Никто в те тяжёлые для всей страны дни не мог предположить, что через десять лет весь президиум ЕАК (за исключением Лины Штерн) будет расстрелян, а сама организация будет объявлена «преступной, шпионской и антисоветской». Даже формальное членство в Комитете могло дорого стоить всем участникам того памятного радио-митинга. Никто не знает, какие тучи сгущались над головой Давида Ойстраха в 1949-50 годах. Вполне возможно, что он подвергался реальной опасности. Но пока, в 1941-42 годах Ойстрах очень много работал – почти ежедневно выступал на радио как солист – с фортепиано, с оркестром, в трио и других ансамблях. Звукозапись на радио тогда не практиковалась, и все передачи шли сразу в эфир прямо из студии. Жил он в гостинице «Савой», от которой путь до радиостудии был неблизким. Концерты были часто в ночное время, и зимой. Город почти не освещался, транспорт ночью не работал, но не было ни одного случая, когда бы Ойстрах не выполнил своего долга – выступления перед микрофоном, на заводах, фабриках, перед солдатами и офицерами Красной армии. В 1942 году он стал членом партии.
Иногда он выступал и в других городах – Магнитогорске, Свердловске (где находились в эвакуации его жена и сын Игорь), Челябинске, Вологде, а в 1943 году вместе с пианистом Яковом Заком – и в осажденном Ленинграде. Давид Фёдорович Ойстрах был настоящим патриотом и честно выполнял свой долг и свои обязанности, где и когда бы это не требовалось.
Можно было бы не останавливаться вообще на формальном участии Ойстраха в ЕАК, если бы 17 августа 1942 года не произошло событие, определившее многое в судьбах тысяч людей в послевоенные годы. Это событие не было известно вообще никому, кроме лиц, участвовавших в служебной переписке. Если мы вспомним, на каком историческом фоне эта переписка имела место, то и сегодня это поражает своим, мягко выражаясь, несоответствием времени, места и характера этого документа критическому положению СССР в войне.
В августе 1942 немецкие войска, как известно, развивали новое большое наступление на всём южном фронте – гитлеровские армии рвались на Кавказ и к Волге, стремясь блокировать центр России от источников нефти. В эти дни заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК Г. Александров писал в своей докладной записке на имя Щербакова и Маленкова следующее:
«Отсутствие правильной и твёрдой партийной линии в деле развития советского искусства в Комитете по делам искусств при СНК СССР и имеющийся самотёк в работе учреждений искусства привели к извращениям политики партии в деле подбора, выдвижения и воспитания руководящего состава учреждений искусства, а также вокалистов, музыкантов, режиссёров, критиков и поставили наши театры и музыкальные учреждения в крайне тяжёлое положение. В течение ряда лет во всех отраслях искусства извращалась национальная политика партии.
В управлениях Комитета по делам искусств и во главе учреждений русского искусства оказались нерусские люди, преимущественно евреи.
…В Большом театре Союза ССР, являющемся центром и вышкой (так в тексте
…Во главе отделов литературы и искусства центральных газет также много евреев. Учитывая изложенное, Управление пропаганды и агитации считает необходимым разработать мероприятия по подготовке и выдвижению русских кадров. Произвести уже сейчас частичное обновление руководящих кадров в ряде учреждений искусств.
Нач. Упр. пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)
(Отрывки печатаются по сайту «Хронос», «Грани, ру.» и книге В. Костырченко «В плену у красного фараона».)
Кажется, что этот текст был написан в министерстве культуры и пропаганды доктора Геббельса, а не на Старой площади. Разумеется, Г. Александров лишь выполнял и оформлял технически задачу, данную ему начальством – сам бы он не посмел говорить об «отсутствии твёрдой партийной линии». Вероятнее всего это исходило от самого Сталина, как всегда искусно уходившего в тень, предоставляя делать подобную работу своим подчинённым. Поразительно, что терминология записки удивительно напоминает аналогичные документы Имперской музыкальной палаты при министерстве культуры и пропаганды Геббельса в первые годы нацизма в Германии. И не было, казалось, более важного дела у Агитпропа ЦК в августе 1942 года, чем заниматься подсчётом количества евреев в Консерватории, Филармонии или в Большом театре, когда смертельная опасность нависла над страной!
Упоминание в документе имени Ойстраха не оставляет никаких сомнений в том, что несмотря на абсолютную преданность своей стране, патриотизм, принадлежность к партии, честность личную и профессиональную, любой гражданин, какое бы высокопоставленное положение он не занимал, мог быть вознесён на вершину, в элиту советского общества, и так же мог быть низвергнут в пропасть…
Хорошо, что ни Ойстрах, ни Гилельс, и вообще никто из перечисленных артистов и профессоров, просто не знали о существовании этого документа. Хорошо также, что они были «солдатами» в ЕАК и лишь играли в радиоконцертах на своих инструментах. Они могли спокойно работать на благо страны, не подозревая о том, что уже рассматриваются как потенциально опасные и враждебные элементы. Впрочем, через 6 лет все принципы, изложенные Александровым в 1942 году – в 1948 стали осуществляться на практике. Интересно, что Александров дошёл в записке до полного абсурда, включая в эти проскрипционные списки и ничего не имевших с евреями общего А.Ф. Гедике (потомственный органист из российских немцев), К.Н. Дорлиак (происходившая из семьи немецких баронов), К.Г.Мостраса (грека по происхождению), академика Бориса Асафьева (русского интеллигента, лит. псевдоним Игорь Глебов) и даже, как видно из контекста – столь же нежелательного дирижёра ГАБТа А.Ш. Мелик-Пашаева («армянин, беспартийный»).
При выступлениях в блокадном Ленинграде Ойстраху не раз грозила опасность, как и всем его слушателям. Вот отрывок из статьи Н. Будашкина (Бюллетень Союза работников искусств от б июня 1947 года):
«Вероятно Ойстрах нигде так не играл, как здесь – ведь в зале сидели люди, которые вторую зиму героически отстаивали Ленинград от яростных атак фашистов… Это были рабочие завода им. Кирова, бойцы, матросы, офицеры, генералы и просто жители города. Они пришли сюда после трудового дня послушать Ойстраха, артиста с «Большой земли» – из Москвы. Концерт ещё не был окончен, как объявили воздушную тревогу. Никто не покинул зала. Вскоре в музыку, там, где это не предусматривалось партитурой, стали примешиваться как бы удары литавр: это приближался заградительный зенитный огонь. Слушатели немного посуровели, но по-прежнему внимали чудесным звукам советского скрипача. Зенитки бьют уже где-то рядом, дрожат стены, дребезжит фанера на окнах (стекол уже давно нет) тихо звенят люстры. Но люди, как и раньше, продолжают следить за мелодией. Ойстрах, заражённый, видимо, спокойствием аудитории в такой необычной обстановке, ещё больше вдохновляется, мастерски доигрывает концерт до конца… Овация особенно усилилась, когда было оглашено постановление о присуждении Давиду Ойстраху Сталинской премии. Сейчас как-то не верится, что это так было… Я сам присутствовал на этом концерте. Люди слушали Ойстраха, быть может, рискуя жизнью, и никому в голову не приходило бежать укрыться».
В другой раз артисту пришлось выступить в редакции газеты «Ленинградская правда». Через сорок минут после его выступления у самого входа в редакцию взорвалась немецкая бомба. Судьба хранила Ойстраха и на этот раз.
Такой была жизнь – с одной стороны имя Ойстраха появляется в документе, не вызывающем никаких сомнений в желании избавиться от подобных ему артистов, с другой – неожиданное получение Сталинской премии. Эти годы труда и выступлений в экстремальных условиях не могли пройти даром. Расплачиваться пришлось впоследствии – в 56-летнем возрасте у всемирно известного артиста произошёл первый инфаркт.
Все музыканты и просто любители музыки, родившиеся в 1920-1940 годах, да и много позднее, помнят своё первое впечатление от игры Давида Ойстраха. Если воспоминания некоторых знаменитостей в основном похожи друг на друга, то впечатления любителей музыки и музыкантов более скромного положения оказываются удивительно разными. Мои первые впечатления от игры Давида Ойстраха связаны с радио и его записями на грампластинки. В 1938 году Ойстрах сделал свою первую запись Концерта Чайковского с оркестром Московской Филармонии и дирижёром Александром Гауком. Запись эта звучала по радио очень часто ещё до войны, отдельные части иногда и во время войны. Впечатление от этой записи было огромным – мощный красивый тон, лёгкость и виртуозный блеск, глубокое чувство и теплота, передаваемые скрипачом естественно и без всякого напряжения – всё это создавало очень волнующую духовную атмосферу в каждом доме, где звучало радио. Второй пьесой, также передаваемой часто до воины, не очень часто во время войны и исключительно часто в послевоенное время вплоть до начала 1950-х – был Полонез Венявского №2 с оркестром, записанный на «тонфильм», то есть на звуковую дорожку киноплёнки. Надо сказать, что всё, записанное на тонфильм звучало грандиозно – как в кинотеатрах, так и по радио. Невозможно забыть звучание голоса Джильи в «трофейных» фильмах, шедших в Советском Союзе вскоре после окончания войны.
Скрипка Ойстраха звучала как бы группой трубачей-виртуозов – так кристально чисто, ярко и звонко звучали торжественные аккорды Полонеза. Более медленные эпизоды были прекрасны, волнующи, выявляли тонкую фразировку, элегантность и превосходный вкус. В общем, музыка Полонеза доходила до всех и пьеса была настолько популярной среди юных скрипачей, что все хотели её играть вне зависимости от своих технических возможностей на данном этапе.