Две стрелы разом насквозь прошили угольные крылья. Ведьма охнула, нырнула вниз, роняя клюквинки крови, а Мал двумя руками поднял меч.

– Мама!!!

Не стало Зорки. Одна бесформенная тряпка упала в снег и рассыпалась пеплом, а от пятна потекли черные ручейки вместо алых рек. Задремала небесная пряха, что ткет полотно судьбы. Пропустила кривой узел, не уследила. Следом за Зоркой и Рьян получил удар в брюхо. Острие самую малость черкануло по шкуре, вроде и не заметишь сразу. Однако ж кровь брызнула во все стороны. Медведь упал, и четыре копья взметнулись над тушей – добить.

Йага упала на колени. Горячие ладони топили снег, но не могли противостоять зиме. Ничего уже не могли.

– Мама…

Тогда только Боров спрыгнул с седла. И, может, с такой-то тушей ему и тяжко было бегать по городу, но за добычей он подлетел мигом. Затоптал в снег потускневший колдовской нож, отмахнулся, когда окликнул его побратим.

– Ну что, девка, попалась?

Он схватил в кулак волосы на затылке лесовки, заставил запрокинуть голову. Ждал наполненных слезами глаз и мольбы о милости, но вместо того в него вперились два лихорадочно сияющих огня. Он встряхнул девицу, вырвав клок.

– Попалась, говорю!

Верно, Боров уже представлял, как колдовка станет пред ним ползать и выторговывать жизнь. И если посулит она ему такую благодарность, каковой хочется, может, толстяк и упросит побратима не казнить ведьму, хотя сам на то подбивал. Сладко тогда будет Борову! Как зверюшку посадит девку на цепь! Будет знать, как упираться!

Взгляд затянулся мечтательной поволокой. Уж не она ли помешала разглядеть, как черные ручейки, в которые обратилась Зорка, змеями ползут к молодой дочери леса? Мал вот разглядел. И, не выжидая, рубанул мечом, но ручейки лишь делились на новые и упрямо тянулись к девице.

– Боров! – одернул Посадник, но купец не откликнулся. – Боров, чтоб тебя!

А толстяк глумился:

– Говорил же, что со мной лучше по-хорошему договариваться! Ну что, гульня, попала в беду?

Черные ручьи до самой земли сожгли снег, там, где они проползли, пробивалась молодая зеленая трава. Все жарче они делались, нетерпеливее. И, на конец, коснулись кончиков пальцев лесной госпожи. Йага улыбнулась и задумчиво проговорила:

– В беду… Нет, я не попала в беду. Я сама – Беда.

Тогда-то добыча и охотники поменялись местами. Мал с дружиной не теснили беглецов в лес, они сами попались Лесу. Боров завизжал, как девица, падая на спину. А Йагу точно неведомая сила за загривок вздернула. Как тряпичная кукла зависла она над землею, и та же невидимая сила извернула ей руки, ломая кости. Руки… нет, не руки. Крылья с лощеными смоляными перьями! Когти на руках и ногах, черный мазок тени на челе и глаза… И прежде звериные, они утратили всякую схожесть с человеческими. Чернота залила глазницы, и только желтый зрачок пылал потусторонним, Безлюдским огнем.

Она открыла рот, и чащу заполнил не то клекот, не то вой, не то шепот.

– Ф-ф-фу-фу! Чую, живым духом пахнет! Живая костка сама во двор пришла и в рот катится! Ф-ф-фу! Фу!

Жрец удовлетворенно улыбнулся в седую бороду.