Пробираясь между кораблями, мы услышали раненых. Те звуки я никогда не забуду. Не было криков, никто не призывал Одина и его сыновей, не просил придать сил. С кораблей раздавались лишь тихие стоны. Когда мы подплывали ближе к какому-нибудь судну, мы слышали, о чем говорили на борту, шепот воинов, уставших от ран, и их друзей и братьев по оружию, ухаживавших за ними. На мысу горели погребальные костры; многие уже погасли, но когда мы проплывали мимо, то видели, как загорается еще один, и еще одно тело в окровавленной тунике укладывают на два обломка доски и поднимают на костер.

Недалеко от мыса мы нашли корабль Свейна. Хальвар окликнул людей на борту, и Свейн самолично вышел к планширю. Он был полуодет, как и в первый раз, когда я увидел его. Он стоял, выпятив свое брюхо, держа рог с пивом, и злобно на нас уставился, будто не узнал. Потом он отхлебнул из рога и ткнул в меня пальцем.

– Ты. Торстейн. Корабел.

– Да, это я.

Свейн отвернулся и отошел от борта. Нам сбросили концы, чтобы закрепить на форштевне и ахтерштевне, и мы с Хальваром взобрались на корабль. Щенок закутался в одеяло и попытался накинуть его на голову, как капюшон рясы: он боялся, что воины на корабле его узнают.

Свейн сидел в кресле у мачты. Перед креслом лежали несколько кошельков с монетами и серебряные наручи, рядом – груда мечей. Свейн мрачно оглядел скудную добычу, затем махнул рукой на борт, не поднимая взгляда от добра на палубе. К нам подошел один из команды, тощий старик с длинной, седой, взлохмаченной бородой, и прошептал, что всем нашим дозволено подняться на борт, кроме собаки, ведь все мы должны услышать слова Свейна.

Сигрид и Щенок предпочли бы остаться в лодке, они были не рады подняться на корабль. Щенок вновь превратился в сутулое существо, каким я его помнил по Оркнейским островам, но на этот раз он прятался не за своего отца, а за меня. Сигрид гордо встала рядом со мной, выпрямив спину, и это, должно быть, произвело впечатление на конунга данов, он взглянул на нее и поднял рог, будто провозглашая здравицу в ее честь.

– Я привез Торстейна Тормудсона и его брата, – сказал Хальвар. – И я передал Торстейну, как ты и велел, что его ждет награда за убийство Олава Трюггвасона.

– Хорошо. Я вижу, он прихватил с собой людей. – Свейн ткнул рогом в мою сторону. – Хальвар говорит, что у тебя есть хутор. Это твои домочадцы, Торстейн?

– Да.

– Землю тебе выделил Свартур, не так ли?

– Да.

– Но ты знаешь, что за тобой идет охота?

Я кивнул.

Свейн почесал выступающее брюхо.

– Не следовало уплывать так скоро после битвы. Тебе еще грозит опасность. Может, это навсегда. – Свейн поднялся с кресла и подошел к борту. – Я не преследовал тех, кто сумел выплыть на берег. Некоторым кораблям позволил уйти. Может, то было неумно. Следовало убить каждого, кто предан Олаву. Те, кто сумел спастись, станут разбойниками. А кое-кто начнет искать человека по имени Торстейн Корабел.

Мне хотелось сказать, что ему не следовало разглашать мое имя, но Свейн, верно, и сам понял, о чем я думаю.

– Многие знают, что Олава убил ты, – сказал Свейн. – Твое имя стало известно не от меня. Все, сражавшиеся в тот день на Великом Змее, говорили о твоем подвиге. Да и люди Олава на других кораблях видели, что ты совершил. Как я слышал, ты служил Олаву, прежде чем податься на юг, и можешь быть уверен, кое-кто из выживших тебя узнал. – Свейн встал передо мной и засунул руки за широкий пояс с серебряными бляхами. – Теперь ты знаешь, что в этом море для тебя нет безопасного места, и я спрашиваю тебя: не хочешь ли вступить в мою дружину, Торстейн?

Я оглянулся на Бьёрна, тот стоял, прислонившись к планширю. Он держался за лоб, и я понял, что боль вернулась. Сигрид его поддерживала. Она взглянула на меня и покачала головой. Я повернулся к Свейну и ответил:

– Нет.