойцы Щетинкина забрали Унгерна у монголов (было ли это сделано насильственно или монголы сами привезли свою добычу, чтобы сдать красным, – другой вопрос, и ниже мы постараемся на него ответить).
Начальник штаба Экспедиционного корпуса Григорий Михайлович Черемисинов, в отличие от своего начальника, так излагал обстоятельства пленения барона: «После того как он прошел 2 и 3 проход, возник вопрос – куда идти. Вот как рассказывал об этом на суде Унгерн: он хотел вести войска к басмачам и сказал об этом офицерам. Вечером же они убили Резухина. Когда настала ночь, ночлег располагался так: от одной бригады до другой на расстоянии 1–2 верст. Когда поднялась стрельба в бригаде Резухина, Унгерн встал, накинул халат и пошел на выстрелы. Когда он пришел туда, все уже было кончено. Когда он пришел назад к своей палатке, раздался выстрел. Он не пошел в свою палатку, а ушел в расположение Монгольского дивизиона, а рано утром эта бригада поднялась и ушла, а монголы его связали. Тут явился монгольский князь, с которым Унгерн разговаривал и назвал его дураком. Он шел в направлении на север, а Унгерн знал это направление и говорил, что это было неправильно.
Примерно через сутки, около полудня, произошла встреча с разведкой кавалерии, причем Унгерн не знал, кто это был. Встреча носила боевой характер. В это время он лежал связанный в повозке, а по окончании схватки услыхал, что кто-то подошел и шарит в повозке, думая, что там лежат кули. Он окликнул его, а тот, в свою очередь, спросил его: «Кто ты?» Унгерн отвечал: «Генерал-лейтенант барон Унгерн». Тогда пришедший отскочил и зарядил винтовку, а потом побежал сказать своим. После этого прибыла целая группа, и Унгерн был взят в плен».
В этой версии слишком много явных неточностей. В частности, 1-я и 2-я бригада в момент убийства Резухина находились на расстоянии, значительно превышавшим 2 версты, и никаких выстрелов барон слышать не мог. Да и убийство Резухина произошло больше чем за сутки до покушения заговорщиков на Унгерна.
Официально же версия пленения Унгерна, опубликованная в газете «Прибайкалье», звучала так: «Преследующая противника кавалерийская группа Щетинкина, настигнув после ряда боев в районе горы Урт ядро унгерновских банд, 21 августа в 5 часов утра захватила в плен барона Унгерна со всей его свитой и тремя знаменами, с охраной в 90 монгол, находящихся под командой монгольского князя Айдриньей… 24 августа из Мологуля Унгерн направлен под конвоем в Троицкосавск… 27-го августа из Троицкосавска в Верхнеудинск на пароходе привезена личная охрана Унгерна в 90 человек, в том числе поп. Бандитов перевозят в Совроссию… На днях ожидается привоз в Верхнеудинск под усиленным конвоем бандита Унгерна для отправки в Совроссию».
Журналисты, ничтоже сумняшеся, связавших Унгерна монголов записали в его свиту, а о том, что он был передан монголами бойцам Щетинкина из рук в руки, не говорилось ни слова.
Однако сохранились свидетельства о поимке Унгерна с монгольской стороны, и они, как кажется, существенно проясняют это дело. Князь Сундуй-гун как раз командовал монгольским отрядом, пленившим Унгерна. Он благополучно прожил в Монголии до 1937 года. В конце 20-х годов он вознамерился получить льготы, которые были введены для участников партизанской борьбы против белых, и составил описание того, как захватил в плен Унгерна: «Я, Бишерельту Сундуй-гун, вместе со многими монгольскими солдатами из Тушэтуханского и Сайннойонханского аймаков был захвачен бароном из жестокой, бандитской белой партии и был под мучительным гнетом. Мне, Сундую, в феврале 1921 г. был приказ от Военного министерства и главнокомандующего о том, чтобы я произвел мобилизацию 2000 солдат в обеих частях Тушэтуханского аймака и командовал ими в районе местности Тосон при русском бароне – главнокомандующем. В это время приехал главнокомандующий – русский барон и показал мне тот приказ министерства и главнокомандующего, и ругался, почему я не мобилизовал солдат, и если я их не мобилизую, то он вместо солдат мобилизует самих нойонов и лиц, облеченных властью – поэтому солдат надо собрать; на этом барон уехал. В то время, когда я собирался провести мобилизацию, временно исполняющий обязанности председателя правительства Монголии, главнокомандующий Сухэ-Батор распространил манифест о том, что наша Монголия должна освободиться от иностранного гнета, потому в районе города Кяхты уничтожены китайские гамины, но часть их разбежалась, и наши монгольские солдаты должны их уничтожать, где только встретят, и я, узнав это, подумал, что у нас в Монголии должна быть одна власть, а не две. В связи с тем, что барон собирает так много солдат, я стал подозревать, что он хочет захватить всю Халху. И я стал подумывать, не лучше ли мне оставить затею мобилизовать солдат, но, по неоднократному требованию министра обороны и охраны границ Балжиням-бэйсэ и главнокомандующего, я вынужден был следовать этому приказу, не задумываясь о его сути, под угрозой строгого наказания, и отослал мобилизационный приказ в хошун цин-ва Жамбалдоржа, но при этом тайно послал сопроводительную бумагу о том, чтобы не собирали солдат. С уже собранными 400 солдатами я направился на юг за гаминами и догнал солдат министра Балжиняма. Тут министр Балжиням-бэйсэ приказал мне со всеми монгольскими солдатами идти на запад, чтобы по пути присоединиться к русско-монгольскому отряду генерала Резухина. Следуя приказа через хурэ Дайчин-вана соединиться с ним, Сундуй-гун подумывал, не податься ли назад, и приказал солдатам отдохнуть, а сам несколько раз ночевал в хурэ. Однажды пришел человек от русского командира Казагранди, разузнавал, что да как, и я на следующий ночь ускакал с солдатами по дороге на запад, в хошун Ахай-гуна Лвсан-хайдава, в местности Духнарс встретил генерала Резухина, он расформировал наших монгольских солдат по нескольким русским отрядам, а меня лично поставил под команду русского командира-бурята, мы пошли в сторону границы через Хавтгай-харул, чтобы воевать. Я, Сундуй, был во главе многих монгольских солдат, мы не хотели воевать за пределами своей страны, и мы написали разрешительное письмо правительству и тайно отправили через человека, который приносил нам молоко. Когда мы это письмо отправили, нас заставили воевать за границей, но мы сопротивлялись, тогда белые нас окружили и убили 4 человека; генерал Резухин, ругаясь, сказал, что ваша жизнь в моих руках, и заставил нас воевать. Он сказал, что если кто-то будет сопротивляться, он будет их обстреливать из пулемета, после этого мы вынуждены были под гнетом белых идти за пределы русской границы, воевать и убивать, и участвовали много раз в боевых действиях. Но вскоре, когда мы были на стоянке на западном берегу Селенги, пришло письмо из Военного министерства, в котором был приказ мне и Резухину о том, что я, Сундуй-гун, и монгольские солдаты должны вести в Духнарсе караульную службу. Узнав об этом, Резухин очень сердился и сказал, что, если кто-то еще раз тайно напишет подобное письмо – того сразу расстреляют. Когда пришел барон Унгерн, он не разбирался, кто виноват, а кто нет, он утопил, сжег и повесил многих монгольских солдат. Вернувшись после нескольких вылазок на русскую территорию, не достигнув успеха, занимался мародерством среди бедных слоев населения монголов и бурятов. Барон с 1800 солдатами 15 сентября отделился и ушел в район р. Бурджут отдохнуть на два дня. Я, Сундуй-гун и бурят Авид, примерно с тремя сотнями монгольских и бурятских солдат, не выдержав унижений и деспотизма барона, который ненавистен как у нас в стране, так и за рубежом, решили его физически уничтожить или схватить, чтобы отдать в руки властям Советской России и этим выразить дружбу двух народов.
Когда наступила ночь, в 10 час. поставили солдат на местах в полном вооружении с лошадьми, и я, Сундуй, и бурят Авид, а также другие 8 человек тихо подошли к палатке барона. Он сидел, согнув колени, в глубокой задумчивости. Как раз в то время, когда дали сигнал, чтобы его схватить, он вдруг его услышал и убежал, рукой откинув задний полог палатки, вскочил на своего коня, которого держал наготове в кустах, и бежал на северо-восток. Несколько солдат бросились вдогонку, но не имели успеха. После этого русские солдаты из партии барона стреляли из пушки, и мы, монголы, потеряли 2 человека. Хотя в ту ночь погнались за бароном, но не поймали, и решили дождаться рассвета. Утром на стоянке была такая картина: с вечера все разбросано, солдаты баронской партии все покинули место стоянки, бросили там телеги и артиллерию и дезертировали на юго-восток. Все белые и даже бурят Авид разбежались, кто куда, осталось несколько монгольских солдат; мы с ними решили присоединиться к солдатам Хатан-Батор-вана и держать путь на юго-запад. Во время этого перехода кто-то из солдат сказал, что там, вдали, на склоне горы, увидел всадника – может быть, это барон? Мы с Дэмидом и Лувсан-Очиром, остановив остальных солдат, стали звать всадника, но, сколько ни звали, он не реагировал. Тогда я, Сундуй, один ускакал в сторону всадника и догнал его – это был барон; барон встретил меня недружелюбно и держал наготове оружие. Тогда я, Сундуй, решил схитрить, сказав: «Великий главнокомандующий, Ваши русские солдаты хотели меня и вас убить, мы с ними сражались за Ваше спасение и стали Вас искать вместе с оставшимися несколькими монгольскими солдатами, вот я Вас нашел, и прикажите присоединиться к главнокомандующему».
После таких слов он стал мне немного верить, и мы ускакали к остальным солдатам. Подъехав к нам, он уговаривал и убеждал тотчас идти вместе с солдатами во владения Джалхандза-ламы на запад, и спрашивал, кто знает, как идти дальше на запад? Мы с солдатами, Дэмидом и Лувсан-Очиром указали дорогу неверно, и двинулись втроем. В это время барон держал оружие наготове, поэтому я размышлял, какую хитрость применить, чтобы он убрал свое оружие. Я вдруг попросил спички, чтобы закурить. Когда он полез в карман за спичками, я с солдатами заломил руки барона, внезапно много солдат навалились на него и связали руки и ноги. Когда барон спросил меня, почему я его арестовал, я, Сундуй-гун, сказал ему, что ты, барон, командовал многими монгольскими солдатами, вынудил их воевать вне Халхи и они погибали в сражениях из-за таких русских, как ты с твоим Резухиным, которые провозгласили для халхасской земли мирную жизнь и процветание буддийской религии, но на самом деле внесли вражду между государствами и они стали враждебны друг другу, как огонь и вода, разделили братьев, родителей с детьми, а солдат, которые в мыслях и действиях были с вами, вы так угнетали, что пришел конец их терпению, и поэтому мы отдадим тебя в руки властей Советской России, и будем открывать дружбу между двумя народами, и мы, незначительный народ монголов, будем бороться за свое освобождение.
Услышав, что поблизости красные, мы отправили к караульным эвенка Гомбожава, который говорит по-русски, чтобы он предложил приехать за бароном. Двое караульных солдат ему не очень поверили, но сказали, что если это правда, то хорошо, а если нет – то расстреляем на месте. И 30 красных русских солдат с посланцем приехали на встречу с монголами. Когда они помахали белым флагом, я, Сундуй, вышел вперед, рассказал о ситуации и передал барона господину командиру, и они нас поблагодарили, отобрали все оружие, а потом накормили. После этого нас с бароном перевезли в местность Модонкуль, под охраной 10 солдат перевезли в Кяхту, после допроса 16 дней держали в тюрьме. После этого меня отправили к правительству Хурэ. Где и когда конфисковали солдатских лошадей, повозки и оружие, каждый солдат сам доложит».
Конечно, что-то Сундуй-гун наверняка присочинил в свою пользу. Вряд ли, например, так уж он распинался перед связанным бароном насчет необходимости восстанавливать дружбу русского и монгольского народов. Но вот насчет того, что именно стремление вернуться домой побудило монголов арестовать Унгерна, он наверняка не соврал. Монголы без всякой охоты воевали за пределами своей территории, тем более, не против ненавистных китайцев-гаминов, а против русских, с которыми прежде всегда жили в дружбе и которые никакого зла монголам еще не успели сделать. О зверствах «красных русских» им было пока что известно только понаслышке, а о том, что творили «белые русские» барона Унгерна они наглядно убедились в Урге, да и в других городах. Так что идти в Россию их можно было заставить только путем угроз и репрессий. А также посулами богатой добычи. Но поход Унгерна в Россию обернулся явной неудачей, а оставаться на стороне проигравшего монголам никак не хотелось. Князь Сундуй-гун, разумеется, к «красным монголам», равно как и к «красным русским», больших симпатий не питал. Но не считаться с тем, кто оказался победителем, он никак не мог. Версии насчет того, что Сундуй-гун и его люди везли связанного Унгерна, чтобы сдать его мятежным полкам Азиатской дивизии, отступавшим к маньчжурской границе (ее выдвигали как некоторые современники событий, так и позднейшие исследователи), не выдерживает критики. Что было делать монголам в Маньчжурии, среди враждебно настроенных китайцев? Что стоила бы их жизнь там? Русских белогвардейцев, также причастных к разгрому китайского экспедиционного корпуса в Монголии, по крайней мере, защищал в Маньчжурии высокий статус европейцев. И, что характерно, никто из соратников Унгерна, оказавшихся в Маньчжурии, не был казнен китайскими властями, и лишь немногие, наиболее одиозные, вроде полковника Сипайлова, оказались в тюрьме. Кроме того, в полосе отчуждения КВЖД существовала многочисленная русская колония, пользовавшаяся правами экстерриториальности и располагавшая кое-какой вооруженной силой. Ссориться с ней властям Монголии было совсем не с руки. За монгол же в Китае заступаться было некому.
И, конечно же, монгольский отряд вез барона для того, чтобы сдать его не его изменившим соратникам, а отряду красных преследователей. Здесь Сундуй-гун сказал чистую правду. В данном случае он действовал по старому доброму принципу, примененному еще соратниками Пугачева: выкупить свою шею головой атамана. Но прежде надо было установить контакт с отрядом Щетинкина, предупредить, что монгольский отряд идет к ним не просто с добрыми намерениями, но еще и с ценным презентом в виде живого Унгерна. Вряд ли Сундуй-гун выдумал такие живые и достоверные подробности, как эпизод с эвенком Гомбожавом, знавшим русский язык и посланным к красным, которого советские часовые пообещали пристрелить на месте, если он соврет и заведет красный отряд в засаду.
Другое дело – донесение Щетинкина. Бывшему штабс-капитану и крестьянскому вожаку было выгодно приписать честь захвата «даурского барона» всецело бойцам своего отряда. Поэтому он и написал в донесении, будто его разведка лихим налетом захватила отряд Сундуй-гуна и обезоружила его, а заодно захватила и связанного Унгерна. Но тогда, спрашивается, почему все монголы вдруг сразу сдали оружие, причем никто из них не только не оказал сопротивления, но даже и не пытался убежать. Скорее всего, будто бы захваченный в плен щетинкинцами унтер-офицер-бурят и был в действительности эвенком Гомбожавом, посланным Сундуй-гуном предупредить красных, что монголы везут им связанного барона. Поскольку Гомбожав говорил по-русски, разведчики приняли его за бурята, не очень вдаваясь в тонкости различий между двумя народами.
Вот насчет конкретных обстоятельств, при которых был связан Унгерн, монгольский князь мог что-то и присочинить. Хотя при этом присутствовали монгольские воины, многие из которых, очевидно, были еще живы в конце 20-х, когда Сундуй-гун писал свое письмо, пытаясь добиться льгот, положенных красным партизанам, и легко могли бы опровергнуть утверждения князя.