Вот что вспоминал сам Корчной об этой поездке:
«Я начал свои выступления в Чикаго, постепенно добрался до Калифорнии, а потом через Нью-Орлеан вернулся в Нью-Йорк. И везде, где я останавливался, везде следовал за мною, интересовался мною Роберт Фишер. Он звонил, его узнавали по голосу, спрашивали, кто звонит. Он отвечал – аноним. Так было и в Чикаго, и в Денвере, и дальше. Но вот, наконец, я в Лос-Анджелесе. Звонки прекратились. У знакомых я узнал телефон фишеровской секретарши Маккерроу и позвонил ей. Я сказал, что хочу встретиться с Фишером. “Это невозможно”, – ответила она. Я решил взвалить всю ответственность на себя: “Как? Я пересек всю Америку ради того, чтобы встретиться с ним!” – “Ну, подождите тогда”. Она позвонила довольно скоро: “Завтра приезжайте в Пасадену на такую-то улицу. Там я работаю. Приезжайте к 12 часам, он туда придет”.
К 12 часам, как самый пунктуальный швейцарец, я был на месте. Был теплый августовский день. В стране, где на вес золота каждая минута, я прождал американца 53 минуты! Наконец он появился – в зимней шапке, с десятком книг под мышкой. Зачем зимняя шапка? Для камуфляжа… Думается, во всей Калифорнии не было сегодня второго такого типа – в зимней форме. А книги? Это – мне в подарок. Кажется, антиамериканские, антиобщественные взгляды сформировались в нем еще не окончательно. Но он их уже “нащупывал”: книжки были в основном о всееврейском заговоре против мировых держав. Прошло еще несколько лет, и этот еврей скатился к откровенному, неприкрытому антисемитизму…
Первое, что я почувствовал – что он ужасно одинок, нет ни мужчины, ни женщины, с кем он мог бы быть откровенен. Он был довольно открыт со мною. Но ему бы найти кого-либо, кто лучше владел бы тонкостями английского языка. Мы разговаривали с ним несколько часов. Он предложил пойти поесть. Выбрал ресторан, после еды заплатил за обоих. Потом, уже без шапки, гулял со мной по улицам еще пару часов. Мы беседовали о многом. Я был поражен его потрясающей шахматной памятью. Какой бы партии я ни коснулся, он отвечал моментально, как будто сам об этой же партии думал. Он ругал американскую шахматную федерацию, редакцию журнала U.S. Chess Review, руководителя федерации Эдмондсона, называя их всех просоветскими. Смысл в этом был, но несколько поверхностный. Будучи советским гражданином, я был не в силах понять, что Советский Союз невероятно силен! А советская шахматная федерация узурпировала власть в ФИДЕ и ведет себя как ее хозяин, нарушая законы и традиции этой организации. Все во всем мире, далеко не только шахматном, вынуждены считаться с этим бандитом! А зная, как все боятся советского диктата, я, может быть, и не решился бы на бегство! Нужно было много счастья, чтобы отстоять свое место в шахматном мире, как это мне удалось. Фишер восхищался моим поступком, но связать логически все звенья того, что творилось в шахматном мире, не мог.
А после появилась госпожа Маккерроу, и они вдвоем проводили меня к пяти часам в Лос-Анджелес, где через час я должен был начать беседу и сеанс. Я был полон впечатлений от дневной встречи и, конечно, кое-что рассказал любителям шахмат. В конце концов, пребывание Фишера в Пасадене, как я понимал, вряд ли было секретом для большинства жителей Лос-Анджелеса. Но Фишер рассудил иначе. На следующий день он прислал мне сердитое письмо, где предположил, что я работаю на советскую разведку. Мне было достаточно. Больше я с Фишером не переписывался, никаких дел не имел. И если мне задавали вопрос – не хотел ли бы я сыграть с Фишером – я отвечал и отвечаю, что кроме обязательных матчей на первенство мира предпочитаю встречаться за шахматной доской с людьми, которых уважаю…»
Оставим без комментариев несколько корявый и сбивчивый рассказ Корчного о той поездке, тем более что написан он был много лет спустя. Заметим только, что фамилия секретарши Фишера была не Маккерроу, а Мокароу (Мокаrow).
Посмотрим на те же события с другой стороны: после смерти отца Игорь Корчной обнаружил в его архиве письмо Фишера, посланное американцем еще во время турне Виктора по Соединенным Штатам, 25 сентября 1977 года. Вот оно:
Дорогой Виктор, как Ваши дела? Надеюсь, Вы доехали благополучно.
Только сегодня я получил кассету с записью Вашего выступления в пятницу вечером 16 сентября (в день нашей встречи) и очень расстроился. Не говорил ли я Вам и не договаривались ли мы буквально за несколько минут до Вашего выступления, что содержание наших разговоров должно остаться совершенно конфиденциальным, за исключением только самого факта, что мы виделись????? Это выше моего понимания. Или у Вас очень короткая память, или…
Я рассказал Вам, что обложен со всех сторон заговорщиками, и полагал, что Вы превосходно поняли это. Я ценю Вашу открытость, чувство юмора, дружелюбие, доброжелательность и т. д. Но я не могу общаться с кем-то, кто предает мое доверие. Итак, Вам решать. Очень может быть, что кое-что из того, что Вы говорили, было переиначено или искажено (не пленка – а Ваши слова!). Возможно, это произошло из-за того, что наша встреча была довольно короткой, или явилось следствием Вашего недостаточного знания английского. Знаю, что Вы всё еще имеете связи с Шахматной федерацией Соединенных Штатов и с ФИДЕ. Я этого не одобряю, но это Ваше решение. Я порвал с ними всякие отношения и считаю их грязными гангстерами. В особенности я не хочу давать никаких «интервью» Chess Life & Review. Для их пакостных планов было бы большой удачей получить прямо или косвенно такое «интервью» от Вас. Опять же, всё это я Вам объяснял. Вы не должны разделять мою точку зрения, но Вы держать слово. К моему сожалению, Вы этого не сделали. Не знаю, сколько вреда уже было причинено. Предполагаю, у Вас есть еще выступления и вы перед возвращением в Европу будете давать интервью. Мне остается только ожидать, появится ли что-нибудь еще в прессе.
Всего наилучшего, БОББИ
P.S. Для моего почтового ящика мое имя необязательно.
Письмо отпечатано на машинке, и только БОББИ – большими буквами – написано от руки, равно как и постскриптум. Подчеркивания сделаны в английском оригинале. Слово night написано как nite. Это можно принять за сленговое написание, а вот в слове conspirators допущена ошибка – написано conspiritors. Хотя Фишер хорошо владел языком, ошибочки имеются и в других сохранившихся письмах американца.
Билл Ломбарди (1937–2017) вспоминал, как одиннадцатилетний Бобби, подписывая бланк после сдачи партии соперником, неправильно написал слово resign. Примем романтическое объяснение Ломбарди той ошибки: Фишер просто не хотел знать, как пишется это слово.
Что касается английского языка Корчного, наверняка он владел им тогда не в той степени, чтобы на равных вести беседу с американцем, хотя могу засвидетельствовать: Виктор постоянно совершенствовался в языке и регулярно читал книги на английском, еще находясь в Советском Союзе, – и продолжал это делать после того как остался на Западе. Хотя живя в Швейцарии, Корчной худо-бедно выучил и немецкий (необходимый для получения швейцарского гражданства), он всегда подчеркивал, что английский – его самый сильный язык и предпочитал говорить именно по-английски.
Но дело, разумеется, не в знании языка; Фишер просил Корчного не предавать огласке содержание их разговоров, и не понять этого он, конечно, не мог.
Мне кажется, что письмо Фишера достаточно корректно и выдержанно. Бобби было тогда только тридцать четыре, и хотя теории, ставшие идеей фикс, уже поселились в его душе, он был еще далек от того параноидального безумца, каким его увидел мир четверть века спустя.
Несмотря на резкие слова о Фишере, Корчной отдавал должное шахматному гению американца и всегда поминал его крайне уважительно.
За шесть лет до описываемых событий, когда мы проводили очередной сбор в окрестностях Ленинграда, Виктор время от времени отрывался от анализа и предлагал взглянуть на партии Фишера. Помню, после просмотра одной из них Корчной воскликнул: «Посмотрите, как он играет! Как играет! Ну кто из наших так разыгрывает староиндийскую? Кто? Штейн? Ну хорошо, Штейн, а кто еще? Вот то-то и оно!»
В другой раз он вспомнил межзональный турнир в Стокгольме (1962): «Во время того турнира у меня были с ним очень дружеские, можно сказать, даже теплые отношения. Как-то, обсуждая дебютные проблемы, я сказал, что Смыслов изобрел в испанской новую систему, начинающуюся ходом 9…h6. “Как, – удивлялся Фишер, – так просто 9…h6? Добровольно ослабляя королевский фланг?” И с недоверием качал головой. Я уже применил систему Смыслова в партии с Глигоричем и думал так же сыграть и против него, но Фишер пошел 9.d4. У меня была прекрасная позиция, но я дернулся в цейтноте и проиграл. На следующий день я сказал, что если бы пошел иначе, ему очень непросто было бы сделать ничью. Что я готов даже держать с ним пари на сто долларов. В ответ он только улыбнулся: “Really?..”»