Когда северянин поостыл, а медвежья сила унялась в жилах, он сказал:

– К жрецу пошли. Какой-никакой, а судья. Так просто не спущу.

Рад поперхнулся.

– Просто? Да ты его мало в Тень не спровадил!

– А и стоило!

Тяжело вздохнув, кожевник сел на скамью с ним рядом.

– Ты, Ржавый, не местный. Не разумеешь, как все устроено…

– Да нет, – огрызнулся Рьян, – понял я! Что у вас любой пришлый с улицы может бабу силой взять, и ничего ему за то не будет!

– Не любой… Пойми, Ржавый, Боров – человек непростой. На нем, считай, весь Чернобор держится. И, вот тебе мое честное слово, жрец нипочем его не накажет. Хоть он бабу посреди площади в торговый день… – Рад мельком глянул на северянина и переиначил: – Хоть обкради кого посреди площади, ему только в ножки поклонятся. Жрец его, правду сказать, сам терпеть не может. Но иной раз худой мир лучше доброй войны… Как у нас с северянами вашими. Да и не станет Боров никому жаловаться. Скотина он та еще, а не без гордости. Постыдится, что мы его отделали. И того, что свершить собирался, постыдится тоже.

Словом, проклятого угомонили, хоть и непросто пришлось. То ли праздничная суета повлияла, то ли брага из тайничка Рада, то ли зелье, что Йага втихомолку в ту брагу подлила.

Пришел черед третьего дела. В гости Мороз звали, у соседей спрашивали, пора идти искать. А искать Мороз черноборцы любили всего больше, особливо малые дети, и вот почему. Начиналось все у жрецова дома. Когда старик был молод, он выходил сам, садился в воз, запряженный всенепременно белой лошадью, а коли таковой не находилось, то коровой али козой, и так ехал по городу.

Ныне же его вынесли на сцепленных руках сыновья. Будь селение поменьше, останавливались бы у каждого двора, но в Черноборе эдак и к ночи не управились бы, потому жрец приподнимался в повозке и слабым старческим голосом звал:

– Батюшка Мороз, заждались мы тебя! Выйди, сделай милость!

Из домов спешили нарядные бабы, мужики с рукавицами, надетыми на палки, девки в киках, вышитых серебром, а у кого достатка поменьше, то просто с белыми лентами в косах. А всего больше спешила малышня, ведь у каждой хозяюшки с собою имелась сума с лакомствами. Угощение, знамо дело, полагалось беречь для батюшки, да только он невидим и неслышим! Присоединится к шествию, коли разыщут в каком-то из хозяйств, и пойдет с толпой. А глядеть, прятался ли Мороз среди людей, как раз по сумам и станут: попропадали кушанья, значит, отведал. И уж бойкие детишки старались, чтобы ноша не оттягивала матерям плечи!

Дошла людская вереница и до Радовой улочки. Рьян упирался как мог, но Йага все одно выволокла мужчин на праздник: как не выгулять нарядный кокошник!

Кто-то затянул веселую песню, другой подхватил, солнышко перед закатом выглянуло из-за туч, чтобы вспыхнул холодным светом бисер на очельях. Йага глядела во все глаза: никогда еще разом она такой толпы не видала! И помыслить не могла, что столько народу в Черноборе живет! А уж сливаться в единое живое существо пред могучим Морозом – это ли не счастье! На радостях ведьма сняла сглазы с оставшихся двух мальчишек. Средний, волосатый, как раз семенил рядом с матерью неподалеку. И так старательно открывал рот, подпевая, так светились его глаза в густой шерсти, что колдовка сжалилась. Последний же из троицы, Ждан, шел рядом с Иванькой. Маленький лоточник пытался нагнать Йагу, да раз за разом отвлекался, чтобы помочь пацану. Тот из-за чирьев был едва ли не слеп, и вел его Иванька. И уж коли он простил обидчика, то и лесовке незачем зло держать.

Темнело, и начиналось сущее волшебство. Мороз, верно, и впрямь был среди них, ибо то щипал за нос, то хлопал по щекам, пока не покраснеют. Небо опустилось низко-низко, тучи набухли… Вот-вот задушит селян в своих объятиях хозяйка Тень! Но тут жрец чиркнул огнивом и уронил искру в глиняный горшок с хитрыми дырами в стенках. Поджег лучинку о затеплившийся огонек и запалил второй светец. За ним третий, четвертый и еще, еще, еще… Огоньки поплыли из рук в руки, от них возжигались новые – и вот уже целая россыпь звезд течет по улочкам Чернобора. Когда вышли к воротам, песня вошла в силу, а огоньки сияли, как снежинки под полной луной. Дали горшок со свечой и Йаге. Она несла его бережно, опасаясь обронить. Ну как разобьет ненароком? Ну как ветер задует золотую искру? Но пламень сиял ровно, не чадил и не дымил, а Рад и Рьян по бокам оберегали колдовку и от неловкого шага, и от злого человека. Йага запела.

Песен Чернобора она не знала, зато ведала язык Безлюдья. И язык этот, похожий на птичий щебет, на шипение змеи, на тоскливый волчий вой и жужжание пчел, знаменующее приход тепла, звучал как родной. Дочь леса пела тихохонько, чтобы не мешать звать Мороз, но до каждого донеслись ее слова. Согрели, как горячие бока сосудов, тронули за душу, пообещали, что и самой лютой зимой найдется, у чьей печи скоротать вечер. Песни не соперни чали. Они переплетались и дивно дополняли одна другую, и никто не попросил ведьму умолкнуть.

Когда песня стихла, Йага повернулась к Рьяну что-то спросить, а тот глядел на нее чистыми синими глазами, и огонь в них сиял ярче всех светцов вместе взятых.

– Рьян?