Следующий мой рассказ — еще об одном замечательном человеке, который многому меня научил: о легендарном главном инженере Куйбышевского завода синтетического каучука Израиле Марковиче Белгородском. Я был знаком с главными инженерами многих химических предприятий. Все как один — уникальные личности с сильнейшей харизмой, прекрасно знавшие химию, технологию и при этом обладавшие огромной трудоспособностью. Причем на первое место в жизни каждый из них ставил работу, свой завод, Его Величество План, а все остальное: семью, заботу о своем здоровье — на второе. Израиль Маркович в избытке обладал всеми вышеуказанными качествами плюс сильнейшей энергетикой. У меня, и не только, создавалось впечатление, что, когда он проводит важное совещание, в помещении образуется неизвестное науке поле, как бы подталкивающее людей к выполнению нужных решений. Несомненно, он был выдающейся личностью и, как сказал Владимир Ильич Ленин о Льве Толстом, «матерым человечищем».
Об Израиле Марковиче можно рассказывать много и долго, но я остановлюсь на событиях, которые ярче других демонстрируют черты этого Человека с большой буквы.
Я начал общаться с Белгородским в 1973 году, когда завод приступил к внедрению катализатора КФ-70. Практически каждое утро ровно в девять тридцать (хоть часы проверяй) Израиль Маркович появлялся в цеху, устраивал небольшое совещание и спрашивал, сколько за сутки наработано катализатора, нет ли проблем с качеством, нужна ли какая-нибудь помощь от него. Если имелись какие-то проблемы, он тут же садился за телефон и, как правило, решал их в течение получаса. У него была прекрасная черта характера — органически не мог отложить какое-нибудь дело на потом, так как был верен принципу Баталина: недоделанное дело — несделанное дело. После совещания он сразу уезжал в другой цех, так как в огромном объединении вопросов, которые требовали вмешательства главного инженера, было много.
Как-то раз он приехал в совершенно другом настроении. Было видно, что он чем-то очень доволен. Неторопливо ознакомившись с делами и узнав, что все в порядке, он попросил чаю со знаменитыми на весь завод сухарями нашего цеха.
Заводчане ушли по делам, и мы с Баталиным и Израилем Марковичем остались в кабинете втроем.
— А вы знаете, молодые люди, — аппетитно похрустывая сухарями, вдруг сказал Белгородский, — я ведь сегодня ночью закончил самую трудную и самую интересную главу в диссертации. Она касается моей работы на заводе в Чапаевске. Осталось дописать последнюю маленькую главку — и считайте, работа выполнена. Так что, считайте, я уже почти, вы понимаете мои дорогие друзья, готовлюсь отдыхать.
Было видно, что Белгородский действительно очень доволен. Правда, долго расслабляться ему не дали: позвонил диспетчер, и он срочно уехал в цех полимеризации решать неожиданно возникшую проблему.
Я был очень удивлен услышанным. Ведь Белгородский был очень большим начальником и свободного времени у него просто не было. Завод курировался десятком научно-исследовательских институтов, и, скажи Белгородский хоть слово руководителю одного из них, написанная, я подчеркиваю, написанная кем-то диссертация была бы услужливо доставлена в его кабинет через какое-нибудь короткое время. Да что долго ходить за примером: за год до разговора с Белгородским мою кандидатскую диссертацию «отжал» один из руководителей нашего института… естественно он писал ее не сам. И вся научная общественность абсолютно спокойно относилась к этому событию. Поэтому я был искренне уверен, что руководители ранга Белгородского сами диссертаций не пишут. Причем я их не осуждал тогда, да и сейчас не осуждаю. Ведь когда приходишь домой после 12-часового рабочего дня, то писать научный труд сложно.
За ужином я не выдержал и спросил Баталина:
— Олег Ефимович, а почему Белгородский ночами не спит, а пишет диссертацию. Ведь ему стоит только подумать, даже не попросить, а подумать — и работа будет доставлена ему на блюдечке с голубой каемочкой. На любую тему, какую он только захочет. Ведь возьмите нашего институтского «большого начальника»…
Баталин резко прервал меня:
— Не путай Божий дар с яичницей!
Было видно, что эта тема шефу явно неприятна. Лишь потом, ближе познакомившись с Белгородским, я понял, что человек, предложивший бы ему такую услугу, мог бы лишиться права входа на завод, — несомненно, Израиль Маркович посчитал бы «писателя» аморальным человеком, а с такими людьми он принципиально не работал.
А потом, узнав об аналогичном поведении Осадченко в данном вопросе, я понял, что жизнь — как зебра. Бывают не только черные полосы, но и светлые. И их не так уж и мало.
Беседа с Белгородским, произошедшая в 1974 году, неожиданно получила продолжение через десять лет, когда мы, ужиная вместе, начали говорить о диссертациях руководителей промышленных предприятий. До семидесятых директор или главный инженер завода с ученой степенью был археологической редкостью. А потом пошел вал защит. Диссертация становилась желанной по вполне прозаичной причине: место директора или главного инженера завода было трудно получить, но легко потерять. Пример Израиля Марковича, которого сняли с работы за взрыв, произошедший на заводе во время его командировки в Канаду, — прекрасное тому подтверждение. (Далее я расскажу об этой трагедии подробнее.) При наличии кандидатской или докторской степени бывшего руководителя завода с удовольствием брали на работу в любой вуз: прекрасное знание производства, огромный жизненный опыт и оставшиеся связи в органах власти делали такого человека незаменимым сотрудником. Как правило, большие начальники не имели ни времени для научных трактатов (не все же могли заниматься творчеством, как Белгородский, за счет сна), ни навыка их написания, и им помогали работники НИИ, с которыми сотрудничали их предприятия. Поэтому с конца 1970-х диссертации высокопоставленных соискателей обычно попадали к «черным оппонентам» ВАКа[35], и защищающихся часто вызывали в ВАК на форменный допрос. Да-да, на допрос. Желающий «остепениться» должен был рассказать членам ученого совета ВАКа о своем вкладе в работу и доказать, что сделал ее самостоятельно. Чаша сия не миновала и Белгородского — ведь он был главным инженером огромного объединения. Во время нашего памятного ужина он поделился со мной этой историей.
Когда члены экспертного совета ВАКа узнали, что диссертация посвящена не производству синтетических каучуков, а совершенно другой тематике, над которой он работал, будучи главным механиком завода в Чапаевске в сороковых — пятидесятых годах, пыл проверяющих немножечко угас. Тем не менее председатель совета сказал: «Израиль Маркович, ваша диссертация в основном посвящена методу использования вещества XXХ[36]. А как вы докажете, что именно вы придумали этот метод? Ведь у вас нет ни авторских свидетельств, ни научных публикаций на эту тему. Тематика была закрытая, да и годы соответствующие. Ваше авторство требует доказательств».
На этом месте Израиль Маркович прервал свой рассказ, увел меня в свой кабинет, достал из сейфа свою докторскую диссертацию и с гордостью в голосе попросил:
— Откройте список литературы и прочитайте ссылку номер сто сорок семь.
Под номером 147 в списке шла ссылка на отчет ЦЗЛ Чапаевского завода под названием «Проверка метода испытания вещества класса XXX, предложенного инженером И. М. Белгородским».
— Когда председатель совета прочел название отчета, он предложил мне подождать в приемной, — продолжил мой собеседник. — Наверное, через пять минут меня позвали обратно, и председатель сказал: «Израиль Маркович, я поздравляю вас с присвоением степени доктора технических наук и хочу добавить, что этот отчет убедил комиссию в вашем авторстве гораздо сильнее, чем какое-нибудь свидетельство с двадцатью соавторами». Так я и стал доктором наук, Аркадий.