Причем не только Советский Союз действовал на “на две стороны”. В это же самое время и в Лондоне шли переговоры… с нацистами. И что самое интересное, шли они по инициативе не Германии, а Англии! В Лондон приехал полномочный представитель Геринга тайный советник Вольтат. Официально — для участия в международной конференции по китобойному промыслу. А на самом деле — встречался и общался с Горацио Вильсоном, ближайшим советником и “серым кардиналом” Чемберлена. И Вильсон представил Вольтату план передела мира, согласно коему немцам предлагалась Восточная и Юго-Восточная Европа [10]. Тут уж не Мюнхеном, а “супермюнхеном” дело пахло — берите и владейте. И воюйте с русскими, а мы поможем. Активным сторонником дальнейших уступок Германии и антироссийского альянса с ней выступал и посол США в Лондоне Кеннеди.
1 августа советник германского посольства в Англии Кордт доносил в Берлин: “Великобритания изъявит готовность заключить с Германией соглашение о разграничении сферы интересов…” Сообщал, что англичане обещают свободу рук в Восточной и Юго-Восточной Европе и не исключают отказ от гарантий, предоставленных “некоторым государствам в германской сфере интересов” [203]. То есть, Польше. Кроме того, Англия обещала нацистам прекратить переговоры с Москвой и надавить на Францию, чтобы та разорвала союз с СССР.
Что касается Гитлера, то для него переговоры в Лондоне были отвлекающим маневром. Он пудрил мозги Западу не только через Вольтата, но и лично, 11 августа встретился с верховным комиссаром Лиги Наций Буркхардтом и “доверительно” поведал ему: “Все, что я предпринимаю, направлено против России. Мне нужна Украина, чтобы нас не могли морить голодом, как в прошлую войну”. Но англичане-то не знали, что фюрер их водит за нос, они всерьез планировали сговор с немцами. Так стоит ли удивляться, что инициативы СССР саботировались? А советская агентура в Англии работала хорошо, и Сталин о ведущихся там переговорах знал. Поэтому он, со своей стороны, стремился переиграть англичан в завязавшемся тройственном поединке.
И если германских представителей Запад обхаживал, не скупясь на обещания, то на продолжение диалога с Россией англичане и французы раскачались только 5 августа, направив в нашу страну миссию адмирала Дрэкса и генерала Думенка. Они настолько не торопились, что даже и поехали не на самолете или поезде, а на корабле. Прибыли в Москву 11 августа. И опять же, прибыли “для галочки”, абы продемонстрировать готовность договариваться. Дрэкс и Думенк были начальниками невысокого ранга и полномочия имели очень расплывчатые (у Дрэкса вообще не оказалось письменных инструкций). Когда Ворошилов назвал количество дивизий, которые СССР готов выставить в состав союзных вооруженных сил, представители Англии и Франции промямлили неопределенные, чисто символические цифры.
Немцы были намного оперативнее и гораздо более заинтересованы в сотрудничестве. Да еще бы им не быть заинтересованными! Ведь у них сроки операции против Польши подпирали. Подготовка пакта начались 3 августа, когда англо-французская делегация еще не отправилась в путь-дорогу. Секретные переговоры шли одновременно в Москве и Берлине их вели послы и представители внешнеполитических ведомств обеих стран [13]. Советскую сторону удовлетворяли далеко не любые условия, она выдвинула ряд требований. 19 августа немцы их приняли, согласившись подписать выгодное для СССР торговое соглашение и поделить “сферы интересов” в Восточной Европе. А 22 августа в Москву прилетел Риббентроп, был подписан пакт о ненападении и секретные приложения к нему, оформившие советские “сферы интересов” в Западной Украине, Западной Белоруссии и Прибалтике.
А Гитлер тогда же, 22 августа 1939 г., провел в Оберзальцберге совещание с командующими видами вооруженных сил. Говорил о том, что наступило время войны с Польшей и с западными державами, что предстоит “сначала выступить против Запада, а потом уже против Востока. Нам нет нужды бояться блокады. Восток будет снабжать нас зерном, скотом, углем…” “С осени 1933 года… я решил идти вместе со Сталиным… Несчастных червей — Даладье и Чемберлена, я узнал в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы атаковать нас. Они не смогут осуществить блокаду. Наоборот, у нас есть наша автаркия и русское сырье… В общем, господа, с Россией случится то, что я сделаю с Польшей… Мы разобьем Советскую Россию. Тогда взойдет солнце немецкого мирового господства” [203].
37. ПОЧЕМУ ВОЙНА БЫЛА “СТРАННОЙ”?
Англия и Франция и впрямь были не против “второго Мюнхена” за счет Польши. Конечно, было бы лучше, если б Гитлер заключил с поляками союз против СССР. Но если уж не получилось, то почему не пожертвовать младшей союзницей? Это вполне соответствовало как интересам “старой”, европейской “закулисы”, так и европейского обывателя, зараженного пацифизмом. Пусть война катится подальше, на Восток, не мешая маленьким житейским радостям и удобствам. И когда она уже началась, британский посол в Берлине Гендерсон несколько дней настаивал на очередном предательстве. Засыпал Лондон предложениями, что первым условием для “спасения мира” должно стать “объявление маршалом Рыдз-Смиглы о его готовности немедленно прибыть в Берлин в качестве военного и полномочного представителя и обсудить все вопросы с фельдмаршалом Герингом”. Гендерсон даже еще и жаловался, что “поляки саботируют мирное решение” — это когда их давили германские танки и на их города сыпались германские бомбы! [203]
Правда, откровенно предавать Польшу оказалось все же неудобным. Политика “умиротворения” провалилась настолько позорно, что поднялись скандалы в парламентах, правительства повисли на волоске. И ради поддержания престижа все же пришлось отреагировать. Впрочем, не слишком уверенно. Начались обычные дебаты в кабинетах министров, между Парижем и Лондоном пошли споры — предъявлять ли ультиматум Германии, какой срок дать на исполнение? В результате Англия и Франция объявили Германии войну лишь 3 сентября, когда вооруженные силы Польши были основательно разгромлены. И, тем не менее, положение нацистов сразу стало чрезвычайно рискованным.
Их армия была уже сильнее, чем при оккупации Чехословакии, однако еще далека от будущего могущества. Чтобы сокрушить Польшу, Гитлер был вынужден сосредоточить против нее львиную долю войск. На Западе у него осталось всего 23 дивизии — против 110 французских и 5 британских. Как свидетельствовал Кейтель: “При наступлении французы наткнулись бы лишь на слабую завесу, а не на реальную немецкую оборону”. Все могло кончиться одним решительным ударом. И Польшу спасли бы, и агрессора уничтожили. Да только удара не последовало. Началась “странная война”. Франция даже потребовала, чтобы Англия не бомбила военные и промышленные объекты Германии (чего немцы тоже очень боялись — у них еще не было системы ПВО, не хватало истребителей). Но Англия послушалась, и от воздушных налетов воздержалась. Словом, война началась “ради приличия”. А Польшей пожертвовали запросто — тем более, что за ней лежал Советский Союз. Так может, все-таки сцепятся?
Нет, не сцепились. Это не входило в планы ни Гитлера, ни Сталина. И не входило в планы американской “закулисы”. Фюрер хорошо понимал, что если он углубится в Россию, оставлять за спиной 115 франко-британских дивизий слишком опасно. Или ударят или, по крайней мере, продиктуют свои условия. Поэтому нарушать мир с русскими было рано. А для Москвы альянс открывал возможность вернуть российские территории, утраченные в гражданскую войну. 17 сентября, когда разбитая Польша по сути перестала существовать, границу перешли советские дивизии. Западная Украина и Западная Белоруссия воссоединились с СССР.
27 сентября был заключен полномасштабный советско-германский договор о дружбе и границе, закрепивший и уточнивший раздел в Восточной Европе. И отношения между двумя державами установились, казалось бы, великолепные. Ведь и немцы помнили тесные связи с Советским Союзом во времена Веймарской республики, многие из них поворот в политике Гитлера восприняли как возврат к старому альянсу. Чему и фюрер подыгрывал. Он в беседах с приближенными называл свой курс “инсценировкой нового раппальского этапа” [27].
Такая инсценировка была ему необходимой, чтобы перебросить войска на противоположное направление. Уже 25 сентября 1939 г. начальник генштаба Гальдер записал в дневнике о “плане фюрера предпринять наступление на Западе”. А 27 сентября, в день подписания договора с СССР, Гитлер поставил перед своими военачальниками задачу “наступать на Западе как можно скорее, поскольку франко-английская армия пока еще не подготовлена”. Однако выяснилось, что германская армия еще менее подготовлена для такой масштабной операции. Вроде, и война в Польше была скоротечной, но в наличии осталось лишь треть боекомплекта боеприпасов — требовалось заново копить их, копить горючее. Оказалось необходимым ремонтировать танки, машины, участвовавшие в польской кампании, поскольку запасной боевой техники у немцев не было. И запчастей тоже не хватало.
Поэтому состояние “странной войны” вполне устроило нацистов. Оно давало возможность не спеша, без помех изготовиться к сокрушительному удару. Чтобы не нарушить это состояние, фюрер даже запретил своим подводным лодкам топить британские корабли. И продолжал морочить головы западным правительствам. Передавал предложения о мире через шведского бизнесмена Далеруса, итальянского министра иностранных дел Чиано, в выступлениях перед рейхстагом заявлял: “Если англичане действительно хотят мира, они могут обрести его через две недели, и без каких-либо унижений”. Из-за чего ссориться-то? Неужели, из-за какой-то “мертворожденной Польши” [203]?
Но Чемберлену и Даладье уже нельзя было клевать на такие дешевые приманки. Отвечали уклончиво — дескать, если Германия хочет мира, нужны “дела, а не только слова”. Что ж, для фюрера это стало хорошим поводом обвинить европейские демократии в эскалации войны. Однако многие западные политики и военачальники (во Франции — большинство) были вовсе не против того, чтобы замириться. При условии, если Германия вновь станет “предсказуемой” и обратится против СССР. Об этом вел неофициальные переговоры посол Англии в Ватикане Осборн. Посредником в заключении мира готов был выступить и папа римский Пий XII. В это время нацисты вовсю репрессировали католическое духовенство в Польше, но понтифика, судя по всему, это не смущало. За примирение на Западе он готов был содействовать “урегулированию восточного вопроса в пользу Германии”, то есть предоставлению нацистам свободы рук в Восточной Европе.
Советский Союз в начавшейся войне декларировал нейтралитет. Но Англия и Франция рассматривали Москву фактически в качестве германской союзницы. Составлялись планы бомбардировок бакинских нефтепромыслов и городов Закавказья британской авиацией, диверсий на советских промышленных объектах (Сталин и об этом знал от своей разведки, и подобные сведения, естественно, не способствовали симпатиям к западной коалиции). Лорд Горт и генерал Паунелл всерьез разрабатывали фантастический проект удара по Германии… с востока. Поскольку, мол, укрепления линии Зигфрида слишком сильны, и целесообразнее будет наступать из Ирана через Кавказ, попутно разгромить Советский Союз — и атаковать Германию с того направления, где она защищена слабее.
Но на реальных фронтах “странной войны” творились вещи еще более фантастические. Ряд германских высокопоставленных военных являлись убежденными “западниками”, осуждали изменение политики Гитлера, считая единственно верным альянс с Англией и Францией против СССР. А некоторые были не просто “западниками”. Как уже отмесалось, адмирал Канарис еще в Первую мировую войну, работая в США, установил связи с британской разведкой. Теперь в абвере возникло гнездо заговорщиков, принявшихся работать на англичан. Им передавались все планы операций, замыслы германского командования. Сроки наступления фюрер переносил трижды, с ноября на январь, потом на март, потом на май. Времени для подготовки к отпору к союзников было более чем достаточно. Но ничего сделано не было.
В январе 1940 г. потеряв ориентацию, в Бельгии приземлился самолет с немецкими офицерами, везшими карты и планы. По ним однозначно было видно, что Германия готовит вторжение в нейтральные Бельгию и Голландию. Однако правительства обоих государств решили “не поддаваться на провокации”, не стали заключать союз с Англией и Францией и приглашать их войска — вместо этого предпочли обратиться к Гитлеру с очередными мирными инициативами.
В апреле немцы предприняли частную операцию по захвату Дании и Норвегии. Об этом заговорщики из абвера также предупредили и союзников, и правительства стран, намеченных для агрессии. Но им “не поверили”. Хотя о том же свидетельствовало много конкретных фактов. Караваны германских транспортов с десантами шли мимо датских и норвежских военных флотов, береговых батарей. Один из транспортов потопила британская подводная лодка, спасенные немцы подтвердили — следовали в Норвегию. Но все это было оставлено без внимания! Дания и Норвегия не объявили мобилизацию, не привели в готовность войска.
Генерал Химмер, командующий вторжением в Данию, и командир десантного батальона приехали в Копенгаген… поездом. Осмотревшись, встретили в порту судно “Ганзештадт Данциг”, причалившее совершенно беспрепятственно, и единственный батальон захватил датскую столицу. Правительство отклонило предложение датского главнокомандующего генерала Приора о сопротивлении и капитулировало вообще без боя. Словом, здесь пацифизм сказался в полной мере: избежать войны любой ценой — любой в самом прямом смысле слова. Гитлер, кстати, такое послушание оценил: в других странах за нарушения оккупационного режима растреливали по 50-100 заложников, а в Дании — по 5 [50].