Мы с Осносом переглянулись, а он тут же начал перечислять какие-то грехи своего соперника. Весь монолог не удержался в памяти, но запомнился рассказ, как Геллер, зная (?!), что Корчной ограничивает себя в курении, специально (?!) гасил окурки в пепельнице, чтобы сбить его со счета (оба были заядлыми курильщиками, а тогда курить разрешалось прямо во время игры). Даже выиграв матч, Корчной всё еще был в борьбе, в упреках и разоблачениях.
Не так просто вспомнить кого-нибудь из его близких или коллег, с кем у него не возникало бы конфликтных ситуаций. Этого избежали разве что гроссмейстеры, работавшие с ним какое-то очень короткое время. Даже в отношениях с Бронштейном, к которому Корчной относился с безграничным уважением, даже с Каспаровым, которого он боготворил и безоговорочно поддерживал во всех поединках с Карповым, были приливы и отливы.
Так или иначе, наши контакты прервались на несколько лет. Весной 1981-го мы оба играли в Соединенных Штатах, в Лон-Пайне. Перед последним туром Корчной единолично лидировал, я отставал на пол-очка. Быстрая ничья обеспечила ему победу в турнире, он был очень доволен, и после партии мы даже перекинулись несколькими словами.
Через месяц мы встретились снова – на турнире в Германии. Первой, кого я увидел, прилетев в аэропорт Бад-Киссингена, была Петра Лееверик. Она сказала, что Виктор прибывает через четверть часа и, если я не возражаю, она довезет нас обоих до гостиницы. Протестовать было нелепо, и всю дорогу мы разговаривали, как в былые времена.
Отношения были восстановлены и не прерывались уже до самого конца. Я бывал у него дома в Волене, он – у меня в Амстердаме, мы несколько раз устраивали сборы, порой длительные, играли вместе в турнирах, виделись на Олимпиадах, регулярно говорили по телефону. Нас связывала общая профессия, страна, где мы родились, город, в котором оба жили, но главное – память: в настоящем нас связывало прошлое, что особенно важно в эмиграции. Тем более что общий интерес, шахматы, являлся для него больше чем интересом – жизнью самой, а общие воспоминания пришлись на наиболее волнующие периоды наших жизней.
Были ли мы друзьями? Не думаю, что это слово правильно для определения наших отношений. Русское «дружба» отличается от французского amitié или немецкого Freundschaft. Дружба по-русски – это отношения глубокой духовной близости, сопереживания, взаимной открытости, доверия и бескорыстия. Плохо себе представляю, чтобы слово «друг» Виктор вообще мог бы употребить по отношению к кому-либо, разве что в далеком детстве.
Он признавал это сам. Когда Корчному исполнилось восемьдесят, он сказал: «У меня практически нет друзей, ведь почти никого из моего поколения не осталось в живых».
Но только ли в этом было дело? Когда и кого он мог бы безоговорочно назвать другом? У него были соперники, коллеги, знакомые, приятели, в молодости собутыльники и партнеры по карточному столу, секунданты, спарринг-партнеры, преданные болельщики. Но друзья?
Единственными настоящими друзьями Корчного были тридцать две фигуры шахматной доски, и эти друзья всегда были рядом, даже в самом конце, когда он, сидя в инвалидной коляске, потихоньку передвигал их в своем воображении.
Битвы с Карповым
Впервые они увидели друг друга в Челябинске, где десятилетний школьник Толя Карпов сделал ничью с Корчным в сеансе одновременной игры. А когда семь лет спустя Карпов поступил в московский университет, и его вынуждали перейти в студенческое общество «Буревестник», не давая свободного графика посещения лекций, Корчной выручил будущего соперника. Он познакомил его со своим другом, профессором питерского университета Лавровым, а тот помог Анатолию перевестись в Ленинград, где жил и тренер Карпова – Семен Абрамович Фурман.
Летом 1969 года сборная Ленинграда готовилась к командному первенству страны в сестрорецком пансионате «Дюны», а Карпов с Фурманом жили неподалеку в зеленогорском Доме творчества «Архитектор»: через месяц Толе предстоял юношеский чемпионат мира в Стокгольме. Не помню, кто предложил сыграть им несколько блицпартий, но небольшого роста, на редкость худой мальчишка с пронизывающим взглядом и молниеносной реакцией просто разгромил Корчного. Запомнилась и манера, в которой играл будущий чемпион мира: даже на висящем флажке он избирал не просто крепкие, хорошие ходы, но – наилучшие. Несколько партий превратились в дотемна затянувшийся яростный поединок. Карпов вспоминал потом, что его уязвленный поражением соперник на следующий день специально приехал в Зеленогорск и взял убедительный реванш. Но на том матче я уже не присутствовал.
Весной 1971 года в том же Доме творчества «Архитектор», где мы с Корчным готовились к четвертьфинальному матчу претендентов с Геллером, в соседнем коттедже жили и Фурман с Карповым. Изредка, когда время приближалось к обеденному, мы навещали их. На подходе к домику Виктор и я повышали тембр голоса, давая знать о своем приближении, дабы не вторгнуться нечаянно в тайну анализа; если же окна были затворены, бросали в них горсть песку, как это делали любовники в старинных французских романах.
Тогда же по инициативе Корчного они сыграли тренировочный матч. Отношения у них были превосходными, и четыре партии игрались в доме Корчных на Васильевском острове в Питере. Во всех этих партиях у Виктора, по его собственному желанию, были черные. Карпов выиграл – 2,5:1,5. Раздосадованный Корчной попросил сыграть еще две партии, одна снова закончилась вничью, а в последней, где у него были уже белые, Виктор добился победы.
Этот тренировочный матч явился как бы генеральной репетицией перед их финальным матчем претендентов в Москве (1974) и несравненно более жестокими битвами за корону в Багио (1978) и Мерано (1981).
Но всё началось с межзонального турнира в Ленинграде (1973), где Корчной и Карпов разделили победу. Перед тем межзональным Корчной в очередной раз бросил курить и решительно отказался от алкоголя. Сведя к минимуму какой-либо контакт с внешним миром, он осуществлял регулярные длительные пробежки, по особой программе делал специальные упражнения, для улучшения сна учился расслабляться, обращался за помощью к психологу. Начал заниматься йогой, для активизации работы мозга стал принимать какие-то медикаменты.
Не была забыта ни одна мелочь: энергии, отданной каким-то другим занятиям, могло не хватить на борьбу за доской! Во время турнира Корчным была напрочь исключена «культурная программа» – об экскурсиях, приемах, встречах не могло быть и речи.
– Что буду делать в выходной день? Ничего не буду, – отвечал Корчной на вопрос журналиста во время того межзонального. – Дома буду сидеть. Думать об оставшихся партиях. Отдыхать. Ну, разве что погуляю немного.
Кто-то мог бы подумать, что за успех платится слишком высокая цена, но для достижения наивысшего результата никогда и никакая цена не была слишком высокой для Виктора Корчного. Его modus vivendi был очень прост – жертвовать в жизни всем ради достижения цели и признания в шахматах. В том цикле он не только разделил успех в межзональном вместе с Карповым, но и снова встретился с ним в финальном матче претендентов, после того как оба успешно прошли барьеры четвертьфинальных и полуфинальных, совсем нелегких поединков.
Хотя московский матч (1974) Корчной играл еще под советским флагом, для спортивных функционеров уральский паренек, представитель – и не только по паспорту – «коренной» национальности был по всем параметрам значительно более подходящим, чем вечный траблмейкер, непредсказуемый Корчной, в личном деле которого было немало нарушений.