Фактически в одиночку он вышел на борьбу с гигантским исполином, мобилизовавшим против него целое войско тренеров, консультантов, советников, журналистов, переводчиков, явных и тайных агентов КГБ, функционеров всех мастей, докторов, психологов и массажистов. Не был забыт даже персональный повар. К тому же у государства в заложниках оставалась его семья, и многим казалось чудом, что Корчной вообще был в состоянии играть в шахматы. Плохо представляя, кто еще, кроме него, мог бы противостоять такому давлению, рискну предположить и обратное: огромный перевес в живой силе и технике на стороне врага, груз жизненной драмы, развертывавшейся в Ленинграде, угрозы и провокации со стороны советских, очевидная поддержка чемпиона организаторами, раздражая и выводя из себя Корчного, вместе с тем являлись для него своеобразным допингом и ввергали его в состояние яростной концентрации и мобилизации всех сил. Не исключаю, что он даже специально читал советскую прессу со статьями о себе, чтобы еще больше разжечь боевой пыл и настроиться на бескомпромиссную борьбу.
Нельзя было назвать легким и положение Карпова. Советский журналист, вернувшись в Москву с Филиппин, писал: «В Багио Карпов отвечал за каждый из 1525 ходов, которые еще суждено было сделать в матче, не только перед собой. Перед страной».
Анатолий Евгеньевич и сам прекрасно понимал, что выполняет миссию государственной важности, да и пример Спасского, впавшего в немилость после проигрыша Фишеру, не мог не маячить перед его глазами.
Шахматы были частичкой агрессивной политики Советского Союза, целью которой было любыми средствами предъявить миру преимущества коммунистического строя, а заодно покарать человека, решившего с ним порвать.
Одну из ведущих ролей в Багио исполнял глава делегации Карпова, начальник отдела шахмат Спорткомитета СССР Виктор Давидович Батуринский (1914–2002). Имеется в виду, конечно, не шахматная роль, хотя бывший военный прокурор был довольно сильным шахматистом и гордился тем, что в ходе доигрывания 13-й партии была использована идея, пришедшая ему в голову. Батуринскому было не столь лестно, как писал потом Карпов, «попасть в историю», сколь важно, как признался сам отставной полковник юстиции, «не попасть в историю» в случае неудачного исхода поединка.
Батуринский прекрасно знал, на каком уровне интересуются этим матчем. В приемной председателя Спорткомитета Сергея Павлова стоял шахматный столик, у которого во время партий в Багио постоянно дежурил кто-то из гроссмейстеров, чтобы дать компетентную справку, если позвонят из Секретариата ЦК КПСС. Частые звонки раздавались и в Центральном клубе на Гоголевском. Ходом партий регулярно интересовались помощники Генерального секретаря – Цуканов, Александров-Агентов, да и сам Брежнев, по свидетельству очевидцев, по несколько раз на дню спрашивал: «Как там наш Толик?..»
Подполковник КГБ Владимир Попов, впоследствии эмигрировавший в Канаду, рассказывал, что в Москве во время матча в Багио работало два штаба. Один из них действовал в 11-м отделе Пятого Управления КГБ, куда поступала вся информация о ходе матча. Другой располагался в Спорткомитете СССР, где постоянно находились советские гроссмейстеры. Их рекомендации шифрованными телеграммами поступали в оперативную группу КГБ, действовавшую в составе команды Карпова на Багио.
Конечно, у Корчного не было столь мощной государственной поддержки, но и он не был обойден вниманием. На его адрес приходили телеграммы с пожеланиями успеха от Жана-Поля Сартра, Сэмуэла Беккета, Эжена Ионеско, Фернандо Аррабаля, называвшего Батуринского «черным полковником и поставщиком эшафота».
На всех заседаниях жюри матча, в меморандумах, записках и обращениях Батуринский с блеском отстаивал позицию советской стороны, доказывая свою правоту и раз за разом оставляя вражеский лагерь в растерянности, гневе и бессилии.
Секретарь ФИДЕ Инеке Баккер вспоминает, что Батуринский не только был в курсе всего, но и помнил многое на память – правила, параграфы, законы, статьи – и был очень хорош в их интерпретации: «Здесь записано так, но надо понимать эдак, вы не обратили внимания на оговорку этого пункта и так далее…»
Еще до открытия матча разгорелась дискуссия, имеет ли право Корчной, живущий в Швейцарии, но не имеющий гражданства этой страны, играть под швейцарским флагом. «Нет! – сказал Батуринский. – Если Корчной не является швейцарским гражданином, то он и не имеет права играть под швейцарским флагом!» А когда представители претендента выдвинули контраргументы, он просто вышел из зала, громко хлопнув дверью.
Резко обрывал Помпей сицилийцев, ссылавшихся на традиции старинных законов: «Перестаньте приводить статьи законов тому, у кого за поясом меч». В отличие от Помпея, Батуринский прекрасно знал статьи и параграфы законов и еще при обсуждении прав Фишера в преддверии его матча с Карповым мог поставить на место самого президента ФИДЕ: «А как же пункт 4.1 в уставе ФИДЕ о матче на первенство мира, ведь он противоречит пункту 4.11?» – на что Эйве не знал, как и ответить.
И пусть Батуринский не имел за поясом меча, зато он знал, что за ним возвышается могучее государство, с которым считаются все в мировой политике и, тем более, в шахматном королевстве.
Ему удалось настоять на своем, и эта первая маленькая победа открыла длинную серию побед на протяжении трехмесячного матча. «Батуринскому, – вспоминал Корчной, – удалось доказать, что я не представляю никого, что я – никто, что я пришел ниоткуда и что охота на меня открыта».
Уже после окончания матча претендент признал: «Хотя Батуринский был послушный солдат и хорошо исполнял приказы начальства, он был прекрасным юристом, и это его заслуга, что тогда в Багио советские так замечательно держались на всяких переговорах и были сильны в юридических крючкотворствах. Карпов обязан Батуринскому многим, очень многим, он был достойный защитник его, всей системы и роль свою выполнил блестяще».
Было известно, что Корчной всегда любил внимание прессы. Он редко отказывал журналистам, и тем не стоило большого труда растормошить его, вызвать на откровенность, увести разговор от шахмат в другие сферы. Уверен, что те, кто «разрабатывал» Корчного в Москве, не могли пройти мимо и этого факта.
Гроссмейстер Лев Альбурт рассказывает, что до своего бегства из СССР он всегда имел хорошие отношения с Батуринским, и когда встретился с ним в тесной московской компании через пару месяцев после матча в Багио, того потянуло на воспоминания:
«Прибыв на Филиппины, я связался с двумя журналистами из таиландской газеты довольно правого направления, являвшимися в действительности если не советскими агентами, то уж, во всяком случае, настроенными исключительно просоветски. Я объяснил им задачу и обеспечил приезд на Филиппины. Как и ожидалось, Корчной очень легко согласился на интервью, в ходе которого журналисты от шахматных проблем постепенно перешли к внешней политике Филиппин.
“В филиппинской печати идет ожесточенная кампания за вывод американских военных баз и, разыскивая сильную руку, в поисках политической, финансовой, экономической помощи, филиппинское правительство ориентируется отнюдь не на ближайших соседей”, – сказал Корчной. После чего обрушился на Кампоманеса, заигрывающего с Советами, а потом и на самого президента Маркоса, употребляя очень сильные выражения. Газета с напечатанным интервью поступила в советское посольство в Маниле, текст интервью был переведен, затем через помощников Маркоса попал на глаза президенту страны, который, разумеется, был недоволен высказываниями Корчного. Разъярен был и Кампоманес. С этого момента главный организатор матча, раньше пытавшийся соблюдать нейтралитет, был полностью на нашей стороне. Он даже принимал участие в наших совещаниях, где разрабатывались методы борьбы с корчновским лагерем», – с гордостью говорил Батуринский.
На фоне таких закулисных историй невинной шуткой кажется его ответ Реймонду Кину: «Считайте, что мы не джентльмены», когда англичанин во время последней партии матча стал упрекать Батуринского, почему было нарушено «джентльменское соглашение», которого ранее придерживались оба лагеря.