Тохтамыш не находился, подобно мне, почти в тысяче фарсангов вдали от своей родины, и у него оставалось множество других возможностей для успешного противодействия. Находясь в своей собственной стране, он имел возможность собрать дополнительные силы и еще раз напасть на нас чтобы выручить свое войско, попавшее в наше окружение, а нас самих уничтожить. Я сказал своим военачальникам; «Пока окруженные имеют возможность сопротивляться, мы не можем быть спокойны и потому, не дайте их сопротивлению продлиться до утра. Вполне возможно, что Тохтамыш соберет ещё одно войско и возвратится назад и поэтому, если видите, что вражеские воины не сдаются, уничтожайте их, даже если для этого придется нести потери среди своих».

Мы зажгли как можно больше факелов, чтобы осветить поле битвы. Та ночь была ночью двадцать второго дня месяца Дальв (Водолей), я считаю ее одной из незабываемых ночей в своей жизни. Войсковой лекарь хотел напоить меня опием, чтобы я не чувствовал боли и заснул, но обеспокоенный ходом битвы, я не мог позволить себе лечь и уснуть. Я был уверен в своих военачальниках, знал их как доблестных и способных солдат, однако никого из них не считал себе равным по уму и способности принимать быстрые решения. Поэтому я боялся, что если позволю себе лечь и уснуть, может случиться, что окруженный враг продолжая свое сопротивление, дождется возвращения Тохтамыша с подмогой и навалившись все вместе они разгромят мое войско.

Прошла часть ночи, меня охватил сильный жар, и хотя меня накрыли плащом, меня била жестокая дрожь. Чтобы унять её, войсковой лекарь регулярно поил меня отваром зеленого чая, от этого внутри меня возникало и растекалось по телу тепло, от которого унималась и затихала бившая меня дрожь.

(За много веков до того, как европейцы переняли привычку употреблять чай, в Мавераннахре и других странах Востока пили и до сих пор пьют заваренный зеленый чай. Однако, тогда зеленый чай пили не в качестве напитка, утолявшего жажду, а лекарства, излечивающего от болезней — Марсель Брион).

С поля битвы доносились крики воинов Тохтамыша, подобные реву диких зверей, тем временем мои военачальники кричали своим воинам: «Бей…убивай…не оставлять никого в живых!» Время от времени военачальники, покинув поле битвы, спешили ко мне с сообщением об обстановке, и я при свете факелов видел, что их лошади забрызганы кровью сражения, так же как и они сами. До самой полуночи длилась ужасная битва между нами и упорно сопротивлявшимися вражескими воинами, после чего шум битвы стал постепенно затихать, и я понял, что бой завершен и мы одержали в нем неоспоримую победу. Остатки Тохтамышева войска, видя бесполезность сопротивления, сдались в плен и я передал своим, чтобы те довели до сведения вражеского войска то, что всякий, кто добровольно сложит оружие, будет пощажен. Когда окончилась битва, я велел быстро разбить лагерь, чтобы воины могли отдохнуть, а раненные — получить необходимое лечение, а уход за лошадьми я возложил на резервное войско, так и не использованное в том бою вместе с воинами, что присматривали за запасными лошадьми в тылу войска. Ведь моим воинам пришлось, как я упоминал об этом, вступить в бой у Шенгари сразу же после длительного перехода, без какой-либо передышки и отдыха, проскакав долгий путь, они были вовлечены в яростную схватку. Поэтому в ту ночь необходимо было организовать для них хороший отдых, чтобы назавтра они были готовы со свежими силами встретить любую возможную опасность.

Поле битвы было покрыто трупами погибших, и я предвидел, что с наступлением темноты останки наших павших воинов и их начальников могут стать добычей гиен и шакалов, однако в ту ночь мы не могли вынести тела своих из поля битвы и отгонять гиен и шакалов. Однако на другой день я с радостью узнал, что ни один труп не стал добычей хищников, ведь до того мне не приходило в голову, что в той местности и тем более в такое время года, когда еще не закончился месяц Дальв (Водолей) не могло водиться ни гиен, ни шакалов.

Ночью двадцать второго дня месяца Дальв, когда окончилась битва, после того как был разбит лагерь чтобы воины могли отдохнуть, раненные помещены в палатки чтобы получить надлежащее лечение, и расставлены караулы чтобы предупредить возможность ночного нападения со стороны Тохтамыша, лишь после всего этого я согласился принять приготовленный войсковым лекарем опий для того, чтобы иметь возможность уснуть.

Проснувшись на другой день, я обнаружил, что моя правая рука сильно распухла и выглядела словно мех, разбухший от наполнявшей его воды и каким-то образом прикрепленный к правой стороне моего тела. Однако той острой боли, что была вчерашней ночью я уже не испытывал. Лекарь нанес мазь на рану и перевязал ее. Я хотел встать однако из-за сильного жара у меня кружилась голова.

В тот день я повелел, чтобы мертвых предали земле и наши воины похоронили тела своих павших соратников. Погибло так много, что не было возможности рыть могилу для каждого в отдельности. Поэтому отрыли широкий и глубокий ров, уложили в него трупы и засыпали землей. В том бою длившемся с полудня до полуночи было убито и ранено свыше двадцати семи тысяч моих воинов. Однако взамен, я уничтожил стотысячное войско Тохтамыша. Днем, пока наши воины и пленные кипчаки хоронили останки павших, я велел доставить к себе нескольких из плененных кипчакских военачальников, чтобы расспросить: куда бежал Тохтамыш, возможно ли его возвращение с новым войском. Они же, указав на север сказали, что если Тохтамыш ушел в том направлении, он не сможет скоро возвратиться во главе нового войска, так как в тех местах живут враждебные ему племена. А если он ушел на юг и сумел пройти железную стену, в этом случае ему возможно удасться собрать новое войско из кавказских племен и возвратиться назад.

Я спросил, где находится железная стена? Они объяснили, что между Абескунским и Черным морями возведена стена из железа с несколькими воротами для прохода. Затем я вспомнил легенду о вале, который построили Яъджудж и Маъджудж (т. е. Гог и Могог) и которую слышал задолго до этого, в ней видимо речь шла именно о той самой железной стене. Я спросил, на самом ли деле она железная? Кипчакские военачальники ответили: «Нет, однако между камнями залит раствор из свинца, поэтому ту стену называли железной». Я спросил, тогда почему ту стену не назвали свинцовой, почему именно железной? Кипчаки ответили, что слышали от своих отцов о том, что часть той древней стены была все же железной.

Несмотря на жар и распухшую руку, как человек, постоянно заботившийся о росте своих знаний, я вновь спросил: «Знаете ли вы в каком веке и кем построена та стена?» Они ответили, что железную стену возвел один из царей Ирана, однако им неведомо когда то произошло. Я спросил: «С какой целью возвели ту стену?» Кипчаки ответили, что стена возведена была с целью не дать им продвинуться на юг и напасть на иранское царство, расположенное южнее горных цепей.

Я решил, что как только выздоровею, отправлюсь туда, чтобы увидеть ту стену. На погребение павших ушло три дня, и в течении того времени о Тохтамыше не было никаких новостей.

Поскольку воины мои принесли мне победу, я как обещал, предоставил им свободу брать себе все, что имелось в стране кипчаков, любое легкое и тяжелое имущество, в любом количестве, которое они в состоянии унести, при условии, что все это они повезут с собою в Мавераннахр, а не израсходуют или растратят в Кипчакии или другой стране.

Старые, умудренные опытом воины, овладев трофеями в виде имущества врага, знают и ценят его, не растрачивая его на вражеской или какой-либо другой земле, а доставляют к себе на родину, чтобы оно служило им капиталом, позволяющим жить безбедно, в случае утраты ими способности трудиться. В отличие от них, молодые воины, лишенные той дальновидности, что присуща тем, кто опытен и повидал мир, в погоне за удовольствиями бездумно тратят свою добычу во всех чужих странах, что попадаются на их пути, а к моменту возвращения на родину, за душой у них уже ничего не остается. Этот вопрос не имеет особого значения для меня, как человека, и мне должно быть все равно, останется что-либо за душой у моих воинов к моменту их возвращения на родину или нет. Однако, с точки зрения боевого духа, воюющих солдат, этот вопрос очень важен. Потому что воин, привыкший транжирить свое имущество, взамен получаемых удовольствий приучает себя к плотским утехам, и его ценность как солдата падает.

Наслаждения убивают дух доблестного воина и те, кто стремится к ним — становятся рабами страсти, теряют свою силу. Именно таким образом случилось мне, в возрасте до сорока лет растрачивать свои силы и об этом я уже рассказывал. Воинам я предоставил полную свободу грабить, разрешил убивать всякого, кто вздумает препятствовать им в этом, брать столько наложниц из числа женщин врага, насколько позволяет их материальное состояние. Потому что, воин делающий своей наложницей женщину врага, должен быть в состоянии кормить ее и одевать, а не имея такой возможности, он обязан выставить их в приличном виде для продажи на невольничьем рынке.

Мой предок Чингиз-хан позволял воинам брать в качестве добычи неограниченное число женщин и мужчин в завоеванных им государствах, и часто те не были в состоянии обеспечить их нужной едой и одеждой, чтобы можно было выставить их в приличном виде для продажи на невольничьем рынке, и в конце концов порядком истомившись от таких забот, они разом убивали всех принадлежащих им молодых женщин и мужчин. Я же подчеркиваю для своих солдат, что они могут брать в плен стольких молодых женщин и детей, пригодных для продажи в рабство, скольких они в состоянии обеспечить едой, чтобы можно было их продать затем на рынке.

Я запретил своим воинам единственное — братоубийство во время грабежа. Я сказал, что всякий, пытающийся отнять законную добычу своего соратника, будет убит. Всякий воин, которому удалось первым наложить руку на имущество, молодую женщину или юношу врага, становится их законным хозяином, те же, в свою очередь, становятся его имуществом, и другой воин не вправе препятствовать ему в этом или пытаться присвоить себе то имущество, женщину или мужчину.

Целых четыре недели мои воины были заняты грабежом в городах и селах кипчаков. Они уничтожили часть местного населения. Были убиты и некоторые из моих воинов — отдельные лица из местных сопротивлялись грабежу, вооружившись, собирались в небольшие отряды, вступали в схватку с моими воинами и нередко убивали их.

Я знал, что было опасно везти имущество, ставшее нашей военной добычей, по той же дороге, по которой мы пришли к кипчакам, потому что жители тех краев могли пытаться мешать вывозу отнятого у них добра. Поэтому я решил отправить все это в Мавераннахр морем, чтобы добыча достигла места назначения быстро и в сохранности. Мы занимались грабежом так долго, что наступило весеннее равноденствие и начало весны и тогда мы могли отправить в дорогу стада овец и коров, ставших частью нашей военной добычи. Поскольку зазеленела трава и пастбища набрали силу, мы могли пасти на них овец и коров пока вели их к морскому побережью. Последующая часть пути была более трудной, так как пока овцы и коровы перевозились по морю и до самого Мавераннахра, приходилось заготавливать и доставлять для них корм и воду, а это в свою очередь требовало наличия больших судов. Однако, после доставки наших овец и коров к берегу моря, часть из них закупили гуртовщики, намеревавшиеся сбыть скот на рынках южнее Кавказа, в Иране, и таким образом они частично облегчили наши хлопоты, связанные с доставкой большого количества скота в Мавераннахр.

Спустя четыре недели после того, как начали грабить города и села кипчаков и было унесено все, что можно было унести, я велел прекратить дальнейший грабеж. Как говорилось ранее, моя правая рука была тяжело ранена и меня лихорадило от жара, возникшего вследствие того ранения. Жар держался в течении десяти дней, и даже говорили что придётся отнять руку, чтобы спасти мою жизнь. Однажды мою рану осмотрел некий пожилой человек из местных, о котором говорили что он хорошо разбирается в медицине. Он сказал, что если наложить на рану пластыри из «казиехи-ути», руку удастся излечить. «Казиехи-ути» переводится как «казияхская трава» и до того дня я не слышал о траве с таким названием. Я велел найти для меня эту траву. Хотя и потеплело, однако было еще достаточно прохладно, и та трава еще не выросла. Тем не менее мои приближенные постарались достать эту траву в засушенном виде, изготовили из нее припарки (пластырь) и наложили ее на мою руку. Тот же самый человек, что порекомендовал ту траву для излечения моей раны, посоветовал так же менять припарки по мере их высыхания. Через три дня были налицо признаки улучшения состояния моей руки, а через неделю появилась уверенность, что рука моя будет излечена. Я пожаловал тому человеку, который был простым крестьянином, тысячу золотых монет, кроме того я взял под свое покровительство село, где он жил и сказал своим воинам, что это село является для них неприкосновенным.