Детство тянет в приключения. Оно вместе с детьми рисует на обоях и прыгает со шкафа с зонтиком. Иногда оно неосторожно, но доверчиво и надеется на добрую помощь взрослых.

Детство милосердно, оно жалеет умершую птичку и делает ручки нежными, когда ребенок гладит кота.

Детство смешливое и любит, когда показывают палец.

Детство неутомимое, оно заражает ножки непрестанным бегом.

Детство иногда драчливое, потому что оно с кулаками и учит постоять за себя.

Детство – сладкоежка и хочет прыгать на облаках сахарной ваты.

Детство – дикое, поэтому любит реку, горы и море, зеленую траву, звезды, воду с неба и крепкие ветки деревьев.

Детство справедливо, но иногда оно дремлет и дает детям ошибаться. И если ребенок совершил злое, проснувшись, детство достает из-за пазухи стыд.

Детству чуждо одиночество. Поэтому оно сбивает детей в стайки.

Детство нежное и не терпит пошлости.

Детство нуждается в учителе и беззащитно перед попустительством малодушию.

Детство никогда не исчезает, оно невидимкой живет в нетронутом болью уголке души, запершись и забыв, куда спрятало ключ. Каждому взрослому, у которого родились дети, необходимо услышать в себе его зовущий голос. Детство дает мудрые советы.

В один чудесный день детство пришло к девочке Кате.

Мое детство – счастливое, многогранное и увлекательное. У него два полюса: северное сияние и радуга. Оно было так насыщенно разными впечатлениями, что у меня вообще как будто два детства: одно снежное, другое – насквозь пропитанное солнцем. Их адреса: город Инта (Коми Республика, Россия) и село Стецовка (Черкасская область, Звенигородский район, Украина). На полюсах моего детства я чувствовала себя будто разными девочками, настолько это были два отличающихся друг от друга мира, и каждый из них – по-своему прекрасный. В Пермь я переехала в 12, и там я себя ощущала по разным причинам взрослой, поэтому тот период мне сложно отнести к детству в его чистом понимании как времени беззаботности, всемогущества доброты, волшебства и чудес в самых обыденных вещах.

В Инту я прилетела вместе с родителями из Перми, когда мне было 11 дней. Там я ходила в ясли и детский сад, который строил мой дед, там пошла в школу.

Инту я помню зимнюю и чуть-чуть весеннюю, чуть-чуть осеннюю. Межсезонье там было короткое, и еще до начала лета меня увозили оттуда, чтоб меня не успели съесть комары и мошка. Так что можно сказать, что у моего детства 2 времени года: северная зима и украинское лето.

Мама еще во время беременности недолго поработала в медпункте папиной шахты (по среднему профессиональному образованию она фельдшер «Скорой помощи»), когда я подросла, устроилась юрисконсультом в горисполком по основной профессии. Я гордо говорила: «Моя мама работает в рисполкоме». А позже она ушла в адвокатуру со специализацией по уголовным делам. Это был самый красивый адвокат города. И очень успешный. Папа трудился на шахте. Я любила сидеть на нем, когда он приходил с работы, и выковыривать ноготками черные частички угля из пор его кожи. Я обожала папин запах. Когда меня немудро спрашивали: «Катя, кого ты любишь больше, маму или папу?», я мудро отвечала, что папу, потому что он пахнет мужчиной.

Мы жили на улице Мира, 13. Хорошее название для улицы. Доброе, широкое. И число 13 я всю жизнь люблю. Квартира наша была на 4-м этаже, и с нашего балкона каждую зиму в морозные вечера я любовалась живыми, подвижными, озаряющими черную гладь неба цветными всполохами северного сияния.

Жили мы в квартире папиных родителей. Они вернулись обратно в родное село на Украину, старший папин брат получил жилплощадь от своей шахты, а младший переехал в Киев, и папа остался в родительском доме. Это была обычная 2-комнатная хрущевка с совмещенным санузлом, маленькой кухней, приютившей в нише под окном «интинский холодильник», и небольшой проходной угловой кладовой, соединявшей гостиную и спальню. Мои родители умели искусно квартиру преображать, каких только перестановок она не пережила! У нас был длинный бестолковый коридор между прихожей и кухней. Он оказался полезен лишь на небольшой промежуток времени, пока я была маленькой: папа повесил в коридоре качельки. А еще в этом коридоре один раз мне вырвали молочный зуб: привязали нитку одной стороной к зубу, другой – к кухонной двери и дернули. Больше он ничем не примечателен. Я подросла, качели убрали, и моим родителям пришла в голову гениальная идея: в кухне вырезали дверной проем в другой стене, а коридор «замуровали», с одной стороны холодильником, с другой – вместительным встроенным шкафом из дерева, который папа сделал своими руками. Так было выиграно очень много полезного пространства! Гостиная тоже претерпевала множество изменений, стенку гарнитура двигали и так и сяк, кладовая то становилась проходной в спальню, то снова превращалась в место хранения вещей, пока все не обрело идеальную конфигурацию: папа перенес дверь из гостиной в кладовку на другой конец стены, ближе к окну, замуровал вход в кладовку со стороны гостиной, и данное помещение со сложной судьбой стало наконец… моей личной спальней. Папа собрал внутри кровать, улучшил вентиляцию, повесил бра, чтоб я могла читать. Было здорово! У меня в семье люди находчивые и изобретательные! Все дверные проемы папа потом сделал арочными, сам изготовил наличники и двери. Мы называли их «Санта-Барбара». Наш дом был уютным благодаря маме, имел свой характер благодаря папе, и в нем была душа, благодаря им обоим.

Комната, которая долгое время служила нам всем спальней, была по совместительству и моей детской. Там на стене висела белая магнитная доска с буквами и цифрами и хранились в шкафу и на полках игрушки. В антресоли шкафа я сделала своим куклам дом, состоявший из спальни и гостиной с красиво сервированным круглым столом. Больше всего из кукол я любила беременную Синди и Бэль с Принцем, которого можно было переодевать в чудовище, из любимого диснеевского мультика. Это чудо привезла из Перми мама.