Выигранная Карповым 32-я партия сняла все эти вопросы с повестки дня. Матч завершился: Карпов победил со счетом +6–5=21.
Иосиф Бродский как-то сказал, что поэт сам устанавливает планку, через которую прыгает: можно установить низко, чтобы заранее обеспечить себе успех, но можно и высоко, даже зная, что не допрыгнешь. Если это относится к творческой деятельности вообще, мне кажется, последний вариант – случай Корчного. Когда он говорил о завоевании звания чемпиона мира, даже когда был совсем близко к нему, где-то в подсознании он плохо представлял себя в таком качестве. Когда в Багио, выиграв три партии кряду, Корчной сравнял счет в матче с Карповым и, очевидно, владел игровой и психологической инициативой, о чем он думал?
«Я представлял, что выигрываю этот матч. А через 12–15 месяцев должен состояться матч-реванш. И я представил себе, что проигрываю реванш и просто физически, по времени не могу принять участие в новом цикле борьбы, поскольку в тот момент уже начинались бы следующие матчи претендентов… Всё это я высказал в интервью накануне последней партии».
Психологи знают феномен, входящий в личностную структуру невротического спектра индивидуума, называемый комплексом Поликрата: боязнь неприятностей, которые повлечет за собой восхождение на новую, более высокую ступень, бессознательное отторжение успеха, боязнь триумфа. Корчной просто не мог отрешиться тогда от постоянных мыслей об отборе, о кандидатских матчах, от всего, что составляло смысл жизни последних двух десятков лет.
Сама собой напрашивается параллель с Давидом Бронштейном: выигрывая матч с Ботвинником (1951), он много раз по ходу предпоследней 23-й партии мог добиться ясно ничейной позиции, мог сделать ничью и после неудачного хода, записанного Ботвинником, но, пройдя мимо всех возможностей, проиграл.
Его поведение до этой партии, да и после ее откладывания, свидетельствует о том, что он тоже не понял тогда огромной важности момента. Не осознал, что следует сделать самое последнее усилие, что надо сделать его именно сейчас, а не когда-нибудь в будущем, что следующего раза может и не представиться. Впоследствии Бронштейн давал различные объяснения невыигрыша того матча, но не был ли единственной причиной неудачи именно комплекс Поликрата?
Так и Корчной, четверть века спустя, вместо того чтобы отдать все силы решающей партии и думать только о ней, тревожился, что в случае победы и гипотетического проигрыша матча-реванша он не успеет принять участие в очередных претендентских матчах.
Уверен: если Карпов прочел то интервью, он получил дополнительный заряд энергии. А Корчной после безропотного проигрыша 32-й партии гарантировал себе… место в следующих претендентских матчах, войдя в привычное психологическое состояние.
А в самом конце, обозревая собственную карьеру, сказал совсем не чемпионскую фразу: «До сих пор не пойму, как удалось добраться практически до вершины…»
Победителя встречали на государственном уровне: море людей в аэропорту, транспаранты и здравицы в честь достойного сына советского народа, с честью выполнившего задание Родины, литавры военного оркестра, речи представителей всех слоев общественности, снова здравицы и цветы, цветы. Потом прием в Кремле, встреча с Брежневым, вручение ордена Трудового Красного Знамени (а после Мерано-1981 и высшей награды страны – ордена Ленина).
Трудно сказать, как закончился бы тот матч, играй оба выдающихся гроссмейстера просто в шахматы, без примеси зеркальных очков, йогуртов и йогов, скандалов с неподаванием рук, врачей-психологов, парапсихологов и медиумов, пресс-конференций, взаимных обвинений, оскорблений и многого, многого другого. Если бы всё решалось только в честной борьбе фигур на шахматной доске. Конечно, разница в двадцать лет – огромное преимущество, однако Корчной играл в Багио, по его собственным словам, как никогда в жизни, а в самом конце самочувствие у претендента было несравнимо лучше, чем у опустошенного физически и психически чемпиона.
Гипотетический вопрос, конечно. Случилось то, что случилось, и хотя три года спустя Корчной вновь завоевал право играть матч на первенство мира, он был только тенью яростного бойца в Багио, способного, казалось, совершить невозможное.
Уильям Фолкнер полагал, что каждого писателя следует судить по «мощи поражения», ставя в пример Томаса Вулфа, беспримерное мужество которого состояло для Фолкнера в том, что тот подчинялся лишь одному – «яростному стремлению к абсолюту и писал так, словно ему остается жить совсем немного». Виктор Корчной проиграл матч за мировую корону, но мощью своего поражения заслужил тогда уважение всего шахматного мира.
Когда Корчной играл второй матч за корону (Мерано 1981), ему уже исполнилось пятьдесят. Но дело было не только в возрасте: советская сторона вышла на новый, более качественный уровень подготовки, и речь шла не только о шахматной составляющей.
За несколько дней до начала матча в Мерано прибыли три огромных контейнера, сопровождаемые членами опергруппы КГБ, имевшими дипломатические паспорта. Уникальный груз считался дипломатическим и таможенному досмотру не подлежал. Итальянские власти, правда, пытались поначалу протестовать, но открыть контейнеры им не позволили, и секретное оборудование под кодовым названием «Шатер» было доставлено на виллу, выделенную Карпову в Мерано (посещать ее не имел права никто из посторонних, даже жена чемпиона мира). Это многотонное устройство, разработанное специалистами КГБ, экранировало внутренние помещения и практически полностью исключало возможность слухового контроля «противником». Устройство использовалось исключительно при выездах за границу первых лиц государства, и разрешение на его вывоз в Мерано дал лично Андропов. Но группа отвечала не только за безопасность самого Карпова и всей советской делегации.
По свидетельству сотрудника 11-го отдела Пятого Управления КГБ Владимира Попова, технические специалисты из состава опергруппы скрытно проникали в места размещения команды Корчного для установки аппаратуры слухового контроля. В ту же группу входили и специалисты, распылившие в помещениях, где располагалась команда претендента, специальные вещества, вызывающие чувство тревоги, нарушение сна и повышающие кровяное давление. Всего же делегация чемпиона мира в Мерано насчитывала ни много ни мало сорок три человека!
Следует признать, однако, что при подготовке к матчу Корчной допустил несколько ошибок. Пригласив для помощи Яна Тиммана, сильнейшего тогда шахматиста Запада, он не сошелся с голландцем в вопросе о размере гонорара, причем разница в суммах была совершенно ничтожной. В Мерано ему помогали совсем молодой Ясер Сейраван (американцу был только двадцать один год), гроссмейстер еще старой генерации Леонид Шамкович, эмигрировавший семь лет назад из Союза и живший в Соединенных Штатах, и Игорь Иванов, незадолго до этого не вернувшийся в Союз из зарубежной поездки и осевший в Канаде.
Я был на том матче в Мерано и знаю, что Иванов в чисто шахматной работе не участвовал: он был взят Злодеем только для того, чтобы, как говорил он сам, «одним своим видом действовать на нервы советским». Не знаю, как Игорь справлялся со своей ролью, но бар в его гостиничном номере пополнялся ежедневно, и его редко можно было увидеть раньше полудня.
Другая ошибка Корчного была более существенной. За пару месяцев до матча ему предложил помощь Николай Евгеньевич Хохлов (1922–2007). Бывший капитан госбезопасности отказался в 1954 году совершить политическое убийство и не вернулся в Советский Союз из ФРГ. Окончивший университет Дьюка в США и ставший доктором и профессором психологии, Хохлов мог бы дать Корчному не один разумный совет, учитывая к тому же его немалый опыт работы в специальных подразделениях КГБ. Тем более что сам Хохлов в 1957-м был отравлен и выжил лишь чудом: он провел несколько недель в больнице, балансируя на грани жизни и смерти. Немецкие и американские врачи установили, что его отравили специально приготовленным ядом (предположительно таллием).
Без сомнения, постоянное присутствие такого многоопытного и рассудительно-спокойного человека, каким был Хохлов, придало бы Корчному больше уверенности и вывело его из того раздраженного состояния, в котором он постоянно пребывал в Мерано (Виктор несколько раз менял комнаты в гостинице, но чувствовал себя всё равно скверно).