– Да помилуйте, граф, о каких безделицах вы говорите? Нет, вы не кавалер… Неужели же дела ваши, будь они трижды важны, не подождут? Неужели вы, имея в своем распоряжении массу исполнителей, не можете их передоверить на ближайшие полчаса? Чтоб хоть чуть-чуть расслабиться. – И графиня снова попыталась заключить графа в объятья. – А я уж постараюсь, дорогой… Вспомните тот вечер. Он был чуден…

Освобождение от объятий на этот раз было менее деликатным, почти грубым.

– Возьмите себя в руки, мадам. Это неприлично. – Тон был сухой и резкий. – В одном вы правы. Я действительно имею огромную массу исполнителей, но что касается того, чтобы возложить на них дела, то вот вам красноречивый пример того, как они справляются с ними.

Граф резко подошел к двери и распахнул ее.

– Заходи, паршивец! Заходи!

Нерадивый работник, которому граф доверил присмотр за выполнением строительных работ, нерешительно замялся у двери, не зная, как ему себя вести. Гнев графа пугал его.

– Расскажи, негодник, как ты провалил дело, которое я тебе, паршивцу, доверил?

Теперь уже пришел черед графине разразиться гневом.

– Граф, вы совсем умом тронулись на этом строительстве. Неужели же вы полагаете, что мне будет интересно все это слушать? Да вы обезумели, граф!

На гостью страшно было смотреть, гнев исказил ее лицо. От столь неслыханного оскорбления у нее перехватило дыхание. Оставаться здесь хотя бы еще минуту было выше ее сил. Дама резко направилась к двери, но, поравнявшись с мужчинами, так же внезапно остановилась. И тут произошло вовсе уж непредвиденное. Графиня принялась стаскивать с работника одежду. Мужчины застыли в оцепенении.

– Отдай ему свой наряд! – Истерически кричала графиня. – Он недостоин платья дворянина. Отдай, я приказываю тебе! Вот эта замызганная грязью рвань будет как раз к лицу этому ничтожеству. Он более ни на что не способен. Пусть ковыряется в грязи. Ну, давай же, болван!

И графиня проявила такую решительность, что бедолага даже не посмел что-либо возразить, и вскоре забрызганный раствором камзол был уже в руках графини, который она тут же бросила в лицо Сленсеру.

– Одевайся, шут! Облачайся в привычную для тебя личину, бревно! Мразь! Подлец! Подонок!

Графиня со всей силой хлопнула массивной дверью и бросилась прочь из этого душного дома. Ей казалось, она вот-вот задохнется.

Выбежав на улицу, воительница наконец-то вздохнула полной грудью. Свежий ветер, ударивший ей в лицо, был особенно приятен. Какое пьянящее чувство свободы испытывала она в эту минуту! Графиня даже удивилась его необычайной сладости.

Торопливо спустившись по ступенькам парадного входа, графиня вскочила в карету, скомандовала: «В Лондон!» и в изнеможении откинулась на спинку мягкого, обитого голубым бархатом сидения. Нет, в изнеможении – это не совсем верно сказано. С одной стороны ощущение, будто ей пришлось проделать огромную, изнуряющую работу, что, впрочем, соответствовало действительности, учитывая бешеные усилия при стаскивании камзола с работника графа. С другой стороны – необыкновенное облегчение, как будто бы с нее свалилась непосильная ноша, неподъемная тяжесть. Какое острое чувство облегчения и свободы! Удивительнейшее чувство! Как все-таки странно устроено на этом свете. Еще совсем недавно графиня жизни своей не мыслила без Сленсера, в страшном сне не могла бы примириться с разрывом, а сейчас, когда этот разрыв стал действительностью, даже радовалась этому. Извечное человеческое стремление к самоуспокоению. Одержимый идеей человек ищет тысячи путей для ее воплощения в жизнь. В случае же провала или смены решения пытается найти миллион недостатков в прежде задуманном, и тут же душа становится на место.

К черту! К черту этого глупого Сленсера, каким бы сказочно богатым он ни был! Да что это, в самом-то деле, неужто вокруг никого, кроме него? Такая бурная жизнь кипит, сколько кавалеров делали ей более чем прозрачные намеки последнее время на многих приемах, а она, глупая, отвечала им молчаливым отказом. Нет! Теперь-то она наверстает упущенное! Еще покажет этому Сленсеру. Он будет жалеть о своей черствости. А она, сверкающая бриллиантами (она обязательно их раздобудет, и побольше!) снисходительно хмыкнет: «Где ваша забрызганная грязью рвань, господин шут? Вам так к лицу!» Ох, поиздевается, ох поиздевается!

Уязвленное самолюбие никак не могло успокоиться в ней. Мыслимо ли, почти открыто, без намеков, предложила ему себя, свое тело, то, о чем и мечтать не смеют многие знатные люди столицы. Да он, мерзавец, должен ей руки целовать, упиваясь счастьем принять этот подарок судьбы. Другие готовы добиваться такой чести годами, сколь бы труден и разорителен не был этот путь. Ведь она предпочитает дорогие подарки, а не какие-то там безделицы. На смерть готовы ради нее, а он… Что может быть для женщины более унизительным, чем то, как отверг ее граф?

Взглянув в последний раз в окно кареты на ненавистные ей теперь места, на эту чертову стройку, графиня откинулась на спинку сидения, чтобы поудобнее расположиться, коротая длинную дорогу, и уже прикрыла для дремоты глаза, как тут же широко их раскрыла и резко выпрямилась. Что-то необычное и непонятное встревожило ее. Она снова, но на этот раз поспешно, взглянула в оконце кареты и увидела предмет своей тревоги. Вдали стояла коляска, она резко выделялась роскошным убранством среди обилия строительного мусора и хаоса. Коляска настолько роскошная, что графиня сразу же сообразила: здесь что-то не так. Ведь карета Сленсера осталась у дома графа. Тогда кто же хозяин этой? Через мгновенье графиня его увидела, стоял в стороне и беседовал с каким-то стариком. Уже издали чувствовалось, что это знатный господин. Его безукоризненно черный костюм с белоснежными манжетами и воротником издалека выделялся нарядностью и чистотой. Ведь все вокруг сновали такие замызганные!

Сердце графини учащенно забилось в предчувствии чего-то необыкновенного. Было сейчас же отдано приказание кучеру повернуть карету обратно. Сделали небольшой круг, объехали какое-то длинное строение, выехали с обратной стороны и остановились невдалеке от незнакомцев, спрятав карету за зарослями деревьев и кустарника. Место было выбрано прекрасно. Оставаясь незамеченной, любопытная сквозь просветы веток могла видеть все, что ее интересовало. Правда, расстояние не позволяло понять, о чем говорят, и это вызывало досаду графини. И все же.