Терапевт: Что вы поняли?

Лорейн: И я поняла это на прошлой неделе, когда вы вышли в приемную и положили эту большую кипу на стол рядом со мной. Все эти книги и бумаги, покрытые пылью, вы могли не класть их прямо рядом со мной.

Терапевт: О. Да, понимаю, как это может задевать.

Лорейн: И это было, это было в точности как гнев моей матери, когда я ем. И вот в этом все дело. Что кто-то присутствует... во мне. Или... (долгая пауза) Я не хочу этого, я не хочу, чтобы это находилось рядом со мной.

Терапевт: Это имеет смысл.

В этих самых первых фразах мы можем увидеть прообраз всей работы Лорейн. Мать Лорейн - сердитая женщина, и Лорейн вполне могла интроецировать гнев своей матери (и многое другое от своей матери также). Проявления этого гнева неудобны и неуместны; Лорейн признает, что на самом деле это не ее собственный гнев («Кто-то присутствует... во мне»), но она не знает, что с этим делать.

По своей природе интроекция требует прерывания контакта. Интроецированный другой отщеплен от остального Я; это психический инородный объект, изолированный, внедренный и неинтегрированный. Создавая интроекцию, люди отрицают, искажают и отрекаются от определенных сторон себя. Они используют весь репертуар защитных маневров, которые позволяют принимать внутрь и в то же время сохранять расщепление. Исцеление, следовательно, предполагает обращение процесса вспять через отказ от защит и самообмана; чувствование того, что было чувствовать небезопасно; размышление о немыслимом, чтобы барьеры для внутреннего контакта исчезли, а интроекция была отстранена и разжалована.

По мере разворачивания этой продолжительной работы мы увидим, как происходит такое обращение вспять. Оно не идет гладко, шаг за шагом, а скорее происходит рывками, с паузами, отклонениями и повторениями, а также в моменты отдыха. Но во всем этом остается терапевтический план: выявить искажения, обеспечить опыт контакта, создать целостность там, где было расщепление, восстановить внутреннее и внешнее осознание и осуществить все это в уважительных отношениях как с реальным клиентом, так и с персонификацией интроецированного другого.

Лорейн: Я просто хочу сказать: «Нет! Нет, я этого не хочу, (пауза) Я хочу сказать, чего я не хочу... (пауза) И на самом деле меня не волнует кошелек и кипа бумаг, но именно тогда это пришло ко мне.

Терапевт: То, что вы «не хотите».

Лорейн: Верно, - и мое пространство. Я сделала то, что я должна была сделать с этой кипой. Я передвинула ее. Но я не сказала вам, что мне не нравилось, что она находится рядом со мной. И вот это то, что я делаю. Я могу позаботиться о себе и убрать подальше вещи, которые я не хочу, но я не всегда могу сказать, почему я их не хочу.

Терапевт: Могу представить, как это неприятно - когда что-то такое грязное находится рядом с вами.

Лорейн: Да. Как, например, с моей матерью - я сказала ей, что не хочу есть вместе с ней, если она сердится. Но я не объяснила ей, почему. Я просто сказала, что это плохо для моего пищеварения.

Терапевт: И другое «почему» - это...

Лорейн: Я чувствую, что как будто должна съедать это - то, что принадлежит ей.

Терапевт: Съедать ее гнев.

В этот момент было бы легко вбросить интерпретирующий комментарий, потому что метафора Лорейн о том, чтобы «съедать это», очень тесно связана с понятием интроекции: включение мыслей, чувств и убеждений другого человека в себя без «переваривания» или усвоения. Интерпретация, однако, могла бы привести Лорейн к анализу своей реакции, а не к ее исследованию; анализ стал бы способом не чувствовать и, скорее всего, препятствовал бы, а не способствовал исследованию Лорейн. Вместо этого терапевт выбирает провести исследование, вначале с помощью обычного отражения (как в приведенном выше утверждении), а затем через феноменологически направленные вопросы, которые побудят Лорейн больше погрузиться в опыт, о котором она рассказывает.

Лорейн: Съедать ее гнев. Я не хочу этого. Он покрывает меня всю. Я больше этого не хочу.

Терапевт: Как вы ощущаете, что ее гнев покрывает вас всю?

Лорейн: Как будто я его переварила, и теперь он прямо в моем теле.