Предподростковые годы Эдварда были критическим периодом в развитии его нынешних способов взаимодействия с миром, и это первая из множества отсылок к этому периоду его жизни. Прямо сейчас, однако, продолжает стоять вопрос о естественном или защитном поведении. Идея о том, что юмор и обаяние являются одновременно защитными и естественными, открывает путь вопросу «что, если». Как бы Эдвард жил, если бы ему не приходилось защищать себя? И отразился ли бы этот другой, необоронительный способ жизни на чем-то еще, кроме его юмора и обаяния? Предложения терапевта являются предварительным исследованием уязвимости, которую Эдвард ощутит, когда будет меньше защищаться. Они также обращены к функции идентичности, которую выполняют защиты Эдварда: «Каким ты будешь, когда тебе больше не придется защищать себя таким образом?»

Эдвард: Мое первое чувство: «Я надеюсь», (смеется) Я имею в виду, мне бы очень не хотелось представлять... знаете, не хотелось бы потерять чувство юмора. Но...

Терапевт: Что ж, если вы выбираете иметь какую-то защиту, юмор - одна из самых приятных.

Эдвард: Да. Да, не хотелось бы, не хотелось бы потерять его. И все же, знаете, я и правда замечаю, что использую его слишком много. Но я вроде как ловлю себя на мысли: «Если я посмотрю на вас немного дольше, что я буду стремиться отыскать, что я хотел бы..., что я хотел бы просечь?» Я имею в виду, присутствует... оттенок желания чего-то...

Терапевт: Желания чего-то?

Эдвард прямо и конкретно говорит о своих чувствах по отношению к терапевту. Чем больше он это делает, тем больше он исследует природу своих переживаний в этих отношениях здесь и сейчас, и тем лучше становится контакт. Конечно, мы подозреваем, что он (по крайней мере, отчасти) на самом деле обращается не к терапевту, а к образу своей матери, который опосредует многие его отношения. Простое повторение терапевтом последних слов Эдварда побуждает его к дальнейшему исследованию, без предвзятости или указания направления для этого исследования.

Эдвард: Да... Когда я говорю, что чувствую некоторую настороженность и немного, немного раздражаюсь, вообще-то, знаете... становлюсь таким угрюмым.

Терапевт: Любое побуждение зависеть от кого-то другого делает вас угрюмым?

Эдвард позволил себе чувствовать (и говорить) о «желании чего-то». Это идет вразрез с его привычным паттерном, который состоит в том, что желание - это форма уязвимости, а уязвимость не допускается. Следующий уровень защиты, после юмора и обаяния, - это угрюмость. Угрюмость защищает как внутренне, так и внешне: внутренне она не позволяет Эдварду ощутить, насколько он нуждается, а внешне она поддерживает безопасное расстояние между ним и другими людьми.

Эдвард: Ну, в глубине души - да. Я имею в виду, я мог бы, вероятно, притвориться, что нет, но какая-то угрюмость остается. Есть такое немного... ну, это сводится к «Кто ты... почему я должен тебе доверять?», что-то вроде этого, но чувство... я имею в виду, есть чувство, вот такие слова: «Кто ты, черт возьми, такой?», что-то подобное. Знаете, такой, как бы, такой злой...

Терапевт: Можете ли увеличить громкость для этой угрюмости? Чтобы я тоже могла слышать?

Вместо того чтобы бороться с защитой, поддержите ее. Борьба с ней, попытки пробиться через нее, могут загнать ее вглубь, а ее функции и характеристики завуалируются. Это все равно что срезать верхнюю часть сорняка: если вы это сделаете, вы не сможете добраться до корня, и позже сорняк просто вырастет снова и станет больше и сильнее. Поддержание всего процесса переноса позволяет более полно осознавать и проживать его, а также переживать его в контексте новых отношений, в которых другой человек своими действиями больше не будет подкреплять старые убеждения и ожидания.

Эдвард: Да, возможно... Хорошо, давайте я расскажу вам о том, как - черт, это было так унизительно, когда моя мать отправила меня в школу с таким ликованием. Она в самом деле была чертовски рада избавиться от нас, знаете. Я бы сказал, сейчас это выглядит таким очевидным. Меня отправили в школу-интернат в 12 лет, и в то же самое время моего младшего брата отправили, когда ему было всего 8. И он не виделся с семьей два месяца. Понимаете, я имею в виду, мне было 12; я мог как-то справиться. Но в 8, Господи! В общем, нет, то есть это по-прежнему, оно осталось, и терзает постоянно. Я имею в виду, знаете, такое, как бы, такое удовлетворение, которое она, казалось, испытывала, когда нашла решение, что сделать со своими детьми.

Терапевт: Эдвард. Когда человек, от которого ты зависишь больше всего на свете, ликует, отправляя тебя далеко, что-то должно происходить у вас в сердце.

Хотя это не вопрос, но это, безусловно, исследование: это приглашение погрузиться в аффективное переживание воспоминания. С его помощью можно получить информацию об истории и ожиданиях; или оно может привести Эдварда на уровень исследования, связанный с «совладанием/выборами/решениями», если то, что происходило «в его сердце», привело к решению создать броню вокруг сердца, которая защитит его от боли в будущем. Другим эффектом интервенции является нормализация реакции Эдварда на его мать. «Что-то должно происходить» переводится как «реакция любого человека на такое была бы сильной».

Эдвард: Хм. О, я действительно так себя чувствовал до того, как уехал. Я имею в виду, я, я, гм, я был, я сказал кому-то - там были люди, - в классе сидели мальчики и у них по щекам катились слезы. И там был один из моих лучших друзей - Кевин Мартин, которого тогда обсыпало прыщами, как я помню, и он сидел там и выдавливал свои прыщи, и (смеется) по его лицу катились слезы... а я вообще не плакал. Я помню, как сказал: «Я рад, что выбрался из этой старой дыры». Но, с другой стороны, меня просто толкнули в новую дыру, знаете, это было, гм...

Терапевт: А внутри, что вы чувствовали на самом деле?

Эта интервенция представляет собой неявное приглашение к терапевтической регрессии. В ней Эдварда просят обратиться к феноменологическому опыту более юной версии самого себя, а такое обращение лежит в основе регрессивного переживания.

Эдвард: (пауза) Я был рад уехать оттуда. Я был... Я больше не чувствовал себя счастливым; я не чувствовал себя счастливым уже по меньшей мере два года - с 10 или 11 лет. Я начал чувствовать себя несчастным, когда мне было около 10. Все, казалось, рушится в глобальном масштабе; я не мог... У меня было много очень насыщенных и осаждающих фантазий - я имею в виду, что они осаждали меня, в этом смысле. Очень яркие сексуальные фантазии, очень интенсивная сексуальная активность; я... когда мои родители уходили, я снимал всю одежду и гулял по дому голый; мы переехали, когда мне было 11. Я бродил по лесу и катался в листьях, лазал по деревьям и все такое. И у меня было огромное желание снимать одежду.

Это пока еще не регрессия в чистом виде, хотя Эдвард иногда погружается в нее, чтобы восстановить в памяти эти истории. Он, определенно, говорит о феноменологии своих предподростковых лет, но, похоже, он не переживает эмоции, которые, вероятно, сопровождали этот опыт. В его рассказе о желании быть голым есть оттенок самокритики, и терапевт отвечает так, чтобы нейтрализовать эту критику. Ее слова и тон голоса признают переживание Эдварда, нормализуют это переживание и подтверждают его функцию.