Удивительное дело, половину того, что я ела у бабушки, мне было есть нельзя, но там у меня редко бывали сильные аллергии. И если что с животом случалось, то от жадности. Бывало, приеду к ней и тут же накинусь на простоквашу, наверну пару тарелок, а потом ночью худо. Или когда дед мед гонит, налопаюсь свеженького, янтарной струйкой стекающего с ложки меда с жирным домашним грецким орехом до отвала, а потом рвет. Это сейчас я грамотная и знаю, что мне лактозу есть совсем нежелательно, а мед с орехами – удар по поджелудочной, а тогда – кто остановит. Меру познаешь на практике. Ни на молоко, ни на орехи, впрочем, я не обижалась и, как наказывал дед, ночами до ветру бегала под дерево грецкого ореха, которое росло прямо у крыльца, и метко, насколько это возможно для девочки, удобряла. Дед считал, что от детской росы он лучше растет, а я была и рада стараться.

У бабушки было для меня правило: «Три дня гостья, потом – внучка». Это значило, что первые дни по приезде я могла ничего не делать по хозяйству, бездельничать, а дальше в мои обязанности входило помогать. Как часто звучало на подворье: «Катруся, айда до праци!» Бабушка научила меня многому, я охотно трудилась в меру своих возможностей, а чем-то сверхсложным меня не нагружали. И в этом труде и осознании своей помощи тоже было много счастья.

Пожалуй, из всего, что я делала, скучнее всего было мыть посуду, хотя иногда я и ловила медитативный кайф от процесса. Никакого водопровода или хотя бы бойлера у нас не было, поэтому мытье посуды – эпопея в четырех водах. (Вспоминаю и кланяюсь моей посудомоечной машине.) У меня была целая технология. Как сейчас помню. Сначала надо было вскипятить на газе воды, смешать в тазу с холодной и первый раз ополоснуть тарелки, вилки, ложки, кастрюли без всякого средства. Эту, первую воду, слить в помойное ведро. «Помыи для свынэй» – святое дело! Стопка грязной посуды на столе в сенях слева, посередине таз, справа место для посуды обработанной. Слева возьму, в тазу промою, справа поставлю. Принесу помойное ведро, солью, ближе к хлеву отнесу. Возвращаюсь в сени, мою жирные от остатков пищи (фу!) руки мылом, таз – содой, после того как появились моющие жидкости – средством. Наливаю вторую воду и уже мою посуду губкой со средством. Только теперь справа налево переставляю. Иногда в процессе мухи за ноги кусали. Мыльной рукой чесать укушенное место очень неудобно. Вторую воду сливаю в специальное место для «хымии». Тащу из колодца ведро чистой воды для третьего помыва, ополаскиваю тарелки от средства. Ну а потом – четвертая вода для верности. Тарелки сортировала по диаметру, маленькие ставила вниз, потом всю посуду протирала «рушником» в обратном порядке и любовалась растущей аккуратной стопкой. Гордо ставила в буфет.

Все остальное было гораздо интереснее! Меня довольно рано научали готовить. Лет с десяти я варила супы (какой я умею варить борщ – м-м-м, не буду дразнить), пекла высокими стопками блины, жарила оладьи. По воскресеньям я сама со знанием дела выбирала на базаре в Ватутине продукты. На каждой точке давали немного на пробу: комочек творога, тонкий ломтик сыра или чайную ложку сметаны. Ее наливали прямо на руку в ложбинку между большим и указательным пальцем, а я слизывала и смаковала, чмокая, как именитый дегустатор. Так я наедалась на день вперед и всегда выбирала лучшее для нашего стола. Моего сына тоже не проведешь. Он самый лучший тестер качественной и вкусной еды.

Я доила козу, точнее, двух коз: нашу Розочку и соседскую. Старенькая соседка, которая не могла уже справляться с этим сама, выдавала мне зарплату: майонезную баночку парного козьего молочка из того же удоя, которую я, как правило, тут же и выпивала.

Я была непревзойденным мастером по драглеванию вишен – удалению из них косточек. Бабушка выстрагивала мне палочку из вишневой веточки. И вот поставишь перед собой ведро вишни, рядом на маленьком стульчике сядешь, возьмешь вишенку крепко, но нежно, чтобы не раздавить, палочкой протыкаешь и косточка вылетает, падает в таз. А вишенку кладешь в другое ведро. Сначала с одним ведром я управлялась дольше 3 часов, потом могла целое ведро обработать без потери качества за 1,5–2 часа. Из моих вишен бабушка варила потом самое вкусное варенье и делала вишневку. Кстати, о ней, это ведь первый в моей жизни алкогольный напиток. И попробовала я его в 3 года. Во время шумного застолья взяла стакан с ароматным «компотиком», а родители на углядели. Сколько именно я выпила, установить не удалось, но было мне хорошо. В тот вечер у меня случился первый и пока единственный в моей истории стендап. Ухохатывающимся взрослым я с горящими глазами рассказывала легенду о мальчике, у которого «грудь была тугая, ну прямо, как у меня», и его девочке, которая «очень быстро через дорогу бегала, вжик-вжик». Когда артистке предложили торт с чаем, она выставила вперед ручку, помахала в отрицательном жесте и сказала: «Нет-нет, мне только вишневку».

Вишню я собирала в садке в конце огорода. Пока со стремянкой и сумкой, привязанной под мышкой, все деревья облазишь – и день пройдет. Мы еще успевали там играть в войну или больницу. Надавишь вишневого соку, обмажешься и лежишь «в крови», пока осы не налетят. Ягод всяких у нас было много. В огороде – «аргуз», то есть крыжовник, и красная, черная смородина. В палисаднике – буйные кусты малины, за домом – абрикос, который я собирала, резала пополам и раскладывала аккуратно сушиться на крыше веранды – делала бабушке запасы на зиму. На огороде я помогала копать картошку, снимать урожай кукурузы, контролировала зрелость арбузиков, полола сорняки, изредка мне доверяли сапать. Однажды я по ошибке вырубила ревень, спутав с лопухами. Бабушка не ругала, а напекла с тем ревенем вкуснейших ароматных пирогов на несколько дней вперед.

Я собирала с подросших кустов картошки колорадских жуков в жестяную банку из-под консервов и безжалостно жарила их потом на том же костре, на котором бабушка варила клубничное, абрикосовое, малиновое варенья, а я помогала, помешивала и снимала пенку, облизывая лопатку. Кстати, родители недавно, в 2019 году, ездили в село, и мама нашла в погребе варенье, которое варила еще сама бабушка. Не прокисло!

Я носила угольный «брэкет» ведрами, когда его привозила нам большая машина, быстро-быстро набирала ведро голыми руками, как опытная сортировщица, и сгружала в сарае. Еще я красила заборы один раз за лето, ходила пешком в магазин за хлебом и на почту, а потом, когда подросла и научилась, ездила туда на велике «Украина», сначала на раме, обмотанной поролоном и платками, потом доросла до седла.

Кататься на велосипеде нас с моим двоюродным братом Ильей научил мой дядя Саша. Мы пошли с великом на поросшее клевером футбольное поле у сельской школы – выбрали его как полигон для велосипедных испытаний на случай, если будем падать. Научились оба с лету, не падали. Помню, какое счастливое было лицо у брата, когда он поехал. Зеленый простор, его рыжая шевелюра и восторженный смех. У меня тоже все быстро вышло, только вот в ногу укусила пчела. Почему-то я каталась с босыми ногами и получила меду, наступив на пчелку, которая собирала с клевера пыльцу. Стопа опухла и чесалась. Лечилась я по методу удобрения грецкого ореха.

Велосипед в селе для меня был вестником радости! Прямо как взрослая поехать на нем на базар, догонять, зажав в ладошке монетки, мороженщика, который в определенный час днем вел по сельской, мощенной булыжником улице велосипед с холодильником из пенопласта и фольги и кричал каждые 50 метров «Морозыво», перехватить почтальоншу бабу Галю, которая развозила «лисопетом» почту, и взять у нее письмо от родителей, пока она не успела положить его в наш ящик за калиткой – детский восторг! Однажды, идя пешком с подружкой из магазина, я вдруг увидела своего папу верхом на велосипеде с хитрой и радужной улыбкой, такой, что аж лучи из глаз. Он только что приехал сюрпризом из Инты и тут же двинулся меня поскорее встретить. Я на радостях не по-компанейски, но по-детски непосредственно молниеносно бросила подружку и прыгнула к папе на багажник, чтобы мчать домой, обхватывая папу сзади руками и, уткнувшись носом в его спину, вдыхать запах солнца и дорожного пота с его футболки. Все это было большим детским счастьем, принесенным велосипедами.

Каждую субботу я делала в большом доме уборку. Мне надо было убрать 4 комнаты, кухню, прихожую и веранду. Пылесосила стареньким «Вихрем», вытирала с полок пыль, мыла полы, залезала под кровати чуть ли не полностью и забиралась во все углы. Раз в месяц мыла окна. Их в доме было 8, очень больших. Однажды бабушка крепко отругала меня, когда увидела, как я вымываю пыль из-под кровати носовым платком. Наказала, видно, за то, что я поленилась сходить за половой тряпкой. Лень в селе – неприемлема. А я, как ребенок, не видела в своем методе ничего предосудительного, работало же. И я тогда здорово обиделась и плакала.

Мы с бабушкой, к слову, редко ссорились. На память мне приходят всего несколько случаев. Как-то раз я ушла к подружке, а по пути назад мое внимание захватила грязь на обочине дороги, оставшаяся от недавнего дождя. И я стала радостно месить ее ногами. На мне были мыльники. Один из них грязь сняла с ноги и засосала. Бабушка, не дождавшись меня дома, вышла на поиски и застала меня по локти увязшую в грязи. Я шарила в ее недрах руками, пытаясь отыскать мыльник. Когда подлетела бабушка, я уже подцепила его пальцем. Как бабушка разозлилась. Она схватила мыльник, надавала мне им «по сраци»[12] и гнала меня им до самого дома. Я бежала, а она, не в силах догнать, запускала в меня резиновым мыльником, не попадала, поднимала и бросала снова. Ей казалось, что вымазаться по уши в грязи на глазах у соседей – стыдно. К моменту, когда я вбежала в нашу калитку, бабушка, видно, остыла и очень пожалела о том, что сделала. Я стояла у колодца и плакала, а бабушка сходила в палисадник и вынесла оттуда горсть малины. Она протянула мне на ладони огромные яркие ягоды – это было молчаливое извинение. Если бы бабушка тогда не признала свою неправоту, я бы запомнила только летящий в меня мыльник, но ее поступок изменил это, и моя память возвращается в первую очередь к ее доброму лицу и вкусу тех ягод. В другой раз я почему-то решила высказать, что, на мой взгляд, я слишком много работаю. Я тогда была уже постарше, и, наверное, это был банальный подростковый протест. Я сказала что-то вроде: «Мои подружки сейчас на речку пошли, а я вот тут торчу». А на улице было пасмурно, и шло к дождю. Мы стали спорить, и я, желая блеснуть красноречием и знанием украинского языка, сказала: «Шо ты на мэнэ гарчышь, як Буш?» Бушем звали нашу собаку, а собаки «гарчать», то есть рычат. Бабушка заплакала. Это, наверное, единственное, за что мне перед бабушкой стыдно.

Норов у меня был будь здоров. Я с пеной у рта могла бороться за справедливость. Однажды я прищемила деду дверью палец. Иногда дедушке вдруг ударяло в голову, что негоже мне днем смотреть телевизор. Тогда он шел и выключал в большом доме рубильник. А я включала обратно. Как-то раз он только вышел на веранду, свершив свой суд над электричеством, как услышал щелчок рубильника за своей спиной – это я по обыкновению своему вернула переключатель в угодное мне положение, неосмотрительно, а может, даже с вызовом выждав меньше необходимого, и направилась обратно в гостиную. Он тут же развернулся и грозно рванул за мной. Я, услышав шаги за спиной, пыталась держать дверь, чтобы он не вошел в комнату. Он неистово толкал дверь, и я, признаюсь, видела, что дедушка уже просунул между створок двери пальцы, он бешено кричал, а меня взяло такое зло, что я со всей силы закрыла дверь, прижав ему пальцы, с криком: «Нэ чипай!»[13] Дед, не сказав больше ни слова, ушел. Это яркая демонстрация моего жизненного принципа – не надо выключать мое электричество, иначе я больно ударю по самолюбию.

Дедушка бывал несправедлив. Он долго не принимал мою маму и твердил папе, чтоб тот не отпускал ее вдвоем со мной на море, потому что она наверняка там гуляет. Он не баловал нежностью бабушку. Я никогда не видела, чтоб он ее обнимал или проявлял о ней заботу. Они были как две лошади в упряжке крестьянской телеги. Когда на глазах шоры, а во рту металл, больно врезающийся в плоть, то не до нежности. Бабушка не жаловалась, только иногда она говорила, что ее жизнь – каторга.

Почему дедушка так себя вел, я смогла понять, когда подросла. Его родная мать умерла, когда он был маленьким, мачеха хоть не обижала, но и не пестовала. Он не знал материнской любви. Старшая родная сестра Настя утонула, когда ей было 14. Решила нырнуть еще разок перед тем, как идти с речки домой, и уже не выплыла. Отец его Антон был кузнецом, оттуда название их рода – ковали[14] и моя фамилия – Шпыця (по-русски это спица, одно из орудий кузнечного труда). Когда началась Великая Отечественная война, он со всей семьей держал путь на Дальний Восток: завербовался. Эшелон выгрузили в Омской области и сказали идти, куда глаза гладят. Всю войну прадед проработал кузнецом по найму в разных колхозах. Бедность, голод и тяжелый труд – то, что лишает детства.

Своим упрямством и прижимистостью дедушка доводил нас порой до исступления. Вместе с тем у него было отличное чувство юмора. Я всегда смеялась, когда в ответ на «Смачного»[15] за столом он говорил «Спасыби, нэжованэ лэтыть»[16]. И он был очень одаренным человеком: играл на гармони, прекрасно пел и танцевал, писал картины и был на все руки мастер, как мой папа. И я знаю, что та часть меня, которая может быть очень жесткой, если разбудить во мне зверя, и мои таланты – во многом от деда. Я взяла от него лучшее. И я знаю, что дед меня любил. Даже неловко целовал иногда, стесняясь, что не умеет, и боясь испачкать слюной мою щеку. Говорил: «Внучечка моя».

После обеда он всегда ложился покемарить на кровати во времянке. Я обычно прыгала следом, чтоб повозиться, со словами: «Дидусь, поборэмось?» Мешала ему спать. Никогда он не сделал мне больно, не огрызнулся и не сбросил с себя, как надоевшую зверушку. Со стоицизмом вождя племени горилл он терпел, пока я прыгала на нем, как полоумная обезьянка, и колотила в живот, а ведь у него там был шрам от операции после удаления опухоли кишечника. Бесился со мной по-детски, сколько хватало сил. Так же и мой сын теперь пристает к моему папе. Возня – необходимый ритуал общения между детьми разных возрастов.

Я помогала дедушке качать мед. Когда он надевал шляпу с сеткой, одевался в плотный костюм с головы до пят, зажигал ладанку с дурманящими пчел травами, то во всем этом одеянии, окруженный дымом, он казался мне сказочным воином. Он смело заходил на пасеку, открывал ульи и проверял соты. В это время я пряталась в доме, ведь дедушка предупреждал, что какое-то время пчелы будут злыми, потому что мы крадем у них плоды их труда. Но, когда дедушка давал отмашку, я перебегала из большого дома во времянку и там без устали крутила ручку медогонки, восхищенно наблюдая, как стекает мед из сот. Похожее ощущение я до сих пор испытываю, когда высушиваю в центрифуге зелень после мытья. Кручу ручку, слушаю, как вращение набирает обороты, и вспоминаю нашу медогонку. Чтобы вскрыть соты, дедушке срезал острым ножом восковые печати. И я жевала их, запивая холодной водой. Высасывала мед тщательно, воск разжевывала, катала из него шарики и складывала в коробочку. Из этого воска дед потом делал новые соты.

Когда взрослые доверяют ребенку важные для всех дела, это взращивает в нем доверие к своим силам, позволяет чувствовать себя полезным и даже незаменимым. Поэтому своему сыну я тоже доверяю сызмальства что-то делать вместе со мной и хвалю, даже если надо будет потом переделать.