Мое детство, отрочество и б
«Как пограничная личность я была совершенно хрестоматийным примером, как в книгах Гундерсона и Крейсмана».
«Я поняла, что боюсь авторитарных мужчин. Если мне кажется, что сделала что-то неправильно на работе, я боюсь сказать об этом моему начальнику или другим коллегам-мужчинам. Я только сейчас начинаю понимать, что могу не опасаться неприятных последствий, которыми всегда угрожал мне отец».
«С тех пор как я обнаружила, в чем моя проблема, моя жизнь просто замерла. Я не выхожу из дома. Я ни с кем не разговариваю и не хочу разговаривать. За последние 22 месяца, после смерти моего отца, у меня было три инсульта, и развилась злокачественная гипертония. Это время стало для меня настоящим кошмаром. Не знаю, можно ли назвать это самосаботажем, но я просто ничем не могу заниматься».
«Мой нарциссический отец страдал пищевой зависимостью – перееданием. Когда я росла, с едой в нашем доме творились странные вещи: мне кажется, я хотела много есть, чтобы быть как отец, а мама всегда старалась держать нас в узде, но ее попытки были не слишком активны и не очень помогали, так как она была в некотором роде пособником этой зависимости. Даже сейчас я стараюсь не есть, чтобы заглушить свои чувства. В двадцатилетнем возрасте у меня диагностировали базедову болезнь – аутоиммунное заболевание щитовидной железы, и я часто задаюсь вопросом, не связана ли она с теми условиями, в которых я росла.
Мой отец-нарцисс настаивал на том, чтобы я стала юристом и поступила на юридический факультет. Я так и сделала, но проработала юристом меньше года. Эта профессия совсем мне не подходила. С тех пор я сменила не одно место работы, часто я думаю, где бы я оказалась, если бы мне позволили сделать выбор самостоятельно. Я не в состоянии полностью расслабиться и постоянно размышляю о своих родителях и о том, как они себя чувствуют после моего решения ограничить общение с ними. Иногда я чувствую себя виноватой».
«Отношения с токсичными людьми, неумение выбирать друзей и партнеров. Отчаяние».
«Диссоциация, приступы, внезапные негативные воспоминания, соматические болезни. Порой диссоциация приводит к тому, что я просто выпадаю из реальности на короткое время. Кроме того, я замечаю, что говорю и делаю такие вещи, как будто я маленькая девочка, но не могу остановиться. В моей голове звучит “мой собственный” голос, спрашивающий меня: “Почему ты это делаешь? Прекрати немедленно!” Я не в состоянии справиться с этим».
«Повторяющиеся эпизоды тяжелой депрессии. С 11 лет я страдаю паническим расстройством, но моя мать убедила меня и врачей, что это астма, и я 20 лет принимала лекарства против астмы, пока эта “промывка мозгов” не вскрылась во время курса психотерапии».
«Я очень боюсь за своего ребенка и чрезмерно его оберегаю. Это похоже на борьбу с зависимостью. Я давно стала взрослой, но все еще испытываю “болезненные пристрастия” – непроизвольная реакция на желание “очень постараться”, чтобы наладить отношения с матерью. Если говорить об избавлении от зависимости, я знаю, что самый легкий способ – полное воздержание».
«Я не помню, чтобы я связывала кошмары с жестоким обращением, но во время курса психотерапии многие проблемы прорабатывались через сны и периодические кошмары. Я читала о комплексном ПТСР. Этого термина либо не было, либо его не употребляли во время моего лечения, но, кажется, он подходит».
«Травматическая привязанность в межличностных отношениях. Я состояла в двух абьюзивных отношениях. Я страдаю от чувства собственной неполноценности. Всю свою жизнь я старалась обрести собственный голос, возможность выражать свои мысли и чувства. Я все еще испытываю чувство вины, когда пользуюсь этой возможностью. Мои инстинкты и старые паттерны говорят мне о том, что любые мои чувства или собственное мнение делают из меня эгоистку. Я слишком отдаю себя другим и все еще не могу разобраться со своей идентичностью. Неуверенность в себе, негативный внутренний диалог, самосаботаж – все это часть моей жизни даже теперь, когда мне уже 44 года».
«У меня диссоциативное расстройство и тревожное расстройство личности. Мне трудно справиться с сильным стремлением к самоизоляции».
«У меня возникают навязчивые мысли, особенно по поводу моих взаимоотношений с нарциссическими, страдающими зависимостями и эмоционально недоступными мужчинами. У меня бессонница, созависимость и травматические связи с мужчинами нарциссического типа. Раньше я была зациклена на своем весе, но теперь у меня здоровое представление о своем теле. Раньше я никогда не пыталась защитить себя, отстоять свое мнение, но теперь и это изменилось. В октябре мне исполнилось 39 лет. Я склонна к уединению, так как чувствую себя в безопасности в моем убежище отшельника со своими двумя кошками. Мне нужно провести много времени в одиночестве, чтобы восстановить свои силы и отрефлексировать свои проблемы, но я работаю над тем, чтобы установить здоровый баланс между уединением и общением, вырваться из своего убежища и завязать отношения с более адекватными людьми».
«Чувствую себя неспособной высказать свое мнение (слишком ранима!). Слишком легко “расстраиваюсь” (единственный способ, чтобы тебя стали слушать). Неуверенность в себе. Горевание по своему безрадостному детству».
«Я склонна к перфекционизму и достигаторству, и это мешает мне даже приступить к делу, если вы меня понимаете. У меня диагностировали тревожное расстройство личности. Также мне поставили диагноз “пограничное расстройство личности” (высокофункциональный тип), но мне кажется, что тревожное расстройство личности каким-то образом спасло меня от более тяжелого течения ПРЛ.
Я невероятно склонна к развитию зависимости (у меня куча проблем, связанных с нарушением синтеза дофамина: синдром беспокойных ног, СДВГ, депрессия, мазохизм и т. д.). К счастью, я рано узнала об этом, поэтому избегала употреблять вещества, вызывающие привыкание. С тех пор как мой сын стал подростком, меня очень мучают воспоминания и навязчивые размышления о жестоком обращении, большей частью со стороны моей матери».
«В возрасте 40 лет мой муж, не имеющий никаких проблем с ментальным здоровьем, был уволен с работы, где проработал 28 лет, а меня начал травить новый менеджер на моей работе, которой я отдала 10 лет. Старший сын подвергался буллингу в школе (у него расстройство аутистического спектра). У меня случился нервный срыв. Мне назначили антидепрессанты и направили на консультацию к психологу. Врачи поставили диагноз “депрессия и тревожность”. После нескольких месяцев психотерапии мне сказали, что у меня комплексное ПТСР.
Потом меня направили к психологу, который диагностировал у меня комплексное ПТСР и пограничное расстройство личности (диагноз ПРЛ был поставлен только в последние шесть месяцев). Я также наблюдаюсь у психиатра, который добавил к моим лекарствам препараты для сна. С сентября 2016 года я не могу работать.
Я плакала в день рождения моей мамы, который был в мае, мне было ее жалко, потому что я знала, что она сидит дома одна. Мне кажется, никто не заслуживает одиночества. Возможно, у нее проблемы с ментальным здоровьем, и она сделала свой выбор – теперь ей приходится мириться с последствиями.