Раздается звонок телефона, который лежит на столе перед Катей, на экране определившийся номер – звонит агент. Все вокруг перестает существовать, голос подруги приглушается, а солнце высвечивает лишь звонящий телефон. Катя принимает вызов. Из трубки звучит: «Угадай что? Утвердили! Съемки в Торжке с августа!»

От громкого «ура» вспорхнули с соседнего стола воробьи, бросив сворованную картошку-фри, разлетелись по кустам и оттуда в недоумении наблюдают за человеческой радостью. Катю захлестнуло счастье, томительное ожидание сброшено с плеч, она прыгает рядом со стулом, обнимает подругу, теперь она может ей все рассказать. Жизнь точно не будет прежней. И по-другому быть не могло, ведь кому как не Кате сыграть в «Кате»!

На первый взгляд, у меня все с самого начала получилось легко: ворвалась в индустрию, не имея образования, востребована, снимаюсь, играю в спектаклях, принимаю участие в разных творческих проектах. Но, конечно, не всегда все так гладко, как может показаться. У меня есть список несыгранных ролей. И хотя не было еще ни разу такого, чтоб я посмотрела картину, где не удалось сняться, и в итоге жалела об этом или посчитала бы, что выбор актрисы действительно был неправильным, сам момент переживания отказа не бывает без доли грусти. Один раз меня сняли с роли за несколько дней до начала съемок в пользу актрисы, у которой за спиной стоял покровитель, имевший связи. Был случай, когда утвердили другую, потому что ее возлюбленный вошел в проект как инвестор. Явление тусовки и полезных родственных отношений в индустрии имеет место. И вполне закономерно, что из двух актрис более или менее равного уровня больше козырей у той, что обладает связями. С учетом наличия всяких осложняющих конкуренцию обстоятельств мне крупно повезло, что я имею то, что имею. Мой путь в профессию – чистый эксперимент. Я не из актерской династии, за меня некому было просить, я не имела романов, которые принесли бы мне как бонус гарантию больших ролей на годы вперед. Я не завожу дружбу ради ролей. Не вступала ради них в сексуальные отношения с влиятельными мужчинами. И для меня все это повод гордиться собой и быть благодарной людям, которые просто оценивали меня по способностям. Наверное, в глубине души я даже слишком сильно этим горжусь, поэтому и не притягиваю облегчающих творческую жизнь обстоятельств. Но зато на душе спокойно, потому что мои отношения с окружающими чисты. А самый главный «роман» у меня с моим агентом.

Одна моя дальняя родственница как-то сказала: «Ой, да что там сложного в твоей работе, вышла, попой перед камерой повертела, да еще и денег заработала».

В моей профессии трудности не столько физического характера, сколько эмоционального. По-моему, физические лишения – это самое простое, с чем сталкивается артист. Как я люблю шутить, в жизни артиста нерегулярно все самое важное на «С»: сон, снедь, спорт, секс. Хотя, если перечислить все физиологические трудности, получается длинный список весьма неуютных и даже опасных вещей. Большинство из них проистекают из того, что не всегда удается снимать сезон в сезон, то есть лето летом, а зиму зимой. Мне приходилось изображать жаркую южную летнюю ночь поздней осенью и прыгать радостно в 13-градусное море, как будто оно парное молоко, и наоборот, вариться в зимней одежде в душном жарком павильоне. Нелегко сдерживать стучание зубами и стоять расслабленно на «нежном, теплом ветру» в летнем платьице, когда под ногами уже заиндевевшая земля и ты перед дублем рот полощешь холодной водой, чтоб во время диалога из него не шел пар, и дышать стараешься аккуратно, чтоб пара было незаметно. Очень выматывает не спать ночью, особенно если смена с 6 вечера до 6 утра. А если так сложилось, что сразу после ночной надо ехать на дневную смену параллельного проекта, это вдвойне трудно: перехватишь часа 2 сна, заставляешь себя встать, а голова как колокол, по которому вдарили. Тяжело сниматься приболевшим. Это сейчас, во время пандемии, показания градусника имеют значение, а раньше: температура – не температура, если ты в сознании, способен двигаться и говорить, то едешь и снимаешься, потому что уходит натура, потому что это последний день на объекте и завтра его уже разберут, потому что съемки на сложном режимном предприятии и больше туда не пустят или потому что больше не будет дня, когда удастся собрать на смену всех десятерых артистов, да и просто потому, что отмена киносмены – это очень дорого и ты не хочешь никого подводить. С любой болью, которую возможно перетерпеть, артист работает, а опыт показывает, что, кроме смерти, артист способен перетерпеть все. У меня на голове шрам после сотрясения и разрыва кожи, на одной руке шрам от воткнувшегося конька, на другой шрам от механического ожога бечевкой, которой меня по кадру связывали, партнер однажды ударил меня головой о дверной косяк, внося на руках в двери, во время съемок «Метро» у нас коллегами был коллективный приступ клаустрофобии, однажды весь проект я снималась, корчась от боли между дублями из-за обострения гастрита… Всего не перечесть. Еще непросто играть постельные сцены, если тело партнера для тебя неприятно пахнет. И даже вкусная еда, которую поглощаешь в кадре, через несколько дублей встает поперек горла. Стараемся по возможности ее не проглатывать.

Но все это – временные ограничения, с которыми не так уж сложно смириться. Замерз – потом отогрелся, не доспал – потом все равно выспишься. Преходящие физические лишения ничто, по сравнению с тем, что нам приходится делать постоянно – ждать! Осознанно или неосознанно мы все равно ждем новой роли. Мы радуемся, когда зовут на пробы, а после них ждем результата. Про то, что НЕ утвердили, сообщают крайне редко. Если бы я была кастинг-директором, я бы непременно рассылала всем артистам, принявшим участие в пробах, письма примерно вот такого содержания: «Уважаемый/ая X, вас не утвердили на роль Y в проекте Z. Но мы признательны вам за уделенное пробам время. Всех благ, N.» Вот уж правда, нет хуже, чем ждать и догонять.

Пробы – это самый ответственный этап в истории каждой роли. И судьбоносный. К моменту проб в сериал «Катя» со съемок «Адама и превращения Евы» прошло 3 года. Первый год был самым трудным. Я нигде не снималась, работала в театре Владимира Назарова и продолжала танцевать, чтобы зарабатывать на жизнь.

Георгий Эмильевич попросил Владимира Назарова, который был на «Адаме и превращении Евы» композитором, взять меня на испытательный срок в его театр. Под руководством Владимира Васильевича я спела для фильма одну песню, и он с радостью взял меня на поруки. Георгий Эмильевич свел меня и с моим бессменным агентом Марией Проконичевой. Она уже видела меня в деле, потому что с ней Георгий Эмильевич часто советовался по кастингу, в том числе и на «Адаме и превращении Евы». Маша видела мои первые пробы и тайно приходила на съемочную площадку, чтобы посмотреть, как я работаю. После завершения съемок я пришла в ее агентство заключать договор о сотрудничестве. И с тех пор мы с Машей вместе плечом к плечу сражаемся на ниве кинематографа. Часто это действительно борьба. Не раз моему агенту приходилось вести долгие, сложные разговоры с режиссерами и продюсерами фильмов для убеждения их в том, что стоит доверить мне роль. И есть несколько ролей, которые пришли ко мне во многом благодаря авторитету и дипломатичности моего агента. Таланту без плеча трудно. Долгий год после «Адама и превращения Евы» Маша боролась за то, чтоб меня взяли сниматься хоть куда-то. Часто мою кандидатуру отвергали сразу, боясь отсутствия большого опыта и из-за моей неизвестности. Целый год я ходила в основном на кастинги рекламы и выдыхала с облегчением, когда меня не брали. И Маша, кажется, тоже. У меня было стойкое ощущение, что если я влезу в рекламу, то в хорошее кино оттуда уже не переберусь.

Ситуация переломилась, когда меня утвердили в сериал «Путейцы». На пробах, чтобы облегчить себе задачу убеждения и лучше расположить к себе режиссера Геннадия Михайловича Байсака, впервые мне пришлось солгать о том, что у меня есть высшее актерское образование. Я беззастенчиво соврала, что окончила Пермский институт культуры. Иногда ложь во благо. Главное – ввязаться в драку, а там уже доказывать свою силу. Сработало. Так я делала и впредь, пока не набрала достаточный багаж актерских работ и фильмография не стала красноречивее строчки об образовании в резюме. Пробы Геннадию Михайловичу понравились. Единственным условием утверждения было перекраситься. И я счастлива, что Геннадий Михайлович об этом попросил. Для съемок «Адама и превращения Евы» меня превратили в брюнетку, чтобы у нас с Антоном Макарским был одинаковый цвет волос. Теперь я понимаю, что без этого можно было обойтись, но тогда перечить не стала. А вне съемок мне с этим цветом жилось трудновато. Без макияжа лицо под черной челкой не смотрелось. К тому же надо было часто подкрашивать корни. О, сколько часов я провела у зеркала с кисточкой для окрашивания. Салонный уход был мне не по карману. По этой же причине в голову не приходило вернуться к своему натуральному цвету, я даже не думала об этом, потому что это сложная и дорогостоящая процедура. Поэтому радости моей не было предела, когда филигранно и мастерски мне перекрасили волосы для роли в «Путейцах» за счет производящей кинокомпании. Я вернулась к себе! И началась другая жизнь.

После роли в «Путейцах» в следующие 2 года я снималась довольно много: сыграла Машу в «Принцессе цирка», пионерку Олю в «Синих ночах», Зинку-Гитлер в «Огнях притона». Но роли были либо не главные, либо только в одной серии в сериалах с вертикальным сюжетом, как «Путейцы», где каждая серия, помимо сквозных персонажей, имела своих главных героев. Мне не хватало прорыва и уверенного заявления о себе. «Огни притона», которые могли вывести меня на новый уровень и обратить на меня внимание серьезных коллег, имеющих вес в профессиональном сообществе, очень долго не выходили из-за трудностей пост-продакшна и проката. И я нуждалась в новом старте, в открытии новой главы в своей киножизни. Этим прорывом стал сериал «Катя».

Меня утверждали долго, создатели выбирали между двух кандидаток. Я знаю, что обзванивали уже утвержденных артистов – моих партнеров по пробам – и спрашивали, кто из нас, по их мнению, больше подходит. Знаю, что мой агент приложила много усилий, чтобы меня отстоять. И меня утвердили, можно сказать, под ее ответственность. А когда это произошло, я ликовала. Я была благодарна за справедливость. Я была уверена, что это правильно, потому что Катя – это одна из тех ролей, которые с момента первого прикосновения к сценарию казались моими до мозга костей.

С Эльером Мухитдиновичем Ишмухаммедовым, режиссером-постановщиком, мы со временем нашли общий язык, хотя ему пришлось перешагнуть через свое предубеждение и преодолеть неудовольствие от того, что меня ему как-никак навязали. Я это чувствовала, и мне не всегда хватало мудрости закрыть на это глаза, было иногда обидно, как ребенку, которого недолюбили, и порой мы с ним ожесточенно спорили. Я спорю всегда по одной-единственной причине: я очень болею за роль. Мне важно, чтобы все было оправданно, логично и никоим образом не соприкасалось с пошлостью и упрощающими драматургию штампами. В начале карьеры со стороны это выглядело, полагаю, заносчиво и даже высокомерно, но первопричиной тому было не самомнение, а страсть к делу и желание сделать лучшее в имеющихся условиях. По молодости из-за постоянной спешки не хватало выдержки, чтобы заходить с аргументами издалека и аккуратно. А еще я верила своему чутью и не считала, что надо молчать и слушать только потому, что я в индустрии пока никто. Качество того, что зритель увидит на выходе, было мне всегда дороже репутации. Я сознательно делала выбор между «быть душкой» и «сделать хорошо» в пользу качества. Говорят, хочешь заиметь недруга, укажи человеку на его ошибки. Но я не стеснялась.

На протяжении всей картины я запоминала и записывала все, чтобы не случилось киноляпов, следила за тем, чтобы не было ошибок по реквизиту или костюму, ведь сериал большой, серии, как чаще всего и бывает, снимались вперемешку, а не в хронологической последовательности, поэтому нужен был глаз да глаз. И реквизитор при огромном объеме и высоких скоростях съемки мог ошибиться, все же люди. Я надеюсь, что, когда прямо перед командой «начали» я вдруг кричала, например: «Ой, у меня нет в руках чемодана, дайте чемодан» – на меня не обижались, хотя по сути я демонстрировала чужую ошибку прилюдно. Моя внимательность часто пригождалась и экономила нам время, а оно в кино – большая ценность.

В выстраивании отношений с режиссером помогал продюсерский состав, со всех фронтов велась работа по убеждению Эльера Мухитдиновича быть ко мне благосклоннее. Годы спустя меня пригласили к Эльеру Мухитдиновичу на юбилей в Дом кино, и мы с улыбкой вспоминали съемки. Он признался, что в итоге смог оценить мой характер и понял, что без этого я была бы не я. Порой надо восставать и отстаивать свое мнение.

А еще за меня горой с самого начала стояла сценаристка. Не обошлось в истории утверждения без приятного совпадения. Сценаристка «Кати» Валерия Костина окончила в Перми ту же школу, что и я! Правда, на момент проб мы об этом не знали, а выяснили это позже. Но в этом мне видится знаковое совпадение.

Снимали мы в Торжке и в павильоне на Мосфильме. В Торжке жили почти 1,5 месяца. И это было прекрасное время насыщенной работы и чудесной жизни в экспедиции нос к носу с коллегами. Веселые выходные, посиделки на балконе, дурачество… И съемки, съемки, съемки.

Что вышло, многие из вас видели. Я очень горжусь этой работой. И очень благодарна за счастье поработать с Еленой Яковлевой, Аленой Бабенко и Борисом Щербаковым – легендами нашего кино, рядом с которыми было очень хорошо. Я тогда убедилась, что очень талантливые люди могут быть и очень душевными, чуткими и внимательными. Сочетание человечности и профессионализма стало для меня ориентиром развития навсегда.

Но порой очень сложно лавировать между острыми скалами людских самолюбий. В моей профессии много вынужденного общения. И с каждым человеком надо быть выдержанным, тактичным, оберегать его самооценку, потому что никогда не знаешь, как скажется на твоей карьере любое сказанное тобой слово или даже жест, который могут превратно истолковать.

Мой агент мне как-то сказала: «Помни, что среди людей из съемочной группы много тех, кто втайне хотел бы оказаться на месте артиста, поэтому зависть – обычное дело, и ошибок в поведении вам не прощают». Ты гениальным можешь и не быть, но душкой быть обязан. Я не нахожу этот принцип правильным. Мне, как зрителю, совершенно все равно, какими личными качествами обладает одаренный артист, я смотрю фильм, и, кроме талантливой игры в кадре, меня ничего не волнует. Конечно, я считаю, что нельзя попустительствовать аморальности, пьянству и агрессивности. Это крайности, с которыми надо бороться. Это надо пресекать вовремя, не баловать безнаказанностью и наказывать рублем за сорванные смены или за запредельную грубость. Но стоит ли лишать ролей за вздорный характер? Вычеркивать ли имена из антологии мирового кинематографа по принципу порочности творца – сложный этический вопрос, такой же, как эвтаназия. Лишить роли артиста – иногда все равно что убить.

Я заметила, что крупные прегрешения именитым прощаются легче, чем мелкие грешки только взбирающимся на Олимп. Это логично. Такое право на говнистость как орден за выслугу лет. При таком раскладе лучшее, что можно для себя сделать – соединить в себе хорошего артиста и приятного человека. Что и стараюсь делать, не давая хода своему раздражению что есть сил. В кино есть негласное правило: любые жалобы высказывать не напрямую, а через агента. С помощью посредничества они облагораживаются, и то, что из уст артиста – каприз, из уст агента – просьба. Да, такая странная игра. Но если я начну каждые 10 минут второго часа переработки напоминать, что у меня нет переработок по контракту – это одно, а если агент – совсем другое. Иногда я пренебрегаю этим правилом «гонца с худой вестью», но только если на кону время или если я уверена, что в своем текущем состоянии смогу осветить проблему, не задев ничьего самолюбия. Если что-то бесит и раздражает, я обычно звоню Маше со словами: «Мне срочно нужен бесплатный психотерапевт» и, не стесняясь выражений, изливаю душу.