Но на осеннем тренировочном сборе голландской команды перед Олимпиадой в Хайфе (1976), в котором участвовал и он, отношения были еще вполне безоблачные, хотя какая-то напряженность уже чувствовалась. Однажды он спросил, почему я обращаюсь к Тимману – Ян Хендрик, а не просто Ян, и когда я ответил, что это просто шутка, недоверчиво покачал головой.

Настоящая размолвка произошла несколько месяцев спустя, в январе 1977 года в Вейк-ан-Зее. Корчной там не играл: организаторы, как он не без основания предполагал, опасаясь бойкота советских, решили обезопаситься и не пригласили его в турнир. Но особенно расстроен Виктор не был – в феврале его ждал четвертьфинальный матч претендентов с Петросяном. Корчной готовился к этому матчу весьма основательно, и соревнование в Голландии не очень вписывалось в его программу. К моему удивлению, я увидел его в Вейке на открытии турнира, а вместе с ним и Макса Эйве. Не успели мы поздороваться, как Эйве отозвал меня в сторонку.

– Наш следующий матч с вами в феврале, – сказал он, – и ты играешь с Виктором.

Речь шла о командном чемпионате Голландии: Корчной выступал за роттердамский «Фольмак», а Эйве порой еще и сам играл за эту команду.

– У него это получается впритык перед матчем с Петросяном, – продолжил Профессор, – и ему очень не хотелось бы из-за одной партии специально прилетать из Цюриха. Короче: ты не возражаешь, если в этой партии будет зафиксирована ничья?

Пуристы наверняка обратят внимание на то, что такое не вполне вписывающееся в шахматный кодекс предложение было сделано не кем-нибудь, а самим президентом ФИДЕ, но – из песни слов не выкинешь: в конце концов Эйве сам был шахматистом.

Мою импульсивную реакцию: «О чем речь! Разумеется, ничья!» – прервал стоявший рядом спонсор леуварденского клуба «Филидор», за который я играл уже четвертый сезон:

– Погоди, погоди, Макс (спонсор и Эйве были приятелями еще с довоенного времени. – Г.С.). Генна, конечно, согласен, но окончательное решение принимаю я.

И, взяв меня за локоть, отвел в сторону и прошептал на ухо:

– Если мы им откажем, «Фольмак» будет играть в ослабленном составе, и наши шансы, как ты понимаешь, возрастут. Это же решающий матч! Победитель – фактически чемпион страны! Нет, нет, не волнуйся, я сам передам Эйве, что мы не согласны…

По лицу Корчного, которому Эйве сообщил, что предложение отвергнуто, я видел, что он в ярости.

Согласно тогдашним правилам, в связи с форс-мажорными обстоятельствами член команды мог сыграть свою партию заранее. Таким обстоятельством, разумеется, мог считаться четвертьфинальный матч претендентов на первенство мира одного из членов клуба.

Дата была согласована, и на нашу партию, игравшуюся в штаб-квартире ФИДЕ в Амстердаме, Корчной прилетел из Цюриха. Время было позднее, и кроме него и секретаря ФИДЕ Инеке Баккер в зале, где обычно сидели сотрудники офиса, никого не было. Я поздоровался с обоими, Корчной не ответил. Часа через два большинство фигур было разменено и возникла совершенно пресная позиция. Боковым зрением я видел, что Виктор о чем-то шепчется с Баккер. Когда, сделав ход, я поднялся из-за стола, та тихо сказала, что Корчной предлагает ничью. Поняв, что мне объявлена война, я попросил Инеке передать, что согласен, и вышел в вечерний Амстердам.

Компромиссов он не признавал, с легкостью записывая во враги вчерашних друзей. Причина была, как правило, одна – в какой-то момент они становились для Корчного препятствием на пути к званию чемпиона мира. И я был внесен им в черный список только потому, что не откликнулся положительно на его просьбу, тем более перед матчем с его заклятым врагом.

Полгода мы не общались совершенно, пока я случайно не встретил его в амстердамском трамвае: хотя Корчной жил уже в Швейцарии, он часто бывал в Нидерландах. Виктор готовился выйти на следующей остановке, и я – скорее импульсивно, чем обдуманно – подошел к нему и, сказав, что весь инцидент не стоит и выеденного яйца, предложил заключить мир. Он секунд десять не отвечал, а когда двери раскрылись, бросил: «Я подумаю» – и вышел из трамвая.

Несколько дней спустя я получил открытку. Вот ее текст:

«“То сердце не научится любить, которое устало ненавидеть”. Мужайтесь…»

Тогда показалось, что эти некрасовские слова касаются меня, хотя я и не понял, отчего мое сердце устало ненавидеть. И только совсем недавно дошло, что поэтический текст относился к нему, к нему самому, и только мужаться предлагалось мне.

Я не был единственным, с кем Корчной внезапно менял знак плюс на минус. Борис Гуревич (1930–2016), знавший Корчного с детских лет, вспоминал: «Когда ему казалось, что кто-то проявил по отношению к нему малейший недружественный поступок, он немедленно прерывал с ним всякий контакт. Или как минимум менял к нему отношение. При этом такого поступка могло и не быть, просто давала о себе знать его чудовищная подозрительность».

На матче с Ефимом Геллером (Москва 1971) ему помогали Вячеслав Оснос и я. Корчной выиграл со счетом 5,5:2,5. После заключительной партии мы вернулись в гостиницу и ждали его в ресторане, чтобы отпраздновать победу. Появился Виктор, мы подняли бокалы. Первым, что он сказал, было: «Что бы вы, ребята, ни говорили, а выиграл я матч у сволочи…»