У входа валялась кабанья шкура.

Сторож был без двух пальцев и фаланги среднего — проиграл в преферанс на зоне. Он докурил, бросил окурок в снарядный стакан, наполовину врытый в землю около покрышки, об его край открыл бутылку пива. Пена обильно потекла по бутылке и по его руке.

Из одного окна был виден лес и дорога, из другого — машина, которая стояла, накренившись, пьяная, с открытыми дверями, из которых торчали какие-то одеяла, их барахло и мой рюкзак.

На осколке зеркала, забрызганном мыльной пеной, лежал болт с мизинец величиной и надорванный пакетик парацетамола.

Больше всего мне хотелось есть.

Буфет стоял здесь же, на веранде.

В плетеной корзине было много французских булок, длинных и хрустящих, рядом — разбросанные пакетики с вишневым «Инвайтом». Они разводили этот напиток литрами — в стаканах, бутылках, банках.

Как только мы приехали, меня сразу накормили.

На столике во дворе стояло оцинкованное ведро, полное куриных бедрышек. Они их поджаривали на гриле и через каждый час выставляли на стол целое блюдо, пока окончательно не напились и пока это занятие не перестало их развлекать. Все было таким свежим, чистым и пикниковым — окна, белые занавески и соль в солонках.

Я хрустела французскими булками и свежими нарезанными огурцами. Везде стояли тарелки с кольцами лука, в уксусе, приготовленные для шашлыка, лежали свежие помидоры — буквально везде: на полу, на лавках возле входа, на столе, на крыльце.

На лавке еще стояло ведро с водой, еще не нагретое утренним солнцем. Мишка, когда вышел к нам, зачерпнул ковшом из этого ведра и пил. Вода стекала по его голому брюху и блестела капельками на солнце возле пупка.

Лысоватый и разомлевший сторож получил свою награду. Он выпил одну, вторую, опять загадочно улыбаясь, ничего не сказал и увалился куда-то спать. Больше мы его не видели. Он явно торжествовал и глядел на нас хитрым взглядом тайного содержателя вселенной.

Света взялась чистить картошку. Она попросила меня помочь и даже извинилась за то, что приходится просить. У них не оказалось второго ножа, и я принесла свой из машины. Я думала, что после ночи в болоте и выглядеть должна, как болото. Но посмотрела в зеркало заднего вида, и оказалось, что выгляжу я очень даже свежо.

Я обрадовалась возможности чем-то себя занять. Мы сидели на крыльце, чистили в большую кастрюлю картошку и болтали.

Солнце, расцветая над верхушками сосен, золотило поляну, крыльцо и лес.

В соседнем домике отдыхали люди из автомобилей с минскими номерами. Старшего называли президентом. За день до нашего приезда Мишка напился, а потом подрался с одним из его телохранителей. Теперь их шофер с опаской вышел договариваться о перемирии.

Слышно было, как Мишка говорил, что всю жизнь это было их место, с самого детства, и никакими минскими здесь не пахло.

Они отошли. Вышел сам президент, тучный человек с одышкой, они мирно общались, вроде бы, о чем-то договорились. Телохранителю было велено до отъезда не высовываться.

Наши с минскими уселись поговорить о жизни возле мангала, охранники президента украдкой подбегали, подавали пишу и что-то шептали ему на ухо — он их осаживал, и охранники прятались.

Через час мы сели в машину и поехали в Орехово за водкой, они сказали, что это километрах в двадцати. Мы со Светой — на заднем сидении, мужчины — на передних.