Он хотел сказать что-то, но не сумел. Взял ладонь колдовки, прижал к губам и шел так еще долго-долго, а Йага, хоть и неудобно было удерживать сосуд одним только локтем, руки не отнимала.

Обходя город вдоль стены, раз или два крепким сыновьям жреца приходилось освобождать увязший в грязи воз. Старики быстро устали и замедлились, а сцепившись языками в хвосте шествия, вовсе остановились. Заскучали и дети. Наевшись сластей впрок, они начали зевать и проситься домой, но праздник еще не был окончен.

Сделав полный круг, горожане сгрудились у ворот. Там уже сложили большой костер из сухих поленец. Дрова облили смолой, жрецу оставалось лишь швырнуть сосуд с огоньком.

– С нами ли ты, батюшка Мороз? – спросил старик. Из туч посыпалась мелкая белая крошка. – Хорошо ли мы тебя встретили?

Бабки негромко переругивались, выясняя, раньше али позже о прошлом годе лег белый покров, какому-то без меры шустрому ребятенку отвесили оплеуху, и тот ну реветь! Остальное же было чин чином. Величаво опускались с неба снежинки, звездами сияли огоньки.

– А коли так, и ты будь к нам милостив, батюшка. Проходи в Чернобор, гостем желанным назовем. Да смотри, не засиживайся и не лютуй!

Полетел глиняный горшок, и пламя высоко взвилось над поленьями! Самой туче пузо опалило! Нынче Мороз гость в Черноборе, а стало быть, как и всякому гостю, озорничать ему не след.

Кто опытный, успели плотнее сгрудиться вокруг воза. Знали, что жрец откинет дерюжку и достанет большой кувшин, а сыновья откупорят залитую воском крышку. Первый глоток батюшке Морозу, в костер; второй жрецу; потом отхлебнут сами. А после и все желающие смогут отведать крепкого ягодного вина. Хотя что уж, на всех не хватит. Оттого скоро вокруг повозки свободного места не осталось. Йага же, напротив, увлекла Рьяна в другую сторону.

– Мне тебе сказать что-то надо, – сбивчиво пояснила она.

Она тянула его за собою к опушке леса, а сердце замирало: что еще молодец ответит? Потонули в ночной темноте нарядные девичьи уборы, скрылись за холмами черноборцы, только золотые искры костра нет-нет, а взлетали в черное небо и кружили там, как потерявшиеся светлячки.

Границы бора ведьма не нарушила. Остановилась на полянке в березнячке – уже не людское царство, еще не лес. Нерешительно застыла, удерживаясь на тонком лезвии миров. Можно ведь со всех ног броситься в чащу и забыть город, где не сразу разберешь, кто друг, кто враг, улыбчивого Рада и проклятого с далекого Севера забыть. А можно пойти в Чернобор, в чистую избу усмаря. Сесть под окном с вышиванием и слушать, как мужики обмениваются колкостями. Один – что брат; второй…

Едва касаясь, Рьян убрал густые волосы от ее шеи и коснулся губами. Йага вздрогнула и отошла. Она убежит. Вот скажет то, что зудит на языке, и убежит.

Она повернулась к нему, но очей не подняла, так и вперилась в подернутую инеем траву. Осторожно стянула сапожок, а за ним второй.

– Простудишься, – буркнул северянин и подался к ней, но ведьма жестом остановила.

Да и ни к чему ей уже обувка: там, где сминали траву босые ступни, иней таял, а жухлую безжизненную траву сменяла сочная весенняя поросль. Ведьма горела, и земля отвечала ей жаром.

Йага скинула тулупчик.

– Ты что делаешь?

Голос северянина было не узнать: низкий, хриплый. Не то сдерживаемая ярость сквозила в нем, не то иная сила, которую не способен обуздать муж.

Ведьма потянула тесемки поневы, и юбка соскользнула по смуглым ногам. Рубаха обнажила плечо, ключицы и грудь, легла рядом с остальной одежей. Дочь леса осталась нагой, а Рьян глядел на нее, как в первый раз, и глаза его по-звериному сверкали в темноте.

– Остановись, – взмолился он. – Не подходи, иначе…