Рассказ Сундуй-гуна об обстоятельствах ареста Унгерна монголами как будто противоречит показаниям самого барона на следствии. Он был потрясен всем происшедшим, и признался на допросе: «Разложения своих войск и заговора против себя и Резухина совершенно не ожидал». Историю же со своим пленением он изложил следующим образом: «Раз войско мне изменило, могу теперь отвечать вполне откровенно. В плен попал совершенно неожиданно, подозревает заговор на себя одного из командиров полков, полковника Хоботова, следствием какового заговора на него было произведено покушение. Вечером 21 августа, лежа в своей палатке, вдруг услыхал стрельбу. Подумал, что какой-нибудь разъезд красных. Выйдя из палатки, отдал распоряжение выслать разъезд, затем поехал возле расположения своих войск. Проезжая мимо пулеметной команды, вновь услыхал выстрелы и по ним узнал, что это стреляют по нем, после чего поехал к своему монголдивизиону. Проехав с последним версты 3–4, был внезапно схвачен монголами и связан, монголы повезли его к отряду (т. е. получается, к восставшей против него бригаде Азиатской дивизии. – Б.С.) по старым видным следам. Дорогой Унгерн заметил, что они взяли неверное направление и сказал монголам, что они могут наткнуться на красных. Монголы не верили. Встретившийся затем разъезд в 20 всадников красноармейцев бросился на них лавой с криками «ура» и требованием бросить оружие. Оружие было брошено и весь отряд монгол со связанным Унгерном попал в плен. Узнав красных, монголы растерялись. Разъезд повел пленных с каким-то обозом. Один из красноармейцев спросил Унгерна, кто он такой, и, услышав ответ, растерялся от неожиданности. Придя в себя, бросился к остальным конвоирам, и все они сосредоточили все свое внимание на пленном Унгерне.

Живым в плен попал вследствие того, что не успел лишить себя жизни. Пытался повеситься на поводе, но последний оказался слишком широким, бывший с ним всегда яд за несколько дней перед тем был вытряхнут денщиком, пришивавшим к халату пуговицы. В минуту пленения сунул руку за пазуху халата, где был яд, но такового не оказалось».

При ближайшем рассмотрении выясняется, что рассказ Унгерна в ряде пунктов принципиально не противоречит свидетельству Сундуй-гуна. Барону монголы могли сказать, что везут обратно в отряд, чтобы передать своим казакам и офицерам – это все-таки оставляло ему какие-то шансы на жизнь, если бы удалось переубедить вчерашних соратников, тогда как у красных его ждала неминуемая смерть. Говорить, что везет его к красным, Сундуй-гун точно бы не стал. Но, скорее всего, монголы вообще ничего не сказали Унгерну о том, куда лежит их путь. Барон сам пришел к умозаключению, что они должны везти его обратно в отряд, и решил, что монголы сбились с дороги. А в действительности они с самого начала везли его к красным.

Немало очевидных фантазий есть в рассказе Унгерна о том, как он пытался совершить самоубийство, чтобы не попасть в плен к красным. Он никак не мог со связанными руками пытаться повеситься на поводе. Равным образом он никак не мог сунуть руку за пазуху при аресте, так как первое, что сделали монголы, это схватили его за руки. Скорее всего, этим рассказом Унгерн хотел несколько облагородить эпизод со своим пленением, в котором он в общем-то выглядел довольно жалко. А уж сказочка про денщика, будто бы случайно вытряхнувшего яд из халата, понадобилась только для того, чтобы объяснить, почему при аресте красноармейцы не нашли у него яда. И, конечно, красноармейцы не могли не обратить сразу же внимания на Унгерна – и не только потому, что он был связан. Ведь на халате у барона были русские генеральские погоны, а на груди – Георгиевский крест, и это не могло не броситься в глаза. Но все эти детали и нестыковки допрашивавших Унгерна следователей, как кажется, не заинтересовали. Он же придумал историю с неудавшимся самоубийством для того, чтобы лучше вписаться в свою последнюю роль: плененного рыцаря, презирающего смерть и своих противников.

Но все эти фантастические подробности присутствовали только на первом допросе барона, 27 августа в Троицкосавске, в штабе экспедиционных сил. Возможно, Унгерну хотелось сделать приятное захватившим его красным, подчеркнув их решающую роль. Кроме того, ему, очевидно, было бы комфортнее сознавать, что он попал в плен к красным в результате случайности, а не был прямо сдан им столь милыми его сердцу монголами, в которых он видел чуть ли не свою личную гвардию. Однако на позднейших допросах 1 и 2 сентября, в Иркутске, в штабе 5-й армии, барон дал гораздо более правдоподобную картину своего пленения, и здесь его показания практически совпадают с рассказом Сундуй-гуна. В отчете слова Унгерна были изложены следующим образом: «Взят в плен был утром 22 августа с. г. в местности Дацан-Бурулджи. Свое пленение считает результатом офицерского заговора в его войсках. 21 ночью в его палатку было сделано несколько выстрелов, которые он принял за стрельбу разъезда красных. По выявлении оказалось, что красных не было, а вторая бригада, во главе которой он находился, без его приказания ушла в восточном направлении, в то время как он намеревался двигаться в западном. Чтобы выявить причины ухода войск, он поехал вслед за ними, догнал их, но определенного объяснения не получил. Проезжая в это время мимо пулеметной команды, услышал несколько выстрелов, сделанных по нем. Он догадался, что против него заговор, и быстро поехал обратно к своей монгольской сотне (в дивизионе Сундуй-гуна тогда уже, действительно, насчитывалось не более сотни всадников. – Б.С.) и с ней пошел на запад. Пройдя несколько верст, монголы неожиданно бросились на него, связали ему руки, посадили обратно на коня и повернули на восток. Пройдя несколько верст, отряд встретился с разъездом красных человек в 12, после коротких разговоров, монголы, побросав винтовки, повели Унгерна к Щетинкину. Унгерн предполагал, что монгольская сотня неожиданно встретилась с красными. Намерение монгол сознательно привести Унгерна красным не допускает, предполагая, что против него были только офицеры, солдаты были на его стороне. Заговор против него офицеров объясняет тем, что большинство из них жители Дальнего Востока и не хотели идти в Западную Монголию». Унгерн также считал одной из причин заговора интриги Хоботова, которого он «хотя и признает храбрым, но считает недалеким и выскочкой – «урядник и останется урядником».

Бросается в глаза детальное совпадение показаний Унгерна и рассказа монгольского князя. Что же касается мнения барона, будто у монголов не было намерения сдавать его красным, и все вышло случайно, то Сундуй-гун специально подчеркивает, что посланца к красным отправили в тайне. Разумеется, барона никто не собирался осчастливить вестью, что его везут к его злейшим врагам. К тому же Унгерн должен был задаться вопросом, чего это вдруг его везут связанным. Если бы Сундуй-гун и русские офицеры монгольского дивизиона собирались бы избавиться от Унгерна, им проще было бы пристрелить его на месте. Вести его, чтобы выдать офицерам Азиатской дивизии, не было никакого смысла. Те бы тоже прикончили барона, но не заплатили бы за него ни единой серебряной монеты. Один был путь у монгол с Унгерном – к красным, чтобы заслужить от них прощение. Кстати, рассказ Унгерна о своем пленении в этой редакции противоречит рапорту Щетинкина об обстоятельствах захвата барона. Никаких мешков на голове или подвод, где красные случайно находят Унгерна, здесь нет. Нет и лихой атаки красных партизан с криками «ура». А есть спокойные переговоры щетинкинцев с монголами, после чего Унгерна передают из рук в руки и отводят к Щетинкину. Правда, в окончательной версии отчета о допросах Унгерна командование 5-й армии предпочло включить более лестный для красных первый рассказ Унгерна, будто «вскоре встретили разъезд красных в 20 человек, который с криками «ура» лавой бросился на монгольскую сотню, монголы побросали оружие и вместе с Унгерном были взяты в плен. Разъезд был из отряда Щетинкина». Но от этого данная версия отнюдь не становится самой правдоподобной.

Во всяком случае, Сундуй-гун и его люди добились того, чего хотели. Их благополучно вернули в Монголию. Правда, льгот, положенных партизану, князь так и не получил. Монгольские коммунисты справедливо посчитали, что он не был активным борцом против белых, а лишь спасал собственную шкуру. Тем не менее, бывший князь благополучно прожил на родине до 1937 года, когда и умер – официально – от осложнения после перелома ноги. Нельзя также исключить, что он был расстрелян, потому что в тот год в Монголии проходила не менее кровавая чистка, чем в СССР, а принимая во внимание численность населения Монголии – даже более кровавая. Но, во всяком случае, князь, успевший даже побывать в МНРП, но вычищенный оттуда за дворянское происхождение, пережил барона на целых шестнадцать лет.

Интересно, что с рассказом Сундуй-гуна в основном совпадает рассказ о пленении Унгерна, приведенный в книге Д. П. Першина «Барон Унгерн, Урга и Алтан-Булак». Очевидно, он опирался на монгольские источники, может быть, на того же Сундуй-гуна. Першин писал: «Утром, чуть свет, заговорщики, убежденные, что Унгерн ночью убит, спешно выстроили свой отряд, об этом оповещенный, чтобы идти на соединение с отрядом Резухина, где полковник Хоботов Резухина прикончил, о чем и дал немедленно знать своим соучастникам, как вдруг перед фронтом казаков нежданно-негаданно появляется верхом на своем коне Унгерн и повелительно командует: «Смирно!»

От неожиданности общая растерянность и молчание. Казаки, вышколенные железной дисциплиной, замирают на местах. «За мной!» – продолжает командовать Унгерн и скачет вперед. За ним послушно следуют казаки. Проскакав немного, барон опять командует «смирно!». Отряд останавливается в ожидании дальнейшей команды. Тут перед недвижно стоящим фронтом начинается нещадное избиение бароном офицеров отряда, которые под ударами его желтого «ташура» (камышовой рукояти монгольского кнута), облитые кровью, падают один за другим со своих седел. Барон неистовствует. Вот он подскакивает к капитану Макееву, замахивается на него «ташуром», но еще не успевает ему нанести удара, как Макеев делает несколько револьверных выстрелов в барона. Происходит момент замешательства. В отряде происходит движение: избитые и другие офицеры начинают оправляться и приходить в себя. Барон, хоть и остался невредимым, но видит, что им момент упущен, быстро поворачивает коня и ускакивает прочь от отряда.

На другой день, когда отряд начинает строиться в боевой походный порядок, перед отрядом вдруг появляется опять барон Унгерн. Ему даже удается выстроить во фронт часть казаков, но тут стоявшая на одном из флангов фронта пулеметная команда внезапно открывает по Унгерну огонь, и ему опять приходится спасаться вскачь от направленного на него огня… Он мчится к невдалеке стоящему соседнему отряду монгольского князя Бишерельту Сундуй-гуна, тот самый отряд, с которым он вышел из Урги и на поддержку которого он рассчитывал, не зная того, что этот князь Сундуй-гун уже связался с революционным Временным правительством Алтан-Булака и большевиками и обещал им предать барона.

Прискакав в ставку Сундуй-гуна, Унгерн требует, чтобы этот последний отправился вместе с ним в сопровождении отряда солдат на усмирение взбунтовавшихся в отряде его дивизии офицеров, ручаясь при этом за повиновение рядовых казаков отряда. Сундуй-гун, по-видимому, соглашается помочь барону и приказывает своим цирикам ехать вместе с ним в отряд барона, находившийся всего в нескольких верстах от его ставки, но вместе с этим Сундуй-гун предупреждает цириков, чтобы они были наготове и, по его зову, помогли бы ему справиться с бароном и связать его. И вот барон, эскортируемый князем Сундуй-гуном и цириками, едут в отряд дивизии на усмирение взбунтовавшихся офицеров. Впереди эскорта барон едет рядом с монгольским князем. Князь Сундуй просит у барона спичек, чтобы закурить папиросу, и когда барон полез в карман за спичками, в этот момент Сундуй-гун обхватывает барона сзади выше локтей поперек туловища и валится вместе с бароном на землю. Подскакавшие на зов Сундуй-гуна цирики схватывают барона и связывают его по рукам и ногам, и в таком виде передают Щетинкину, находящемуся где-то неподалеку и, видимо, поджидавшему пленения барона. Под строгой охраной барон доставляется Щетинкиным в Алтын-Булак, где и передается большевистским властям.

Рассказывают очевидцы, что во время доставления барона в Алтан-Булак Щетинкин берег его «пуще глаза» и во время переправ через реки перетаскивал барона на своих плечах, причем с боков монголы поддерживали за туловище этого оригинального всадника. В Иркутске с бароном большевики носились, как с «писаной торбой»: и повсюду на автомобиле его возили, и, точно хвастаясь, показывали ему ряд присутственных мест, где их бюрократическая машина шла полным ходом. Барон на все с любопытством смотрел и часто, выходя из учреждений, резко и громко замечал: «Чесноком сильно пахнет, зачем у вас столько жидов?»…

Много неправдоподобного рассказывали про него во время суда, но все говорили, что он во время суда и следствия держал себя с большим достоинством и все время подчеркивал свое отрицательное отношение к большевизму и большевикам, в особенности к большевикам-евреям.

Так закончил свою эпопею барон Унгерн – фигура во всяком случае незаурядная, от которой веяло каким-то средневековьем. Он, как рыцарь, стойко и бесстрашно стремился к преследуемой им цели.

Спустя долгое время после его расстрела в Новониколаевске, по Сибири упорно циркулировала легенда, дошедшая и до Урги, о том, что барону каким-то образом удалось в ночь перед расстрелом при помощи преданных ему лиц убежать из тюрьмы, а большевики, чтобы избежать этого афронта, вместо барона будто бы расстреляли очередного смертника, каковых у них всегда в запасе было довольно, барон же скрылся куда-то в укромное место, где и формирует конспиративно белый отряд, чтобы поднять против большевиков знамя восстания для спасения России. Верящие в эту легенду говорят, что барон опростился и примкнул к тайной дружине «Сынов России», и только тогда хочет поднять «белое знамя», когда для этого наступит удобный момент, а именно: когда народ успокоится и поймет, что большевизм был напущен на народ тайными врагами России, работавшими под эгидой масонства, ибо масоны боялись России как оплота православия и монархизма, как символа единения и силы. Масоны боялись развивавшейся мощи России, которая объединяла все немасонские народности, сжившиеся с Россией и жившие в ней в тесном содружестве между собой. Над разрухой России работала одна народность, которая проникала всюду и сеяла плевелы раздора по указаниям из-за рубежа из главного центра масонства. Масонство боялось, что его раздавит достигнувшая полной мощи Россия, ибо Россия и масонство несовместимы. «Недаром же, – говорил барон, – большевизм как контрабанда и зараза привезен в Россию в запломбированных вагонах, и первым делом большевизма было создать похабный Брестский мир».

В рассказе Першина много малодостоверных и явно фантастических деталей. Начнем с того, что «ташурить» взбунтовавшихся офицеров барон никак не мог. Никто бы не подпустил его так близко к строю дивизии, ведь бунтовщики знали, что пощады им не будет. Очевидно, Першин читал мемуары А. С. Макеева и оттуда почерпнул всю эту сцену, в том числе и с выстрелами Макеева в Унгерна, которые будто бы и переломили ситуацию. А уж от себя добавил, что барон успел побить ташуром нескольких мятежных офицеров. Решил, раз Унгерн угрожал Макееву ташуром, то других уже наверняка успел им обработать.

Однако Унгерн никак не мог быть вплотную к своим офицерам, иначе бы если не Макеев, то кто-то другой в упор бы его точно пристрелил. Макеев вообще в своих мемуарах склонен был приписывать себе исключительную роль как в успехе заговора и последующем марше 2-й бригады в Маньчжурию (он будто бы даже возглавил бригаду), так и в спасении от гнева Унгерна многих невинных. Другие же мемуаристы отзываются о Макееве как об одном из ближайших к Унгерну людей и личном палаче барона. К заговору же он примкнул тогда, когда понял что унгерновская карта бита.

В описании же пленения Унгерна с версией Сундуй-гуна у Першина совпадают мельчайшие детали, вроде того, что князь скрутил барона, предварительно попросив у того закурить. Единственное существенное различие – это мнение Першина, будто Сундуй-гун заранее, еще до пленения Унгерна, договорился с красными монголами и советским командованием о том, что он доставит им барона. Если бы это было так, Сундуй-гун не преминул бы сообщить об этом благоприятном для себя факте в обращении к красномонгольским властям. Но там бывший князь прямо указывал, что только после того, как Унгерн был связан, монголы послали человека навстречу отряду Щетинкина.

Открытый процесс состоялся в здании Новониколаевского театра 15 сентября 1921 года. Общественным обвинителем был видный публицист Емельян Ярославский. Весь процесс занял 5 часов 20 минут. На суде Унгерн своей вины не признал и не высказал ни малейшего раскаяния. Он также категорически отверг обвинения в том, будто действовал как агент Японии.

Барона спросили: «Вы часто избивали людей?»