Летом 1999 года сказал ему, что собираюсь в Москву, говорить с Батуринским, а потом и написать о нем. Виктор опешил:
– Да вы понимаете, что это совсем другое, чем о Фурмане или о Кобленце писать, это совсем другое… Трудное, трудное…
И добавил с явным раздражением:
– Да и вообще, кто вас уполномочил это делать? Ведь это разбор исторического прошлого, а кто нам дал право его судить?..
Называвший Батуринского «заплечных дел мастером» и «по общепринятой морали – преступником, не имеющим права представлять делегацию, прибывшую играть в шахматы», два десятилетия спустя Корчной защищал бывшего военного прокурора.
Забылись матчи на первенство мира, забылся и Линарес 1989 года. Тогда, приехав на турнир в Испанию, Корчной обнаружил, что главным судьей будет Батуринский, и поставил вопрос ребром: «Или черный полковник, или я». И даже когда предложили компромисс – Батуринский будет судить все партии, кроме ваших, всё равно стоял на своем: «Не хочу видеть эту фигуру даже в поле моего зрения». Петицию в поддержку Корчного подписали многие участники, но большинство решило устраниться от вопроса, и в знак протеста Виктор уехал из Линареса, так и не приступив к игре.
А когда Батуринский умер, Корчной снова говорил о нем с уважением, едва ли не с пиететом. С уходом бывшего главы советских шахмат какой-то кусок оторвался от него самого, и уже не важно было, сколько крови попортил ему Батуринский в Багио, в Мерано, да и раньше, в Москве, уже забылось, как он сам называл того когда-то.
Не могу найти другого объяснения, кроме того, что в прошлом обоих связали, быть может, самые эмоциональные, самые яркие страницы их жизней. А с каким знаком они были – плюсом или минусом, отошло для Корчного на второй план. Так немецкий и британский солдаты, встретившись году в 1995-м, радостно вспоминали подробности боев полувековой давности, забывая, что тогда в любой момент могли получить пулю один от другого.
Но, может быть, объяснение не только в общности времени, пережитого вместе?
Борец немецкого Сопротивления времен Второй мировой войны сказал как-то, что человек всегда заражается тем, против чего борется, и что в фашистском режиме он видел то, чего не мог уничтожить в себе самом. Вспомнил отношения Корчного с Батуринским и подумал – в этой мысли что-то есть. Тем более что и заражаться Корчному особенно не надо было: после сорока пяти лет пребывания в Советском Союзе, в той же самой системе понятий и представлений микробы эти никуда не исчезли, никакие западные антибиотики их не взяли.
Позвонив 19 мая 2013 года, он начал с места в карьер:
– Вы знаете, конечно, что Лотар Шмид умер, он ведь не только мой сверстник, он ведь арбитром на нашем филиппинском матче с Карповым был. Там, перед началом 8-й партии…
А незадолго до смерти снова вспоминал о том матче:
– Говорят, время лечит раны, время всё приводит в порядок. Но не объясняют – сколько времени нужно…
Чтобы смягчить боль от матча в Багио, протяженности человеческой жизни оказалось для Корчного недостаточно, и события тех дней не уходили из его памяти до самого конца.
Бойкот злодея
Когда Корчной остался на Западе, советская федерация резко возражала против его участия в очередном цикле розыгрыша первенства мира, утверждая, что невозвращенец теперь никого не представляет. Тем не менее ФИДЕ сохранила за ним право играть в матчах претендентов, и Корчной не преминул этим правом воспользоваться.
Отказываться от борьбы за высший титул для советских функционеров не было резона: в этом случае они наказывали бы самих себя. Победив последовательно Петросяна, Полугаевского и Спасского, Корчной вышел в начале 1978 года на Карпова.
Но после сражения в Багио время официальных матчей закончилось и начался настоящий бойкот «предателя». Этот бойкот осуществлялся не кем-нибудь, а государством, причем не просто рядовым членом ФИДЕ, а самым влиятельным и могущественным.
К тому же на руках у советских функционеров оставался сильный козырь: семья невозвращенца. Члены семьи человека, без разрешения властей покинувшего пределы СССР, всегда становились изгоями, если не подвергались прямой опасности. Институт заложничества был известен с древних времен, но нигде не применялся с таким изощренным цинизмом, как в Советском Союзе.