На борту шнеки Бьёрн рассказал мне, что его оглушили, что теперь голова разрывалась от боли, его тошнило, но что все это меркло по сравнению с тем, что он нашел меня. Казалось, силы покинули брата, он сник, отвернулся, и его вырвало. Я понимал, что дело было не в головной боли, но он пробормотал, что лучше нам сейчас держаться подальше от Свейна, Олофа, Эйрика и других правителей, ведь Щенок сражался на стороне норвежского конунга. Мы немного прошлись на шнеке между кораблей, выглядывая выживших, некоторых довезли до берега, не спрашивая, на чьей стороне они сражались. Сыновей Свартура я не нашел, не было их видно и на кораблях. Должно быть, они погибли, как и их отец. Мне предстояло вернуться домой с тяжелыми новостями.
Большинство так и провели остаток дня на боевых кораблях. Многие думали, что Свейн, Олоф и сыновья ярла заплатят выжившим, ходили слухи, что подать, полученную Олавом, поделят между всеми, поэтому воины рассчитывали получить золото и серебро. Было больно наблюдать за всем происходившим, предстояло захоронить погибших. Обломки кораблей собрали, на мысе из них сложили огромный костер. Долго Свейн, Олоф и сыновья ярла обсуждали, что им делать с выжившими людьми Олава. Они были безоружны, некоторые поклялись служить Свейну так же верно, как служили норвежскому конунгу. Эйрик и Олоф хотели отрубить им головы, но датский конунг показал невиданное благородство. Многие из этих людей сражались с ним и Олавом бок о бок в Англии, а потому он решил пощадить всех до единого.
Свейн, Эйрик и Олоф поделили флот Трюггвасона между собой. Все богатства Олава хотели разделить на равные части, как было обговорено ими ранее, но многие корабли оказались сильно изуродованы, некоторые потоплены и так сильно повреждены, что уже не подлежали ремонту. Каким-то судам удалось уплыть в конце битвы, со шнеки мы со Щенком видели, как восемь или девять судов стояли на севере. Сначала мы подумали, что Свейн начнет их преследовать, но оказалось, ни его, ни кого-то еще из правителей совершенно не волновала их дальнейшая судьба. Они позволили им просто уйти.
Мы так никогда и не узнали, какими клятвами обменялись властители на Великом Змее в тот день. Мы уплыли в южном направлении, остановившись, лишь когда нас окончательно одолела жажда. Попили воды из ручья, я промыл рану на руке Бьёрна; она была чистой, хотя сильно кровоточила, но не опухла, и казалось, что кровотечение понемногу останавливается. Но Бьёрн жаловался на головную боль, он весь дрожал, и нам пришлось завернуть его в одеяла. Я пообещал Щенку, что у него будет кров и пища и я никому не скажу, что он сражался за Олава, взамен попросил его помочь довезти брата до дома. Он согласился, добавив, что помог бы мне в любом случае. Потом Щенок признался, что его не любили дома, на Оркнейских островах, и, если бы я позволил ему стать своим другом, он был готов сопровождать меня до тех пор, пока мы не доберемся до тех мест, куда собирались.
34
Страна на западе
Когда мы подплывали к берегу, Сигрид с Фенриром стояли у причала, я ступил на твердую землю, и Сигрид обняла меня. Потом спросила, что случилось с Бьёрном, заметила тряпки, которыми я обмотал свои раны, и хотела узнать, почему с нами сын оркнейского ярла. И я объяснил все, как мог, рассказал, что нам пришлось сражаться, хоть мы и клялись, что плывем только для того, чтобы разузнать, как обстоят дела, и пояснил, что Щенок нас выручил, и поэтому я обещал ему пристанище.
На это Сигрид ничего не сказала. Лишь снова обняла меня, положив голову мне на плечо.
Бьёрн остался лежать в лодке, а я поднялся к Свартургард со скорбной вестью. Навстречу мне вышли женщины, и, хоть я еще не произнес ни слова, они заливались слезами, ведь со мной не было никого из мужчин с их хутора, и они понимали, что это значит. Я сказал, что их мужчины отважно сражались и пали с честью, но сам сознавал, что в таких словах мало утешения.
Тем вечером мы со Щенком и Сигрид сидели за столом и ели ржаную кашу с заячьим мясом; Сигрид была на удивление молчалива. Сначала я решил, что это потому, что Бьёрн тяжело ранен. Ранее в тот день она зашила раны и мне, и ему, ведь меня ударили по ноге, и, хотя крови было немного, Сигрид пришлось наложить четыре шва. Когда она принялась за Бьёрна, того вырвало, и с тех пор он не вставал с лежанки, бледный как смерть. Но потом ему стало лучше, он пожаловался на головную боль и сказал, что над глазом будто тисками давило. Дурнота прошла, и Щенок счел это хорошим признаком, он научился кое-чему у ведуна, которого держал при себе его отец несколько лет назад. Но Сигрид не обрадовалась, ее будто сковывало напряжение, она не поднимала глаз, и я подумал, что ее, может быть, стесняет Щенок. Ведь ярла на Оркнейских островах ненавидели, а я привез к нам домой его сына. Наверное, подумал я, будет лучше, если я попрошу Щенка уйти, как только рассветет.
Но вдруг Сигрид резко поднялась и вышла. Дверь она оставила открытой.
– Торстейн. Пойдем со мной.
Мы спустились на берег. Фенрир бросался на клубки водорослей, которые вынесло на берег, а Сигрид стояла обхватив себя руками, и легкий ночной бриз шевелил ее волосы и платье.
– У меня будет ребенок, – сказала она.
Поначалу я не понял. Слышал слова, но они звучали как-то неправильно. Она же нисколько не располнела. Поэтому мои первые слова прозвучали глуповато.
– Ребенок?
– Да, – ответила Сигрид.
– Но откуда ты это знаешь?
– Просто знаю.
Я поразмыслил над ее словами, и только сейчас до меня стало доходить, что она только что сказала. Ребенок. Она носит ребенка. Нашего ребенка.