Спортзал маленький — настольный теннис посреди крохотной комнатки и несколько тренажеров — допотопных, как на открытой площадке в Гидропарке.
Двое неприглядных мужчин играют в теннис. На одном выцветший спортивный костюм, розовый, на другом — пижама с рваными внизу штанинами. Они худые, как узники Освенцима. Но пытаются улыбаться.
Я качаю пресс. Штуцер едет на велотренажере.
Мужчины с нами не знакомятся — не то место, чтобы знакомиться с девушками.
Полчаса прошло. Медсестра приходит нас забирать.
— Я боюсь вещей, — говорит Штуцер. — Человек умирает, вещь переживает его иногда на сотни лет. Паганини умер, а его любимая скрипка Гварнери живет в Генуе, и раз в месяц на ней играет приставленный к ней музыкант. И бог знает, кто играет его пальцами, может, сам дьявол — Паганини? Ты знаешь, что Паганини был дьяволом?
XX
Когда я проснулась, рядом валялся распотрошенный рюкзак. Все вещи были рассыпаны, и я лежала прямо на грунтовой дороге среди комьев земли, листьев и веток. Волосы расчесать было невозможно, я повязала бандану и медленно вышла к трассе.
Мне было не до костра и кофе, мне бы поскорее в Питер. Думала, что к обеду проеду еще четыреста.
Не за что глазу зацепиться — до горизонта никаких предметов, только покосившийся столб. На нем было написано, сколько мне осталось до Петербурга.
Издалека с холмов спускался бескапотник, а впереди него — разбитый забрызганный седанчик серо-голубого цвета. Я хотела остановить трак, но неожиданно для меня остановилось это недоразумение.
Передняя дверца открылась, и оттуда выглянула веселая молодая женщина с густыми черными волосами, убранными в косу.
Это не тот тип женщин, от которых я устала в тюрьмах библиотек. С изогнутыми обвислыми шеями индюшек и головами страдающих авитаминозом попугаев, приглядись — видны дырки от перьев между оставшимися прядями и каплями репейного масла. Женщины, стекшие в мешки ягодиц и обвисших щек, с черными подтеками между этими мешками, женщины, зрящие из-под фиолетовых очков, женщины — медленно передвигающиеся рисовые мешки. «Мальчики, вы мешаете!» — выволочет нос из-под пуховой фиолетовой шапки.
В общем, это была совершенно не такая женщина.
— Куда тебе? В такую рань?
— В сторону Питера.
Общий astonishment.
— Ты же так сразу никого не пугай, так сразу и в Питер, что-нибудь поближе назвала бы. Садись!
Я плюхнулась на заднее сидение, подвинув какие-то вещи.
Машина дребезжала, и у стекол подпрыгивали дохлые мошки, разные насекомые, еще шевелились овода. Некоторые пытались карабкаться по пятнистому пыльному стеклу.