Я велел собрать старейшин того поселения, чтобы узнать от них как лучше попасть в Баб-уль-Абваб. Я спросил старосту деревни, каково расстояние отсюда до Баб-уль-Абваба? Он ответил: «О, эмир, отсюда до Баб-уль-Абваба пятнадцать дней пути, но если будешь передвигаться быстрее, можешь покрыть путь в течении двенадцати дней». Я спросил: «А если идти днем и ночью, сколько времени уйдет на дорогу?» Староста ответил: «Передвигаясь с такой быстротой, ты будешь в Баб-уль-Абвабе через шесть, а то и пять дней. Но это, не ранее, чем растают снега, ибо в такую зимнюю пору и Симургу не перелететь через горы Каф, не говоря уже о человеке».

Я не ожидал, что сельские жители какой-то деревни Кельна могут знать о птице Симург и мне понравился их ответ. Я спросил: «Следовательно дорога, что ведет отсюда в Баб-уль-Абваб, идет через горы?» Староста ответил: «О, эмир, дорога туда идет через перевал Табар и ширина дороги там всего в один заръ, в некоторых местах и того меньше — пол заръа и только Бог знает когда и кем строился тот путь. Путь через перевал Табар вьется вокруг горы и ведет наверх, на такую высоту, что достигает самой вершины горы Каф и оттуда ты можешь видеть то, что расположено позади и впереди горы, а так же и море». (То, что «позади горы» — должно означать страну кипчаков, расположенную к северу от Кавказских гор, «впереди горы» — должно означать страны, расположеные к югу от Кавказского хребта, под морем имеется в виду Каспий — Марсель Брион).

«Даже летом переход по тем горам достаточно опасен, в результате малейшей оплошности и лошадь и всадник могут сорваться вниз, а пропасти там настолько глубоки, что если путник встанет на край тропы и наклонится, насколько возможно, и тогда не сможет увидеть дна. А зимой путнику вряд ли удастся пробраться через те места, он сорвется вниз на первом же фарсанге или же окажется погребенным под снегом.

Кроме того существует еще одна дорога на Баб-уль-Абваб, но она представляет собой узкую тропинку, по которой всаднику не проехать, только пеший там пройдет, но и ему при этом придется столкнуться со многими трудностями. Однако в такое время года и пешему там не пройти».

Я сказал: «В таком случае, как мне быть, чтобы дать знать сыну моему Шейху Умару о том, что я нахожусь здесь?» Староста ответил: «В это время года нет другого пути достичь Баб-уль-Абваб кроме как морем, но и это нелегко, учитывая характер сезона, Хотя и нет отсюда по прямой до моря ни одного населенного пункта и не найдешь продовольствия, тем не менее опытному всаднику или пешему, обеспеченному запасом еды удалось бы пешком преодолеть это расстояние при условии, что при этом ему удастся уцелеть от стай голодных волков. Когда же он доберется до моря, дальше станет намного легче, останется только нанять судно и доплыть до Баб-уль-Абваба».

Я понял, что пока у меня нет возможности установить связь со своим сыном Шейхом Умаром, иначе как послав гонца по морю в Баб-уль-Абваб, ибо не было возможным для меня с войском преодолеть необитаемые места не располагая достаточным запасом продовольствия, чтобы достичь моря. Да и после того, трудно было бы подготовить все необходимое, чтобы обеспечить переброску войска по морю. Среди моих гонцов имелся один по имени Фатин-Гур, уроженец страны Гур, поступивший ко мне на службу в Мавераннахре, он был неутомим в пешей ходьбе, мог идти пешком бесперерывно день и ночь, пока не дойдет до намеченной цели (Гур — так называлась страна в районе, где сегодня расположен Кабул, столица Афганистана — Переводчик).

Фатин-Гур умел отсыпаться на ходу, когда шел по ровной местности, в этих случаях он мог идти не просыпаясь, однако он никогда не засыпал идя по пересеченной (т. е., неровной) местности. Я поручил ему с двумя сопровождающими отправиться к морю, а оттуда сесть на судно и проследовать в Баб-уль-Абваб и передать моему сыну Шейху Умару письмо от меня и по получении его ответа возвратиться назад. Фатин-Гуру и его спутникам я велел выступать и ехать верхом на лошадях до тех пор пока возможно, а затем, начиная с того места, где лошади уже не в состоянии двигаться дальше, оставить их и оставшуюся часть пути идти пешком. Я дал Фатин Гуру двух сопровождающих с целью, чтобы была возможность защиты от волков, а в чужой стране трое, держась вместе, будут чувствовать себя намного увереннее.

В письме я просил сына как можно точнее сообщить мне о том, где может находиться Тохтамыш и своём собственном положении, а так же ответить когда и где мы могли бы с ним встретиться. В письме я писал, что меня застиг снегопад, и до таяния снегов я не могу двинуться дальше, однако как только задышит Бык и растает снег, я непременно двинусь в дорогу, но я должен знать, где состоится наша встреча (на Востоке в старину полагали, что земля расположена на рогах огромного быка и всякий раз как тот Бык вздыхает, наступает теплый сезон и тают снега — Марсель Брион).

По убытии гонца, я не стал терять бдительности и поручил группе своих воинов изучать местность и обстановку вокруг деревни Кельна с тем, чтобы Тохтамыш, если захочет, не сумел застать меня врасплох, и лагерь свой в той деревне я разбил по образцу находящегося в боевой обстановке. Теперь, вздумав напасть на меня, враг был бы вынужден отступить получив жесткий отпор. Поскольку я сам много раз нападал на врага внезапно, заставая его врасплох, то я хорошо знаю как дорого может окончиться для полководца беспечность и неведение о замыслах врага. Я привык к тому, что постоянно занят множеством дел и не могу впустую тратить свое время. Поскольку снежные заносы вынуждали нас оставаться в Кельне и делать было нечего, я решил устроить охоту. Старейшины той деревни предложили устроить охоту на медведя, что для меня было новым. Я не знал, что в зимнюю пору, когда все вокруг покрыто снегом, медведь в степи не появляется, он спит и не вылезает из своей берлоги. Никто не может отыскать месторасположение медвежьей берлоги, разве что лиса, даже охотничьи собаки не в состоянии сделать это.

В тот день, отправившись охотиться на медведя в сопровождении проводников из числа жителей Кельны и нескольких своих приближенных, я обратил внимание на то, что жители деревни вооружены лишь дубинами и никто из них не имел с собой ни сабли, ни копья. Пройдя немного мы достигли места, где на снегу виднелись следы лисицы. Я спросил, неужели в такой снег и холод лиса может высунуться из своей норы? Деревенские объяснили, что с одной стороны, шерсть у лисицы густая и поэтому она не столь восприимчива к холоду, с другой — голод вынуждает ее покинуть нору. Выйдя же из своей норы, она направляется прямо к медвежьей берлоге, зная, что там, наверняка можно поживиться полевыми мышами, лаской, хорьками. Я спросил, откуда в медвежьей берлоге могут взяться те грызуны? Деревенские объяснили мне, что берлога представляет собой амбар, набитый запасами продовольствия, поскольку медведь прежде, чем впасть в спячку, тащит в берлогу всякую еду, какая попадётся и создает там запасы. Медвежья берлога до наступления снегопада наполняется желудями, дикими лесными гранатами, лесным медом. После того, как степь покроется снегом и медведь впадет в спячку, полевые мыши, ласка и хорьки сбегаются в берлогу и обживаются в ней, поскольку там тепло и сытно.

Идя по лисьему следу, пройдя степь, мы приблизились к подножию горы, где он исчезал в одной из расщелин. Жители деревни сказали: «Это здесь». После чего они запустили в берлогу двух из своих собак. Собачий лай разбудил медведя и мы увидели как вначале наружу выскочили несколько лесных зверюшек и лисица, с окровавленной мордой, было видно, что она успела поживиться дичью внутри берлоги, и возможно, что досыта. Из глубины расщелины показался огромный медведь коричневого цвета и я приготовил лук, чтобы пустить стрелу. Однако жители деревни Кельна стали кричать: «Эй эмир, не стреляй, испортишь шкуру!»

Тогда я понял, почему деревенские не взяли с собой ни сабель, ни копий. Полагая, что ими можно только испортить и обесценить шкуру зверя, они предпочитали, заваливать медведя ударами дубин, тем самым избегая повреждений на той шкуре, которая таким образом сохранит свою ценность. Я вложил стрелу в колчан и повесил на лук за спину.

Медведь тем временем, выбежав из пещеры, встал на задние лапы, он оказался таким огромным, что когда один из деревенских подошел к нему, я заметил, что ростом медведь выше того человека. Я не думал, что медведь может оказаться настолько огромного роста и иметь такое могучее телосложение. До того я не видел медведей других пород, кроме тех, что водятся в Иране, между тем деревенские сказали мне позже, что попадаются медведи и побольше того, что стоял перед нами.

Деревенские внезапно набросились на зверя с дубинами и один из них пытаясь всучить мне дубину говорил: «О, эмир, вот тебе дубина, бей этого медведя вместе с нами». Но я не стал брать в руки дубину, так как мужу, привыкшему, подобно мне, владеть клинком и луком, не подобает махать ею, являющейся оружием простых сельских жителей, а не доблестных воинов. Между тем, деревенские дружно колотили медведя своими дубинами, а зверь оглушительно рычал, широко разевая пасть и высовывал свой алый язык, стараясь защититься, размахивая передними лапами, однако, что он мог сделать против множества нещадно колотивших его дубин? Деревенские настолько жестоко исколотили зверя, что тот бездыханный упал на снег и больше не шевелился. Я подошел к нему и увидел, что глаза его широко раскрыты, но безжизненны. Шкура его не имела никаких повреждений, тем самым сохранилась ее ценность, и один из деревенских, считавшийся мастером по свежеванию медвежьих шкур, проделав в той шкуре отверстие, приложил к нему рот и стал с усилием вдувать воздух, после чего оболочка зверя раздулась, таким образом было легче снимать шкуру.

После того, как шкура была отделена от туши, деревенские разрезали её на куски, поднесли их ко мне и предложили, чтобы я отрезал себе кусок и приказал зажарить кебаб из него, они уверяли, что кебаб из медвежатины нежен и приятен на вкус, на что я ответил, что мы мусульмане, а мусульмане не едят медвежьего мяса. Это потому, что у медведя нет копыт ь имеются, когти, между тем, наша вера запрещает есть мясо бескопытных животных.

Меня больше всего удивляло, почему Тохтамыш не показывается нам на глаза, я не допускал мысли, что Тохтамыш не ведает о нашем пребывании на его земле. Невозможно такое, чтобы стотысячная армия подобная моей, вошла в страну, в то время как её правитель не ведал, что чужое войско вторглось в его владения. Меня этот вопрос настолько повергал в недоумение, что я был почти уверен, что Тохтамыш потому не напоминает о себе, что желает захватить меня врасплох, и чтобы этого не случилось, я ни на мгновение не терял бдительности. Хотя и стояла зима и никакого движения на дорогах не наблюдалось, я не допускал мысли о том, что повелитель кипчаков не ведает о моем войске, вторгшемся на его землю. Любая армия, вторгшись в пределы чужой страны и передвигаясь по ней, неизбежно оставляет следы, которые может увидеть всякий. И я подумал, что если Тохтамыш настолько беспечен, что не в состоянии быть осведомленным о присутствии чужого войска в своих владениях, в таком случае его можно будет легко разгромить.

Фатин-Гур, мой гонец, вернулся быстрее, чем я ожидал, и передал мне письмо от сына моего, Шейха Умара, из которого я узнал, что он с половиной своего войска находится в Баб-уль-Абвабе, а другую половину он потерял в ходе боев с Тохтамышем. Шейх Умар писал в своем послании, что ранее он намеревался вернуться в Мавераннахр морем, однако страшился моего гнева из-за потери половины войска, и поэтому запросил моей помощи и если бы я не поспешил, он так и оставался бы в стране кипчаков пока не суждено будет пасть от руки врага, лишь бы избежать позорного возвращения в Мавераннахр в качестве побежденного. И еще в своем послании мой сын сообщал, что Тохтамыш в настоящее время находится в Шенгари (что на севере гор Каф, или Кавказа — Марсель Брион) и имеет в наличии шестьдесят-семьдесят тысяч воинов. Однако условия зимы не дают ему выступить, вероятнее всего, он это сделает как только начнут таять снега, чтобы по воде или суше (через перевал Табар) прибыть в Баб-уль-Абваб.

Получив и прочитав то послание, я пригласил всех старейшин деревни Кельна, чтобы от них узнать, где же расположена местность, называемая Шенгари. Выяснилось, что она расположена в западной части земли кипчаков, вблизи Черного моря. При этом для Тохтамыша, чтобы попасть в Баб-уль-Абваб, нет другого пути кроме как через деревню Кельна, независимо от того решит он идти по Абескунскому морю или по суше через перевал Табар. Между тем местом, где я ныне находился, и Шенгари, то есть тем местом, где стоял Тохтамыш, было расстояние в восемьдесят фарсангов, и я мог бы после того как растают снега, пройти то расстояние в течении четырех-пяти дней.

Я ни с кем не стал делиться содержанием послания, полученного от сына, даже со старейшими из моих военачальников, особенно касательно того, что Тохтамыш и его войско расположились в Шенгари. Я боялся, что это станет известным жителям Кельны и, кто знает, вдруг среди них окажутся шпионы Тохтамыша, которые в этом случае дадут ему знать, что мне стало известно его нынешнее местонахождение. Во вражеской стране следует опасаться даже деревьев, гор и животных, не говоря уже о людях. Я повторно отправил Фатин-Гура с посланием в Баб-уль-Абваб, в котором велел своему сыну Шейху Умару: «Плыви морем, таким образом, чтобы ко времени, когда задышит Бык ты уже достиг берега. Вместе с тем, захвати с собой необходимую еду и корм, ибо от побережья до деревни Кельна, особенно в зимнюю пору ничего не найдешь для того, чтобы накормить людей и животных. Если для переброски людей и животных не сможешь достать суда в нужном количестве, иди по суше, через перевал Табар и поспеши попасть в Кельну». В том письме я писал сыну, что намерен идти в местность Шенгари чтобы застать Тохтамыша врасплох, и надеюсь, что он благополучно достигнет Кельны и, при необходимости, окажет мне содействие.

В течении недели, прошедшей со дня получения письма от Шейха Умара, мне удалось провести разведку местности на расстоянии сорока фарсангов в западном направлении, эти действия не возбудили каких-либо подозрений у жителей Кельны. Как я уже упоминал, с того дня, как я остановился в Кельне, мои конные воины непрерывно объезжали заснеженные просторы вокруг, поэтому движение наших воинов в западном направлении выглядело в глазах у местных жителей как одно из уже ставших привычными объездов окрестностей их селения. Итак, я составил для себя четкую картину расположения степей и гор на протяжении сорока фарсангов в западном направлении. Только с реками не было полной ясности — из-за зимы и повсеместного обледенения воины не могли определить где расположены полноводные реки, через которые войску предстояло переправляться. Между тем, я не хотел посвящать жителей Кельны в свои замыслы и расспрашивать их для получения необходимых сведений.