Погодка в тот день выдалась морозная. После странной оттепели в лесу деревья долго стояли мокрые, и теперь, покрывшись прозрачной ледяной коркой, они походили на заморские диковинки из стекла. Солнце играло в каждой, и боле не требовалось ничего, чтобы понять: в этой чаще живет волшебство.

Йага по обыкновению вышла на крыльцо, завернувшись в вязаный платок. Ладони ее стискивали большую чашку с горячим варом, а желтые глаза щурились от яркого света. Только ходить пока было неловко: правая нога ниже колена усохла наутро после битвы, а к вечеру третьего дня обломилась, как сухая ветка. Ох и поднял тогда шум Рьян! Больно не было, всего-то маленько чесалась отсутствующая голень, но северянин по сих пор носил ее на руках и ругался, если хозяйка леса ходила, опираясь на костыль. То бишь ежедневно.

Знай Рьян, кого ради она отдала Безлюдью свою плоть, нипочем не простил бы. Но колдовка расска зывать о том не собиралась, медведь же, единственный свидетель ворожбы, был с нею заодно. И только Рад, прилетевший проведать, живы ли, едва только свои заботы расхлебал, не стал охать. Деловито осмотрел колено, хмыкнул и сказал:

– И хуже бывает. Ничего, еще попляшешь!

– Да уж доплясалась один раз, – проворчал Рьян.

От дровен слышался размеренный стук. Ох и любил северянин махать топором! Дров уже до самой весны хватило бы, а он все колол да складывал диковинными стопками. Но Йага не мешала. А как помешаешь, коли добрый молодец при любом морозе обнажался по пояс и шел разминаться. А потом, взопревший и раскрасневшийся, растирался снегом и бегом в избу – целовать жену ледяными губами! Ради таких поцелуев и печь лишний раз протопить можно…

Что-то укололо в плечо, и колдовка завела руку за спину. Выдернула некстати пробившееся сквозь кожу перо. Перо переливалось под золотыми лучами, а если поглядеть на просвет, становились видны крошечные черные ручейки, что бежали по нему подобно жилкам. Йага подняла перо повыше и подула, и оно задрожало на ее ладони. Свернулось клубком, расправилось… И вспорхнула с ведьминской руки синица. Далеко не полетела, уселась на коровьем черепе у калитки и взъерошила перья. Девица улыбнулась:

– Спасибо, матушка.

Синица же строго чирикнула, точно бранясь, обронила на забор белесую каплю и полетела проверять хозяйство: все ли на месте?

Тут и Рьян подоспел.

– Ну куда ты, куда?! Простынешь!

– Я ли?

Уж не северянину ей пенять! Сам, вон, полуголый да босой пришлепал, ажно пар от тела поднимается. Тут бы снова начаться перепалке, а Йага и не против, знала ведь, что каждый их спор непременно закончится на перине в избе. Но помешали.

– Эгей, хозяева! Отворяйте, что ли!

Чего уж было проситься. Рад почти сразу сам просунул руку в щель меж жердин и откинул крючок на калитке. Приветственно помяли со Рьяном друг другу косточки, а потом усмарь, малость смущаясь, доложил:

– Друга к вам привез. Близкого, значит. Вы уж встретьте…

И впрямь во двор заглянул улыбчивый мужичок. Снял и отряхнул лыжи, прислонил к забору.

– Добр меня величать, – поклонился он. – Наслышан про лесную ведьму, а встретил впервые. Прими подарок, славница!

И вынул из заплечной сумы аккуратно обтесанную да украшенную резьбой ногу! Рад подкрутил усы и пояснил:

– По дереву Добр мастер. Да такой, что лучше и не сыщешь!