Тут же началась мощная пропагандистская кампания в поддержку нового курса национальной политики. «Великий народ должен развиваться, – разглагольствовали партийные начальники, – должен сбросить накипь принудительной русификации, должен провести широкую украинизацию».
О праве людей выбирать язык обучения, учиться на родном языке власти забыли сразу. «Дети украинской национальности обязаны учиться изначально исключительно в школах украинских», – говорилось теперь в циркулярах по ведомству просвещения. От заведующих отделами народного образования потребовали срочно составить план увеличения количества украинских школ, причем именно «за счет русских».
В партийных верхах сознавали, что «русифицированные рабочие и крестьяне не захотят учиться украинскому языку и учить ему своих детей». Но церемониться с несогласными не собирались. Их объявляли «контрреволюционерами», со всеми вытекающими последствиями.
Столь жесткая политика давала необходимый результат. Протесты быстро подавили. Население заставили покориться. Например, комиссия ВУЦИК, проводившая ревизию низового аппарата Советов на Волыни, уже в октябре 1923 года с удовлетворением отмечала: «Учителя сельских школ говорили, что крестьяне «постепенно уже примиряются» с тем, что их детей учат по-украински. Такое же «смиренное» отношение с оттенком легкого неудовольствия выявляли временами в разговорах и сами крестьяне».
Так же как в системе образования, принудительно проводилась украинизация органов управления, судопроизводства, прессы. Всем сотрудникам государственных учреждений приказывалось выучить украинский язык и перейти на него в течение шести месяцев. Не украинизировавшиеся в указанный срок подлежали «безусловному увольнению».
Русский же язык отовсюду старались вытеснить. За ним признали только значение «средства общения с самым крупным национальным меньшинством на Украине».
Происходившее вызывало недоумение у рядовых коммунистов. «50 % крестьянства Украины не понимает этого украинского языка, – писал, к примеру, в ЦК КП(б)У простой рабочий-партиец. – Другая половина если и понимает, то все же хуже, чем русский язык. Тогда зачем такое угощение для крестьян?»
Зато бурно радовались переменам бывшие петлюровцы. «Все, чего мы, националисты, когда-то хотели, за что бились, сейчас стоит перед нами, – сообщал соратникам некий А. Харченко, вернувшийся на Украину из эмиграции. – Идите, стройте, работайте, простора – без конца!»
Восторги украинствующих фанатиков были вполне обоснованны. Большевики воплощали в жизнь их самые смелые мечты. И это было только начало!
«Чтобы точнее записывать…»
Считается, что первая перепись населения СССР состоялась 17 декабря 1926 года. На самом деле указанная дата лишь формальна. Жителей переписывали целую неделю в городах и две недели в селах. Однако по документам все оформлялось как однодневный пересчет.
Проводилась перепись и в Украинской ССР. И если для других постсоветских республик то давнее событие уже только история, то для Украины совсем не так. Зафиксированное тогда (в 1926 году) количество украинцев ныне модно сопоставлять с аналогичным показателем других переписей – 1937 года (итоги которой официально были объявлены недостоверными) и 1939 года. Обе последующие переписи показали уменьшение числа лиц украинской национальности по сравнению с первой всесоюзной переписью – на 5 млн в 1937 году и на 3 млн в 1939-м. Что и дает повод доморощенным свидомитам рассуждать сегодня о целенаправленном уничтожении украинцев в 1932–1933 годах, использовать сопоставление результатов переписей как «неопровержимое доказательство голодомора-геноцида».
Что же было в действительности? О чем рассказала та, первая в Советском Союзе всеобщая перепись? Согласно ее результатам, на декабрь 1926 года в УССР проживало немногим более 29 млн человек. Женщин было больше, чем мужчин (соответственно – 15 млн и 14 млн). Городское население насчитывало почти 5,4 млн человек. Самыми крупными городами являлись Киев (513,6 тыс. жителей) и Одесса (420,8 тыс.). Харьков, тогдашняя столица Украины, занимал по числу обитателей лишь 3-е место (417,3 тыс. человек). Далее следовали Днепропетровск – 232,9 тысячи жителей, Сталин (именно такое название, затем переправленное в Сталино, носил нынешний Донецк) – 105,8 тысячи, Николаев – 104,9 тысячи. К стотысячной отметке приближалась Полтава – 91,9 тыс. Все остальные украинские города по сегодняшним меркам можно было бы назвать мелкими. К примеру, в Виннице проживало всего 57,9 тысячи человек, в Запорожье – 55,7 тысячи, в Чернигове – 35,2 тысячи.
Итоги переписи свидетельствовали, что Украина остается преимущественно аграрной страной. 80,6 % ее населения было занято в сельском хозяйстве, 5,4 % – в фабрично-заводской промышленности, 3,8 % – в кустарно-ремесленнической промышленности, 2,4 % – в торговле. 2,6 % жителей являлись служащими различных учреждений.
Уместно привести и сведения о состоянии грамотности. Грамотных (умеющих хотя бы читать) насчитывалось в Украинской ССР 13 млн человек (44,8 % населения). При этом грамотных мужчин было 8,2 млн (58,1 % от общего числа представителей сильного пола), женщин – 4,8 млн (32,3 %).
Все эти данные сомнений не вызывают. В отличие от других показателей. Перепись зафиксировала наличие в республике 23,2 млн украинцев (80,1 % от общей численности граждан УССР), 2,6 млн русских (9,2 %), более 1,5 млн евреев (5,4 %), 476 тысяч поляков (1,6 %), 394 тысячи немцев (1,3 %), 258 тысяч молдаван (0,9 %) и т. д. Однако не все было так просто.
В то время в республике проводилась тотальная украинизация, на практике вылившаяся в политику дискриминации русского населения. Русским (а ими считали себя не только великорусы, но, по дореволюционной привычке, и малорусы, и белорусы) тяжелее, чем представителям так называемых «ранее угнетенных наций», было поступить в вуз, устроиться на хорошую работу, получить продвижение по службе и т. п. Такое положение (оно объяснялось необходимостью «борьбы с последствиями русификаторской политики царизма») буквально вынуждало многих великорусов и малорусов записываться украинцами. Впрочем, малорусов, называвших себя русскими, все равно заносили в украинцы. На сей счет переписчики получили особую инструкцию.
«Чтобы точнее записывать о лицах, которые, может, будут называть себя «русский», нужно, чтобы эти лица точно определяли, кем именно – русскими (россиянами), украинцами или белорусами – они себя считают. «Россиянин» (великоросс) считается за то же самое, что и «русский», и в личных карточках записывается «русский», – говорилось там. Получалось, что в русские могли записывать только великорусов.
Такое «уточнение», по мнению украинизаторов, было необходимо, так как значительная часть украинского (и белорусского) населения «ассимилирована», «не имеет достаточно развитого национального чувства… На вопрос о национальности в этих случаях мы зачастую можем услышать ответ, который отождествляет ассимилированных с ассимиляторами. В наших культурно-бытовых условиях это чаще всего будет причисление украинцев и белорусов к русским».
«Многие украинцы совершенно искренне считали себя русскими и язык свой с некоторыми, скажем, уклонами и особенностями, не большими все же, чем и в первой попавшейся другой губернии, русским, – отмечали советские демографы. – Что означает «русский», а особенно на языке человека, воспитанного в условиях старой России? «Хохол», «малоросс» – русские или не русские? На этот вопрос многие и теперь отвечают: русские. В лингвистике русскими и до сих пор часто называют все три восточнославянские племенные группы: русских, украинцев и белорусов».